Отдохнув после обеда, Розалинда часто открывает шторы спальни, чтобы увидеть, как высокая фигура Уиллоуби исчезает за деревьями на границе лужайки. Кристабель вприпрыжку бежит рядом, сжимая в руке деревянный меч. Бетти говорит, что они спускаются на пляж и Уиллоуби учит племянницу ловить крабов. Она гадает, кто это разрешил. Она гадает, чем занимается нанятая ею французская гувернантка.

Она чувствует, что у жизни Уиллоуби нет границ. Она так заманчиво свободна в противовес ее собственной, так искусно беззаботна. Жизнь Розалинды, сперва с матерью-вдовой и теперь с Джаспером, кажется бесконечной чередой воскресений: все строго по часам и строго регламентировано, бесконечные дни скучных обедов и хороших манер. Как волнующе узнать, что эта отчетность вещей – ножей для рыбы, скатертей, тем для разговоров – настолько же произвольна, как и решение назвать один из дней недели воскресеньем и относиться к нему по-особенному. Если воскресенье – воскресенье только оттого, что мы зовем его воскресеньем, почему бы не звать его пятницей?

Однажды утром она сталкивается в Дубовом зале с Уиллоуби. Он идет на улицу, она блуждает по дому. Он кивает на список у нее в руке.

– Что-то важное, миссис Сигрейв?

Розалинда опускает на список глаза.

– О. Ерунда.

Уиллоуби хмурит брови.

– Это список покупок? Я сегодня еду в Лондон.

– Нет, это список магазинов, которые я хотела бы посетить. Когда поеду в Лондон.

Он берет список из ее руки.

– Вам нужно что-то из этих магазинов?

– Не узнаю, пока не окажусь там. Я не знаю, что у них есть, потому что лишь читала о них. В журналах. Это новые магазины, и я хочу посмотреть, что они продают. Тогда выберу. Возможно, шляпу. Или браслет. Что-то уникальное. У меня очень специфический вкус.

Эти девять предложений – самая длинная реплика из тех, что она говорила ему.

– Это точно. – Он кидает взгляд на список, возвращает его и покидает дом с прощальным взмахом руки.

Два дня спустя Бетти приносит Розалинде посылку.

– Пришла вам со второй почтой, мэм.

Внутри Розалинда находит обвязанную лентой подарочную коробку из шляпного магазина, что был наверху ее списка. В ней иллюстрированный цветной каталог с описанием всех продаваемых ими видов шляп вместе с запиской размашистым почерком: «Миссис Сигрейв и ее Очень Специфическому Вкусу. У.». Она мурлычет в ее руках.

Розалинда бродит по галерее, бездумно касаясь горла, следя за пыльными колоннами света, что падают сквозь высокие окна в зал, где тикают напольные часы. В будуаре она вырезает картинки из журналов, пускает их в полет к полу. Она листает свой каталог, по кругу и снова. Каталог. Записка. Каталог. Записка. Ее круг подходит к концу.

Это превращается в привычку. Перед отъездом в Лондон Уиллоуби навещает Розалинду и спрашивает, не нужно ли ему зайти в один из ее магазинов.

Уиллоуби – умелец в искусстве оказывать женщинам внимание, но это развлечение ему нравится в основном из-за точности заявок Розалинды – «Цветочный аромат от солидного французского дома, но не туалетную воду; либо парфюмированную, либо ничего», – очень неожиданных для застенчивой молодой жены брата.

Нравятся ему и церемониальные возвращения в Чилкомб: он вносит гору коробок и смотрит, как Розалинда изучает их содержимое, внимательно и собранно, будто ювелир. Ее принятие или отказ окончательны и бесповоротны. Только тогда она принимает решения, не обращаясь к Джасперу, и он находит это завораживающим.

Иногда он сам выбирает что-нибудь, примеряя свой вкус к ее. Он говорит, что сделал это по совету менеджера магазина, и ждет ее реакции. Его веселит, что его выбор всегда отвергают – Уиллоуби подозревает, что предложи он эти вещи в подарок, она бы уверяла его в своей приязни.

Единственное его тайное приобретение – новый женский аромат «Мицуко» от «Герлен» – проходит досмотр. Она роняет каплю на запястье, принюхивается, затем морщит нос.

– Ужасно тяжелый. – Но, когда он готовится закупорить элегантную квадратную бутылку пробкой в форме стеклянного сердца, она забирает ее. – Нет, оставлю. Нельзя сказать, что он вульгарный.

Когда он уходит, то видит, что она полностью поглощена ароматом, нанесенным на ее запястье.

Эти мгновения время от времени всплывают в его голове. Ее радость от прибытия покупок, ее восторг от распаковки. Сиреневые вены на ее запястьях. Тени под ее глазами. Как она смотрела, не отрываясь. Будто на что-то большее, чем содержимое подарочных коробок: она словно видела в миниатюре весь мир; глаз ботаника, приложенный к микроскопу.

Однажды Уиллоуби сталкивается на галерее с Кристабель, когда несет стопку коробок ее мачехе.

Кристабель взмахивает своим деревянным мечом и говорит:

– Остановись, незнакомец. Я жду брата. Он там?

– Боюсь, нет, – отвечает Уиллоуби. – Палаш, кстати, держат двумя руками.

– Скоро он прибудет. Моди рассказала мне, что делают жены.

– Милая девочка, не слушай глупой болтовни горничной.

– Моди не глупая. Почему ты не заведешь жену?

– Не смог пока найти незанятой. Кроме того, непростая это работа. И дорогая. Предпочитаю тратить свои деньги на авто.

– Когда у меня будет авто?

– Когда перестанешь хмуриться на своего любимого дядю. Отправимся кататься завтра, как насчет этого? Можешь взять с собой эту французскую гувернантку. Мне нравится ее компания.

– Ее я взять не могу.

– Отчего же?

– Новая мать уволила гувернантку.

– Quel dommage[5].

– Моди говорит, новой матери не нравятся те, кто милее ее.

– Моди совсем не глупая, вот как? И что это за яростная гримаса?

– Я не милая. Но новой матери я все равно не нравлюсь. Но мне на это плевать.

– Вот и правильно. Милые девушки зачастую поразительно скучны. Запомни, обе ладони на рукояти. Вес на задней ноге. Так-то лучше.

Веймут полон песка. Зябкий восточный ветер дует по широко раскинувшейся бухте, разносит белые барашки по волнам и раздувает мелкий песок с пляжа, налетающий на отели береговой линии, позаброшенные после нескольких лет уменьшившегося в военное время спроса. Ряд пустых лиц, щурящихся на крейсерно-серое море. Джасперу город кажется заброшенным, как последний форпост.

Он прогуливается по набережной, широкой дорожке, изгибающейся вдоль пляжа. В прошлом веке по ней совершали променады члены королевской семьи, но сейчас здесь только раненые анзаки – солдаты из Австралии и Новой Зеландии, расквартированные в Дорсете на лечение, – которых катят в укрытых пледами инвалидных колясках с аккуратно подколотыми пустыми рукавами и подогнутыми штанинами. Джасперу кажется жестокой насмешкой судьбы, что эти храбрецы, привыкшие к лазурным морям Южного океана, оказались на невзрачном Южном побережье Англии, подле самого вялого океанского рукопожатия.

Немногие туристы раннего сезона, затесавшиеся среди оставшихся анзаков, цепляются в этот ветреный день за шляпы, а внизу, на пляже, бродят дети с порозовевшими от холода руками и ногами. Пара старомодных купальных машин стоят пустые у кромки воды. Знак «Скоро вернусь» прислонен к полосатой палатке с кукольным шоу о Панче и Джуди.

На дальней оконечности набережной терраса с гостевыми домами из красного кирпича примыкает к городской гавани. Над крышами видны корабельные мачты, будто ряд распятий. У двери предпоследнего здания стоит деревянная доска, сообщающая, что это обиталище «МАДАМ КАМИЛЛЫ, ТАИНСТВЕННОЙ ЯСНОВИДЯЩЕЙ советницы КОРОЛЕЙ И КОРОЛЕВ, ГАДАЛКИ – ОНА ВИДИТ ВСЕ! ОНА ЗНАЕТ ВСЕ!» Ниже мелом изображен один глаз.

Отряхивая бороду от песка, Джаспер стучит в дверь. Юный мальчик впускает его и указывает на темную лестницу. У мадам Камиллы узкая комната на первом этаже. Что-то красное и газовое накрывает обычную лампу, укутывая помещение красноватым, потусторонним сиянием. Мадам Камилла, возложив ладони на стеклянный шар, сидит за обитым сукном карточным столом у окна, выходящего на гавань. Джаспер предполагает, что это, должно быть, хрустальный шар, но с таким же успехом это может быть и выловленный из гавани корабельный буй.