– Новогодняя ночь. Я рассказывал тебе про свою мать…

– Да, рассказывал! – перебила с надрывом. – Мне очень жаль, но при чем здесь я?

– При чем Эмин Шах. А ты – его дочь.

Эмиль бросил на меня красноречивый взгляд. Все стало понятно. Все…

Когда я садилась в его машину, Эмиль смотрел на меня с интересом. Когда привел в номер и закрыл за мной дверь – с жаждой. А теперь вот так, как на вещь… Которую желаешь и ненавидишь одновременно.

Я покрылась жгучими пятнами. Шея болезненно заныла – будто меня прямо сейчас душили. Пазл сошелся. Страшный пазл. Я была дочерью человека, которого Эмиль считал чудовищем.

Ужаснейшая ошибка!

– Если бы ты сразу все сказал, – вдруг поняла я, – я бы не села к тебе в машину. К сумасшедшему.

– Повтори, – процедил он. – Повтори, что ты сказала, София?!

– Только сумасшедший обвинит моего отца в таких грехах. Мой папа – он не такой. Ты лжешь! – Я резко замолчала, понимая: черта пройдена.

Тогда Эмиль признался мне в глубоко личном. А я сейчас не поверила. Встала на сторону папы. По-другому быть просто не могло.

Черты его лица исказились. Я почувствовала на щеке его горячее дыхание – он ухмыльнулся мне в губы.

– Когда вернешься домой, спроси у любимого отца, за что Давид сидел пять лет. Это мой отец. За что он пришел убивать Жасмин, когда ей было всего восемнадцать. Это моя мать. За что он и его псы застрелили мою бабушку и дедушку…

– Ты болен! Ты болен, Эмиль! Ты сошел с ума! – Я в ярости закрыла уши и тут же тихо вскрикнула: Эмиль насильно опустил мои руки и заставил смотреть на себя.

– Ты безумец, Эмиль. Безумец! Дай мне уйти. Прошу: дай мне уйти!.. – взмолилась я. По щекам текли слезы. Я так долго не плакала при мужчинах… Так долго… – Эмиль, отпусти! Прошу тебя! – Голос сорвался, и я все же зарыдала.

Эмиль сказал что-то еще, а я пошатнулась в его руках.

– Забавно… – Он сглотнул, не отрывая от меня взгляда. – Твоя мать тоже умоляла его дать ей уйти. Диана была несчастна с ним. А потом забеременела твоим старшим братом. Совпадение? Я ничего не утверждаю. Но Диана сбежала с его ребенком в животе…

В стенах гостиной раздалось эхо удара. Я вырвала руку из захвата и размахнулась, а дальше – все как в тумане. Хлесткая пощечина, красный след на щеке Эмиля и мой жалобный скулеж.

Эмиль потер щеку, стискивая зубы.

– Я не хотела… не хотела, – судорожно зашептала я и тут же прикрыла лицо в ожидании ответного удара. Но… его не последовало.

– Это ты тоже взяла от отца? – пророкотал Эмиль.

Он не ударил. И пощечину не отвесил.

Я же с ужасом смотрела на пряжку его ремня. Перед глазами все расплывалось. Я ударила, как отец. Отвратительно.

– Ты ничего не знала, – кивнул Эмиль. – Шах уговаривал мою мать сделать аборт, чтобы рассказать было некому. Но я все равно родился.

– Сумасшедший! Ты сумасшедший! Папа бы никогда… никогда! Не смей говорить про него так… плохо…

Меня била крупная дрожь. Эмиль держал мои запястья одной рукой, в нем было до ужаса много силы. И этот безумный взгляд… Мне было жутко.

– Можно было бы подумать, что все началось с Булата Шаха. Но он сдох, а претензии остались. А с претензиями идут к исполнителю, – жестко закончил Эмиль.

Я хотела закрыть уши. Он знал Булата Шаха. Чушь какая-то. Я отказывалась верить. Да, мой отец суров, но он не убийца.

– Все ложь, – проблеяла я. – Ты описываешь другого. Не моего отца. Уходи прочь, Эмиль.

– Твой отец – чудовище, – выплюнул Эмиль.

– Не смей. Довольно, уходи, – процедила в ответ.

– Его фамилия, как и его руки, пропитаны кровью. Власть его писана кровью.

Эмиль побагровел.

Отказываясь верить в эту чушь, я оттолкнула его и понеслась прочь. Забыв про вещи, про горы, про сладкие ночи. Все это потонуло в бездне. В восемь утра второго января сказка закончилась.

Я не успела выбраться из номера. Он нагнал меня сзади. Схватил за рубашку и порвал ее. Снова.

– Не трогай меня! Не надо, умоляю!

Я заплакала, кусая израненные губы. Эмиль стянул с меня штаны и приспустил нижнее белье. Поняв, чего он добивается, я замолчала, тяжело дыша.

– Заклеймил все-таки.

Он оголил место татуировки. Там была фамильная монограмма, как у моих братьев.

Эмиль отпустил меня, и я встретила его брезгливый взгляд. Мои руки тряслись, волосы прилипли к вспотевшему лицу. Я грубо смахнула пряди, чтобы лучше видеть. Эмиль смотрел так, будто имел на меня все права.

– Фамилию ты сменишь, – решил он по-хозяйски и кивнул на место татуировки. – И я не хочу видеть это клеймо каждый раз, когда буду брать тебя сзади. Сведешь полностью.

Я поняла очевидное: Эмиль сошел с ума. Совершенно точно. Успокаивало одно: он не ударил и не обидел меня. Отступил, позволил одеться, а сам закурил.

– Я не трону тебя против воли. – Эмиль затянулся и с прищуром осмотрел меня. – Я не чудовище.

Я боялась пошевелиться, так и стояла у стены возле двери. Мне показалось, что он принял какое-то решение. Взгляд стал более человечным, губы уже обхватывали сигарету.

На трясущихся ногах я вернулась в свою комнату. Взяла только куртку и сумку, а когда вернулась в гостиную, Эмиля уже не было. Только запах сигарет и разрушенная техника напоминали обо всем, что случилось.

Я выбежала из гостиницы, вдыхая морозный воздух. Лицо было мокрым, тело пропиталось запахом пота и страха. Я задыхалась, но бежала. Легкие горели огнем, но я бежала. Много минут без остановки.

Выдохшись, упала на колени.

Нам было хорошо. Я нравилась Эмилю. Он был строг, но я не плакала с ним и не ждала пощечин. Он обнимал меня прошлой ночью и обещал никогда не делать больно, а теперь я лежу на снегу и не нахожу в себе сил подняться.

Сумка улетела дальше и затормозила, уперевшись в чьи-то ботинки. Мне было все равно. Я не хотела двигаться. Дышала сквозь боль в легких, во рту ощущался привкус крови. Зубы сводило от холода, а сердце норовило разбиться вдребезги. Как тот столик в гостиной.

Меня подняли, как щенка. За шкирку. Я уткнулась в сильную грудь и, вдохнув знакомый аромат, прошептала:

– Папа.

Меня молча усадили в машину. Я едва разлепила глаза – утреннее солнце, оказывается, было ярким. Я будто вырвалась из ада. Голова просто раскалывалась. Я поняла, что убежала совсем недалеко от гостиницы. Всего метров пятьсот.

Отец стоял рядом с девушкой в фиолетовом комбинезоне. Я плохо понимала, что происходит. Слабыми руками опустила автомобильное стекло, чтобы немного слышать.

Стальной голос отца звучал без эмоций:

– Спасибо, что сообщила о местоположении дочери. Это за молчание. Бери.

Я задохнулась: папа протянул Лизе стопку зеленых купюр.

– Что вы, Эмин Булатович, я от чистого сердца!

– В Америке пригодится. Бери, Елизавета.

Лиза взяла деньги и, оглядываясь по сторонам, положила в карман.

– Я буду молчать. У меня на то свои причины. – Лиза метнула взгляд в мою сторону, но тонировка оградила меня от ее победного прищура.

– Тем не менее. Если информация о побеге моей дочери просочится в прессу, я сделаю так, что ты не сможешь вернуться в Америку. Я наслышан, там у тебя роскошная жизнь.

Лиза побледнела и кивнула. В ход пошли угрозы. Репутация дочери дорогого стоила, и без угроз папа не обошелся.

Я закрыла окно. Хлопнула дверь, папин внедорожник тронулся. Я устало откинулась на спинку кресла, чувствуя на себе пристальный недобрый взгляд.

От этого города у меня остались сладкие воспоминания и следы на запястьях.

Папа не должен узнать о нас с Эмилем. Никогда не должен.

Руки дрожали до сих пор. Хотя вокруг – лишь моя спальня и одиночество. И карандаш в руке. Я рисовала… Эмиля.

Это было глупо, ведь встреча с ним принесла столько боли и много вопросов. Его обвинения в сторону моего отца казались сумасшедшими… тогда. А теперь разум настойчиво требовал объяснений, да только пойти за ними не к кому.