Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Я шел в Оперу, также поесть в каком угодно ресторане, что глянулся бы, то был один из моих трезвых вечеров, посвященных одиноким вдумчивым прогулкам, но что за мрачные дождливые готические здания, и я такой иду по самой средине тех широких тротуаров, чтоб избегать темных дверных проемов. Что за просторы ночи нигдешнего города, и шляп, и зонтиков. Я даже газету не мог купить. Тысячи людей выходили откуда-то с какого-то представления. Я зашел в переполненный ресторан на Boulevard des Italiens[35] и сел далеко в конце у стойки бара, сам по себе, на высокий табурет и смотрел, весь мокрый и беспомощный, как официанты замешивали сырой гамбург с вустерским соусом и всяким прочим, а другие официанты спешили мимо, держа повыше курящиеся подносы доброй еды. Один сочувственный приказчик принес меню и эльзасское пиво, что я заказал, и я велел ему немного обождать. Этого он не понял, пить, а есть не сразу, ибо он соучастник тайны чарующих французских едоков. Те в самом начале спешат с hors d’o euvres[36] и хлебом, а затем ныряют в свои блюда (это практически всегда еще перед даже глотком вина), и только после этого сбавляют ход и давай тянуть вола, теперь вот вино промыть рот, вот беседа, а вот и вторая половина трапезы, вино, десерт и кофе, я так просто не могу.

Как бы там ни было, я пью себе второе пиво и читаю меню, и замечаю парня-американца, сидит от меня в пяти табуретах, но на вид такой гад в этом своем абсолютном отвращении к Парижу, что я боюсь спросить: «Эй, вы американец?» Он приехал в Париж, рассчитывая, что окажется под вишней в цвету на солнышке, а на коленях у него хорошенькие девчонки, и народ вокруг танцует, а вместо этого бродит по дождливым улицам один во всем этом арго, не знает даже, ни в каком квартале бляди, ни где Нотр-Дам или какая-нибудь кафешка, о которой ему рассказывали еще в баре Гленнона на Третьей авеню, ничего. Когда за сандвич платит, буквально швыряет деньги на прилавок. «Вы все равно не помогаете мне понять, сколько это на самом деле стоит, а кроме того, засуньте это себе сами-знаете-куда, а я поехал к себе обратно к своим старым минированным противолодочным сетям в Норфолк и напиваться с Биллом Эверсоулом у букмекера, и к прочим штукам, про которые вы, тупые лягушки, и слыхом не слыхивали». И гордо вываливает оттуда в недопонятом дождевике и разочарованных галошах.

Потом входят две американские школьные учительницы из Айовы, сестры в грандиозном путешествии в Париж, очевидно, они сняли номер в гостинице за углом и не выходили из него, разве что сесть в экскурсионные автобусы, которые подбирали их у дверей, но этот ближайший ресторан им известен, и они только спустились сюда купить себе пару апельсинов завтра на утро, потому что во Франции апельсины, похоже, только «валенсии», импортные из Испании и слишком дороги для чего угодно жадного, вроде простого разговления после поста. Поэтому, к своему изумлению, я слышу первые чистые колокольные ноты американской речи за неделю: «У вас тут апельсины есть?»

«Pardon?»[37] — приказчик.

«Вон они в том стеклянном ящике», — говорит другая девка.

«Окей — видите?» — показывая «два апельсина», и выставляет два пальца, а приказчик вынимает два апельсина и кладет их в кулек, и говорит хрустко через горло с этими арабскими парижскими «р»:

«Trois francs cinquante»[38]. Иными словами, 35¢ за апельсин, но старушкам все равно, сколько стоит, а кроме того, они не понимают, что он сказал.

«Это что еще значит?»

«Pardon?»

«Ладно, я в руке вам дам, а вы сами забирайте из нее свои кво-ква-кварки, нам просто апельсинов надо», и две дамы разразились приступами визгливого хохота, будто на крылечке, а кошак вежливо изымает у нее с ладони три франка пятьдесят сантимов, оставив сдачу, и они выходят — повезло, что не одиноки, как тот американский парняга.

У своего приказчика я спрашиваю, что тут по-настоящему хорошо, и он говорит: эльзасская Choucroute[39], кою и приносит. Это просто «горячие собаки», картофель и sauerkraut[40], но «собаки» тут такие, что жуются как масло, и вкус у них нежный, как букет вина, масла и чеснока, приготовленных все вместе и выплывающих из дверей кухни этого кафе. Квашеная капуста не лучше, чем в Пенсильвании, картофель у нас от Мэна до Сан-Хосе, но я забыл со всем с этим: поверх причудливая мягкая полоска бекона, которая вообще как ветчина и самолучшая закусь.

Я приехал во Францию не делать ничего, только ходить и есть, и это была моя первая еда и последняя, десять дней.

Но, возвращаясь к тому, что я сказал Паскалю, покидая этот ресторан (заплатив 24 франка, или почти $5, за это простое блюдо), я услышал вой с дождливого бульвара. Маниакальный алжирец обезумел и орал на всех и вся, и держал что-то, чего я не разглядел, очень маленький ножик или предмет, или заостренное кольцо, или что-то. Пришлось остановиться в дверях. Люди спешили мимо, напуганные. Я не хотел, чтоб он видел, как я спешу прочь — вышли официанты, стали смотреть со мной. Он шел к нам, тыча в наружные плетеные кресла по пути. Мы с метрдотелем спокойно посмотрели друг другу в глаза, как бы говоря: «Мы вместе?» Но мой приказчик заговорил с безумным арабом, который на самом деле оказался светловолос и, вероятно, полуфранцуз, полуалжирец, и у них сложилось нечто вроде беседы, а я обогнул их и отправился домой под уже проливным дождем; пришлось такси ловить.

Романтические дождевики.

14

У себя в номере я посмотрел на свой чемодан, так умно сложенный для этой большой поездки, идея которой зародилась вся накануне зимой во Флориде, пока я читал Вольтера, Шатобриана, де Монтерлана (чья последняя книга даже сейчас еще выставлялась в витринах Парижа, «Одинокий странник — дьявол»). Изучал карты, планировал везде походить, поесть, найти родной город предков в библиотеке, а затем отправиться в Бретань, где тот располагается и где море, несомненно, омывает скалы. План мой был: после пяти дней в Париже поехать в тот трактир на море в Финистере и выйти в полночь в дождевике, шляпе-зюйдвестке, с блокнотом и карандашом, и с большим пластиковым пакетом, чтобы в нем писать, то есть совать внутрь пакета руку, карандаш и блокнот и писать насухо, пока на всего остального меня льет дождь, записывать звуки моря, часть два поэмы «Море», которую озаглавлю: «МОРЕ, Часть Два, Звуки Атлантики в Х, Бретань», либо под Карнаком, либо Конкарно, либо Pointe de Penmarche[41], либо Дуарнёне, либо Плузэмедо, либо Брест, либо Сен-Мало. Там, в моем чемодане, пластиковый пакет, два карандаша, запасные грифели, блокнот, шарф, свитер, дождевик в шкафу и теплые ботинки.

Теплые ботинки еще б, я также привез с собой из Флориды ботинки с кондиционированием воздуха, предвкушая долгие жаросолные прогулки по Парижу, и ни разу их не надел, «теплые ботинки» только и носил все это благословенное время. В парижских газетах люди жаловались на месяц непрерывного дождя и холода весь конец мая и начало июня по всей Франции, который вызвали ученые, что-то ковыряющие в погоде.

И моя походная аптечка первой помощи, и варежки на раздумья хладной полночью на бретонском брегу, когда с письмом покончено, а также всякие причудливые спортивные рубашки и лишние носки, которых мне в Париже и надеть-то не пришлось, не говоря уже про Лондон, куда я тоже планировал поехать, я уж молчу про Амстердам и Кёльн потом.

Я уже скучал по дому.

Однако книжка эта — доказать, что, сколько б ни странствовал, как ни «успешен» твой вояж либо укорочен, ты всегда чему-нибудь научишься и научишься передумывать.

вернуться

35

Бульвар Итальянцев (фр.).

вернуться

36

Закусками (фр.).

вернуться

37

Прошу прощения? (фр.)

вернуться

38

Три франка пятьдесят (фр.).

вернуться

39

Кислая капуста (фр.).

вернуться

40

Квашеная капуста (нем.).

вернуться

41

Коса Пенмарк (фр.).

56
{"b":"831966","o":1}