– Au revoir, Monsieur Kovalsky[14].

Месье Ковальски, бог Посейдон, рисовальщик портретов, ловкий зверь, машет вслед мадемуазель Обер и Ов, поворачивается, чтобы ласково улыбнуться Кристабель, и эта улыбка кажется абсолютно естественной, будто продолжением череды предыдущих улыбок. Он наклоняется к ней и кивает на кита:

– Я пришел за этим созданием. Я хочу нарисовать его. Ты говоришь, что он твой. – Глаза у него черные и сияющие.

– Я его нашла, месье, – говорит Кристабель.

– И заявила о своих правах.

– Именно.

– Могу я просить разрешения нарисовать его портрет?

Она задумывается на мгновенье, затем говорит:

– Ну ладно. Oui. Я даю свое разрешенье. Но заставьте этих детей слезть с него. Они должны относиться к нему с уважением.

– Будет сделано. – Он складывает ладони вместе. – Merci[15].

– De rien[16], – говорит Кристабель. – Надеюсь, портрет выйдет великолепным.

Месье Ковальски отворачивается, говоря:

– Надеюсь, наши пути пересекутся вновь, хранительница кита.

Кристабель бежит за Ов и мадемуазель Обер. Она оборачивается только однажды, чтобы мельком увидеть, как месье Ковальски, запрокинув голову, пьет из бутылки шампанского, а две женщины стаскивают друг с друга рубашки. Затем месье Ковальски ревет на диких детей, и они исчезают с кита, будто сметенные мощью его голоса.

На протяжении послеобеденных занятий у Кристабель перед глазами стоит месье Ковальски; его образ она хранит, как подобранную ракушку. Мадемуазель Обер – Эрнестина! – схожим образом витает где-то мыслями. Кристабель и Ов замечают, как она смотрит в окно, мурлыкая под нос незнакомую мелодию. Она просит ответить на вопросы: «Как далеко станция метро?» и «Сколько стоят красивые тюльпаны?»

Блондинка говорила о Розалинде и возможном посещении Чилкомба. Но Кристабель не поделится этим знанием, этой возможной встречей с сорокой Розалиндой, потому что Розалинда захочет, чтобы месье Ковальски и его странные компаньонки стали ее последними писками. Розалинда со своей склоненной набок головой, со своими когтями. Нет, Кристабель будет держаться за это сокровище, за это блестящее открытие так долго, как сможет. Это ракушка, тщательно спрятанная в ладонях; ее прижатые вместе ладони будто готовятся зааплодировать.

В доме оставаться слишком жарко. У мадемуазель Обер после обеда выходной, и она пишет письма – предположительно с жалобами, – поэтому Кристабель и Ов вышагивают по меловому мысу, который отмечает восточную границу известного им мира: Сил-Хэд. Это обнаженная порода высотой в 500 футов, что тянется в океан на дальнем конце их пляжа, напоминая длинноносый профиль спящего дракона. Крутые бока дракона покрыты зелено-коричневой растительностью; заплатки белого мела просвечивают сквозь нее будто старые кости.

Иногда Сил-Хэд посещают группы школьников – они стучат по камням молоточками в поисках научных знаний. Пласты горных пород здесь представляют интерес для увлеченных горными породами и учителя Дигби. Сейчас он – учитель – шарится по подножью утеса в поисках окаменелостей: силуэт согнутой спички под меловым лицом истории. Дигби безразлично стоит позади него с ведром.

Девочки Сигрейв следуют по изогнутой тропе вверх по Сил-Хэд, держась ближе к краю, поглядывая вниз на террасу, спутанную полоску дикого леса, что бежит вдоль подножия мыса, откуда слышны настойчивые ку-ку-ку переговоров вяхирей и деловитое снип-снип-пиип! снип-снип-пиип! каменок. Иногда они замечают, как коноплянки, певчие птицы, рискованно устроившиеся на самых верхних ветвях дроковых кустов, разражаются переливчатой песнью.

По мере того как Кристабель и Ов взбираются все выше, деревьев у тропы остается все меньше, а оставшиеся жилисты и согнуты ветром. Деревьям на открытой местности лучше убирать пояса, думает Кристабель. Она одобряет вещи, что соответствуют своей цели. Оглянувшись, она видит группу взрослых, разложивших пикник на их пляже, на безопасном расстоянии от кита. Их пляж известен в округе как пляж Чилкомб-Мелл, но дети Сигрейв не знают других пляжей, поэтому не называют его никак. Кристабель может распознать Уиллоуби и Перри. Остальных разглядывать она не пытается. Она хочет идти, пока они не уменьшатся до ничего.

– Марш-бросок, Ов, – говорит она. – В твоем возрасте я в одиночку взбегала на этот холм.

– А этот учитель не профан, – говорит американская поэтесса Миртл, крутя свой бокал и вглядываясь в даль, в бродящего по пляжу учителя. – Для меня все камни одинаковы.

Пикник съеден, большей частью мужчинами, как и выпиты несколько бутылок шампанского. Еще несколько бутылок полузакопаны в гальку у кромки воды. День влажный, и поверхность у океана ровная как стекло. Небо и море – прозрачно-серые, сливаются друг с другом у горизонта в единую плоскую стену; деваться некуда.

Уиллоуби, лежащий на спине в полосатом плавательном костюме, говорит:

– Скажи-ка, Миртл, ты что, одета в мужскую пижаму? Ты совершила набег на гардероб Перри?

– Она намного выше меня, – говорит Перри, отмахиваясь от москитов. У него худощавое аскетичное тело, вспыльчивый характер, бледная кожа с утиным пушком и еле заметный присвист в речи.

Миртл смеется.

– Уиллоуби, не дразни. Это шелковая пляжная пижама. Я приобрела ее в Ницце.

– Когда ты была в Ницце? – тихим голосом из-под зонта от солнца спрашивает Розалинда.

– У меня вилла на побережье, и я езжу туда каждый раз, когда хочу погрузиться в тот роскошный свет, – говорит Миртл, бесцельно вскидывая длинные руки. – Но сейчас там становится многолюдно. Я подумываю об Италии. Что-нибудь менее en vogue[17].

Розалинда кивает.

– В прошлом году едва не половина Кауса была заполнена иностранцами. Куда именно в Италии ты бы поехала?

– Венеция, Рим, Верона. Меня ведет сердце, а я следую за ним как собака.

– Ты должна еще почитать нам свои стихи, Миртл. Возможно, вечером.

– Ты слишком добра, Розалинда. Для меня честью будет поделиться с тобой своими словами.

Уиллоуби перекатывается на живот, пряча лицо.

Достигнув вершины Сил-Хэд, Кристабель и Ов всматриваются в море. Оно спокойно, как мельничный пруд. Если выглянуть с обрыва, можно увидеть пустельгу, неподвижно висящую рядом с обрывом.

Что-то есть в том, чтобы подняться над ястребами. Вид открывается на мили вокруг. На востоке линия берега склоняется и взмывает вдаль; там уединенные бухты и меловые столбы, и Кристабель поклялась все их покорить, едва ей только разрешат уходить от дома дальше Сил-Хэд. На западе вид не настолько впечатляющий, но более знакомый. Можно разглядеть трубы Чилкомба и Дигби, сбежавшего от учителя и теперь несущегося вприпрыжку по прибрежной тропе в их сторону. За Чилкомбом лежат неизведанные земли. У горизонта вдали прибрежный город Веймут и остров Портленд, держащийся за большую землю галечным перешейком и сделанный (так ошибочно верят девочки, подслушавшие однажды разговор о знаменитых каменоломнях острова) целиком из камня: безжизненное, луноподобное место.

Из-за отсутствия какого-либо систематического образования знания детей Сигрейв о мире были сложены из разрозненных источников в иногда рабочего информационного монстра Франкенштейна. Они знают названия большинства бабочек (Перри); как снять шкуру с кролика (Моди); что нельзя есть ежевику в октябре, когда на нее плюет дьявол (Бетти); и как быстрее всего добраться до деревенского паба (Уиллоуби). Но они не знают никого в деревне (Розалинда считает это неподобающим), и как в деревне живется (они только проходят по ней, когда забирают Уиллоуби из паба), и что лежит за Хребтом кроме Лондона, короля и чайной в Дорчестере, куда Уиллоуби водит их есть липкие булочки на их дни рожденья.