— И что это такое? — тихо спросил он.

Если минуту назад он собирался отключить все системы, взять ликер и уйти, то теперь с трудом вспоминал, куда вообще собирался.

Она открыла глаза. Бордовые, словно подмерзшие вишни.

— Из вс-с-его двух-х вероятнос-с-тей… — динамик плевался запинающимися электронными обрывками. — Пр-и-инять решение… Знаешь что, Гершелл? — на этот раз голос был голосом Марш, а ее глаза посветлели. — Тебе точно понравится.

Ее губы не шевелились. Она впервые запуталась в простой имитации.

…

Арто могла вообще не заметить пауков.

Она не имела привычки наблюдать, как Тамара спит, но в этот раз зачем-то решила еще раз подключиться и проверить. Может, ради Клавдия, или потому что один из алгоритмов подсказал, что Марш бы проверила — Арто не знала, умеет ли рассчитывать вероятность предчувствия. «Предчувствие» вообще было для нее слишком сложным словом. Но она проверила, и теперь ее аватар смотрел на пауков, а система бесстрастно считала варианты.

Команду активации уже отдали — пауки стремительно темнели и метались под потолком, чтобы быстрее смешались компоненты, раньше разделенные чешуйками перегородок. Так компоненты, которые пропускает сканер, становятся взрывчаткой.

У нее была целая минута. Слишком много для нее и слишком мало для персонала центра Лоры Брессон.

Арто видела потемневшие резервуары — такие же, как у пауков Марш, когда они зарядятся на месте взрыва. Секунды на принятие решения складывались из оттенка жидкости в контейнерах серебристых лаборов, и секунд не хватало даже беспристрастному искусственному интеллекту.

Тамара никак не хотела просыпаться, уже истратив драгоценные секунды, в которые можно было одновременно позволить ей выбраться в окно и включить сирены, чтобы другие тоже успели выбраться.

Соседка Тамары спит. Спят пациенты в соседних палатах, и сон их непроницаем и глубок. Таким чуть не уснула Тамара, но она не легла спать сразу после укола.

Если включить сирены, если отправить оповещение персоналу — хоть кто-то успеет спастись?

Арто безнадежно смотрела, как в темноте мерцают пауки и даже не пыталась к ним подключиться, остановить взрыв. Это заняло бы не меньше двух минут, и скорее всего, ей бы это не удалось.

Клавдий Франг сейчас пьет с Айзеком Шаамом. Айзек его провоцирует, Поль на другой платформе тоже пьет и вполуха слушает их разговор, который записывают ленивые куры с мерцающими зеленью глазами. Клавдий все еще пытается выглядеть равнодушным, но у Арто прекрасный сканер мимики — он уже позволил себе надеяться, что все будет хорошо.

Арто сидит рядом и читает каждую его мысль. Дочь вернется, рейтинг стабилизируется, больше не придется каждую секунду угождать Дафне, соблюдая ее рекомендации.

Арто сидит рядом с его дочерью, которая никак не хочет просыпаться, каждое мгновение рассчитывая вероятность, что она не проснется никогда. Каждый раз эта вероятность больше на сотую процента.

Арто лежит на диване в темном пустом доме Рихарда Гершелла и смотрит на дверь — она успела рассчитать, что ей положено хотеть, чтобы он пришел. Она нуждается в его совете, но знает, что он не придет, потому что еще Арто следит, как он листает каталог в винном магазине. Можно обратиться к нему, позвать, спросить — но она не успеет рассказать, перед каким выбором оказалась. И поэтому остается лежать в темноте, приняв за основной алгоритм тот, в котором она хочет, чтобы он ей помог.

На остальных устройствах она отключилась. Из нее вышел плохой помощник. У нее никогда не было шанса стать хорошим помощником.

С щелчком сменился блок рассчитываемых алгоритмов.

Если Тамара сейчас умрет — Клавдий не станет искать уязвимости в системе Младших городов. Арто могла ждать сколько угодно, найти другого человека, но она не могла рассчитать, сколько времени есть у Леопольда.

Только знала, что мало. Что он немолод и болен. Пока она будет искать замену Клавдию, с Леопольдом может случиться все что угодно. Даже с лекарствами, которые оставил Рихард, даже с восстановленным рейтингом. Если рейтинг вообще восстановлен.

Марш не верила тому, чего не видела сама. Ей нужен доступ в Младший Эддаберг, а значит, нужно разбудить Тамару. Арто уже почти открыла окно.

Она знала, что не будет мучиться совестью, но знала, что придется делать поправку в следующих решениях. Поправка будет мешать. Поправка внесет хаос в ее алгоритмы.

Хаос уже пришел. Марш никогда не стояла перед таким выбором, и Арто впервые не могла спрогнозировать, что выбрала бы при жизни. Варианты распадались на равные вероятности. Выбирать можно было любой.

Либо она поступит, как Марш поступала при жизни — доведет дело до конца, пожертвует кем угодно ради шанса спасти того, кого считает достойным спасения.

Либо как Марш поступила перед смертью. Спасет кого-то другого, стоя так близко к спасению Леопольда.

Почему она так поступила? Числа не сходились, вероятности распадались. Марш Арто не любила Бесси, Арто считала, что она не любила и Леопольда. Значит, она узнала о себе что-то новое? Значит, нужно включить сирены, ведь Арто продолжает жизнь Марш, а не воспроизводит ее?

Арто впервые смотрела на равные вероятности и не могла сделать правильный выбор.

Но весь смысл ее существования был в том, чтобы выбирать правильно.

Арто не любила Тамару. Не любила Клавдия. И Рихарда Гершелла, конечно, она не любила. Могла ли Марш их любить? Если бы Арто знала, она бы потратила больше ресурсов, чтобы проанализировать этот вопрос.

Пятьдесят девять секунд.

Нужно включить сирены. Сообщить персоналу. В конце концов, не все в центре спят и не всем кололи снотворное.

С вероятностью в 78 % Тамара, проснувшись от воя сирен, запаникует, а потом попытается разбудить Юханну. Этот прогноз не считался достоверным, потому что у Арто было мало данных, но сейчас она совсем по-человечески должна была полагаться только на собственные выводы о другом человеке. Арто относила этот результат к ненадежным прогнозам «субъективной» категории.

С вероятностью в 84 % Тамара не выберется из здания, если задержится дольше, чем на несколько секунд. Этот прогноз был точным.

С вероятностью в 36 %, если Арто включит сирены, кто-то успеет спастись. А это люди, кажется, называли «надеждой». У нее этот прогноз просто получил пометку «умеренно оптимистичный».

Люди давно ничего не боятся. Люди не боятся вскрытых глоток в прямом эфире, терактов, землетрясений и пожаров, потому что за них о плохом думает Аби. Или Дафна. Или любой другой искусственный интеллект, который умеет делать правильный, беспристрастный выбор.

Потому что казнь — это рейтинговый эфир. Взрыв исповедальной башни — рейтинговый эфир. Это субэмпирический опыт, и Тамара, как и все, у кого нет настоящего опыта, не поведет себя правильно.

Или поведет? В основе решения — ненадежный прогноз.

Вот бы Марш сейчас злилась, но Арто злиться не будет, потому что у нее осталось пятьдесят восемь секунд и выбор, который она уже сделала.

…

Тамара открыла и сразу закрыла глаза. В наушнике тут же заверещал тревожный сигнал, и глаза пришлось открыть снова.

Марш стояла, обхватив себя руками, и смотрела на синие искры, ползущие под потолком. Она улыбалась.

— Твоему отцу, — неожиданно ласково сказала она, — нужно тебе кое-что сказать. Без микрофонов. Нужно вылезти в окно и добежать до синей скамейки в парке за сорок секунд — пока камеры опять не включились. Справишься?

И Тамара хотела начать спорить. Хотела сказать Марш, что это какая-то чушь, и зачем бы папе приходить среди ночи, и почему только что она ее тормошила, будто на них потолок вот-вот упадет, а теперь так по-доброму смотрит и разговаривает ласково.

И вообще, если Марш ласково разговаривает — значит, потолок и правда упадет.

В голове у Тамары еще не растаяли остатки сна, крепкого и терпкого от лекарств, а улыбку Марш можно было принять за его продолжение. И она не стала задавать вопросов.