И вот я иду в la Bibliothèque Nationale[20], проверить список офицеров в Армии Монкальма, 1756, Квебек, а также словарь Луи Морери[21], а также Père[22] Ансельма и т. д., всю информацию о королевском доме Бретани, а этого там вообще нет, и наконец в библиотеке Мазарини старая милая мадам Ури, главный библиотекарь, терпеливо объясняет мне, что нацисты разбомбили и сожгли все их французские бумаги в 1944 г., а я про это в своем рвении позабыл. И все равно чую в Бретани что-то подозрительное. Явно же де Керуак должен быть где-то во Франции записан, если его уже записали в Британском музее в Лондоне? Я ей это говорю.

В Bibliothèque Nationale нельзя курить даже в туалете, и слова поперек не вставишь секретаршам, и там национальная гордость «учеными», что сидят все и списывают из книжек, а Джона Монтгомери и на порог не пустят (Джон Монтгомери, который забыл спальник, забираясь на Маттерхорн, а в Америке он лучший библиотекарь и ученый, сам англичанин).

Тем временем нужно возвращаться и посмотреть, как там поживают благовоспитанные дамы. Таксист у меня Ролан Сан-Жанн-д’Арк де ла Пуселль, и он мне рассказывает, что все бретонцы «тучны», как я. Дамы целуют меня в обе щеки по-французски. Бретонец по фамилии Гуле, со мной напивается, молодой, двадцать один, голубые глаза, черные волосы, и вдруг хватает блондинку и ее пугает (а другие парняги подстраиваются), чуть не насилует, чему я и другой Жан, Тассар, кладем конец: «Ладно тебе!» «Arrète!»[23].

«Остынь», — прибавляю я.

Она слишком прекрасна, неописуемо. Я сказал ей: «Tu passé toutes la journée dans maudite?» (Ты весь день торчишь в чертовом салоне красоты?»)

«Oui»[24].

Меж тем я спускаюсь в знаменитые кафе на бульваре и сижу там, глядя, как мимо течет Париж, такие хепаки молодые люди, мотоциклы, заезжие пожарники из Айовы.

Арабская девочка идет со мной на свидание, я приглашаю ее посмотреть и послушать исполнение Моцартова «Реквиема» в старой церкви Сен-Жермен-де-Пре, о котором узнал из предыдущего своего визита и увидел плакат с его объявлением. Там полно людей, толпа, мы платим у двери и входим в явно самое distingué[25] сборище в Париже в этот вечер, и, как я говорю, снаружи туманится, а ее носик мягким крючком располагает под собой розовые губки.

Я учу ее христианству.

Погодя мы с ней обнимаемся немного, и она идет домой к родителям. Хочет, чтоб я взял ее с собой на пляж в Тунис, интересно, меня заколют арабы, ревнивые на пляже Бикини, а в ту неделю Бумедьенн заместил и замесил Бен Беллу и ничего себе там заварушка наверняка, а у меня, к тому ж, теперь нет денег, и интересно, зачем ей это. Мне говорили, где балдеть на пляжах Марокко.

Ну, просто не знаю.

Думается мне, женщины меня любят, а потом понимают, что я пьян всем белым светом, и от этого вынуждены осознать, что я не могу сосредоточиться только на них, надолго, от этого ревнуют, а я дурень, влюбленный в Бога. Да.

Кроме того, распутство не мой антрекот, я от него краснею. Все зависит от дамы. Она была не в моем стиле. Французская блондинка была в моем, но слишком для меня юна.

В грядущие времена меня будут знать как дурня, что поперся в Монголию верхом на пони: Чингисхан, он же монгольский идиот, этот вот. Ну а я не идиот, и дамы мне нравятся, и я любезен, но неполитесен, как Ипполит, кузен мой из России. Старый автостопщик в Сан-Франциско, прозваньем Джо Ихнат, провозгласил, что у меня древнее русское имя, означающее «любовь». Керуак. Я сказал: «Значит, они отправились в Шотландию?»

«Да, потом в Ирландию, потом в Корнуолл, Уэльс, и Бретань, потом остальное ты знаешь».

«Рузкое?»

«Значит любовь».

«Шутишь».

О, и потом я понял, «конечно, из Монголии и от ханов, а до этого, эскимосов Канады и Сибири. Все возвращается вокруг света, не говоря уже о переселяющей-мысль Персии». (Арийцы.)

В общем, я с бретонцем Гуле отправился в зловредный бар, где сотня разнообразных парижан жадно слушали крупную свару между белым человеком и черным человеком. Я свинтил оттуда быстро и оставил его на произвол его судьбы, снова с ним встретился в «La Gentilhommière», что-то от драки, должно быть, вылилось наружу, либо же нет, меня там не было.

Лютеция — городок лютый.

Суть же дела в том, что как ты можешь быть арийцем, когда ты эскимос или монгол? У старика Джо Ихната в голове сплошь бурые говешки, если речь не о России. Старика Джо Толстого надо было подбирать.

Зачем о таком талдычить? Потому что моей учительницей начальных классов была мисс Динин, которая теперь сестра Мария Святого Иакова в Нью-Мексико (Иаков был сыном Марии, как Иуда), и она писала: «Джека и сестру его Кэролин я хорошо помню как дружелюбных, покладистых детей с необычайным обаянием. Нам говорили, что родня их произошла из Франции, а фамилия их была де Керуак. Мне всегда казалось, что в них есть достоинство и утонченность аристократии».

Я это поминаю показать, что манеры на белом свете еще сохранились.

Мои же манеры, по временам отвратительные, могут быть милы. С возрастом я стал пьянью. Отчего? Оттого, что мне нравится экстаз рассудка.

Я Убог.

Но люблю любовь.

Не только это, но и выспаться ночью во Франции не удается, такие они вшивые и шумные в 8 утра, орут из-за свежего хлеба так, что мерзость рыдает. Держи-бери. Их крепкий горячий кофе, и croissants[26], и хрусткий французский хлеб, и бретонское масло, Божже, где мое эльзасское пиво?

Пока искал библиотеку, кстати, жандарм на Place de la Concorde[27] мне сказал, что rue de Richelieu[28] (улица с Национальной библиотекой) это туда, показав, а из-за того, что он был при исполнении, я побоялся сказать «Что?.. НЕТ!». поскольку сам знал, что она где-то совсем в другую сторону. Вот вам какой-то сержант, или еще кто, явно же должен знать парижские улицы, чтоб слать американского туриста незнамо куда. (Или он полагал, будто я умник-француз, его разыгрываю? Поскольку французский у меня французский.) Но нет, он показывает в сторону одного из зданий безопасности де Голля и отправляет меня туда, может, думая: «Вот тебе и Национальная библиотека, ха-ха-ха» («может, они эту квебекскую крысу пристрелят»). Кто знает? Любому парижскому пожилому жандарму полагается знать, где находится улица Ришелье. Но, думая, что вдруг он прав, а это я ошибся, изучая еще дома карту Парижа, я и впрямь иду, куда он показал, боясь идти куда-либо еще, и двигаюсь по верхнему наплыву Champs-Elysées[29], после чего срезаю по сырому зеленому парку и через рю Габриэль к тылам какого-то внушительного правительственного здания, где вдруг вижу будку часового, и из нее делает шаг караульный при всех регалиях Республиканской гвардии (как Наполеон в какадуйской шляпе), и становится по стойке «смирно», и штык свой держит На караул, но на самом деле не из-за меня, а из-за внезапного черного лимузина, набитого телохранителями и парнями в черных костюмах, которым отдают честь и другие караульные, и они мчат дальше. Я, гуляючи, прохожу мимо часового штыка и вынимаю свой пластмассовый портсигар для сигарет «Кэмел», прикурить «бычок». Тут же два прогуливающихся жандарма минуют меня в другую сторону, поглядывая на малейшее мое движение. Выясняется, что я всего-навсего «бычок» прикуриваю, но поди угадай? Пластик и все такое. И что за великолепная непроницаемая охрана вокруг самого дворца могучего старины де Голля, который в нескольких кварталах отсюда.