Продолжать разговор Полине совсем не хочется. Чай пить отец не станет. Она обходит его и движется в сторону коридора. Хочет открыть дверь, проводить гостя.

Как бы она ни была уверена в своей правоте, на душе всё равно гадко. Помыться бы.

Но Полина не успевает выйти их кухни. Сначала чувствует боль в кисти, потом ее дергает и больно вбивает спиной в стену.

На шее сжимаются пальцы.

Сжимаются по-настоящему. Так, что воздух поступает с трудом, а зрачки расширяются от страха.

Отец стоит совсем близко. Смотрит сверху вниз и не собирается ни улыбаться, ни кокетничать.

Из него ушли полутона. Чистая злость. Агрессия. Решительность.

– Пусти… – Полина шипит, цепляясь пальцами в его руку.

Но её просьбу никто не исполнит. Отец просто напоминает, что она – пылинка. Не соперница. Никакая не равная. Он может её физически раздавить. Морально тоже.

– А ты не дергайся, Полюшка… Не дергайся и слушай внимательно… – в его голосе притворное спокойствие и даже нежность, от которых у Полины мороз идет по коже. – Ты мне не указывай, и на рожон не лезь… Вероятно, за восемь лет подзабыла, да, с кем дело-то имеешь? Подумала, что всё тебе прощается?

Это вроде бы вопрос, но ответа отец не ждет.

Немного склоняется, приближаясь своим лицом к её лицу. У Полины по коже мороз идет от ощущения собственной беспомощности.

– Ты что удумала, а, Поль? Ты решила, что вот так просто можно мотнуть хвостом, характер показать? Ты что, думаешь, я глотну?

Пальцы отца сжимаются сильнее, Полина накрывает паникой. Она дергается, но результата нет.

Шею сломает – скажет, что так и было. И все поверят…

– Ты вроде умненькая у нас, образование хорошее получила, а дурочка такая… – мягкое «дурочка» совсем не смягчает. – Меня тогда ничего не остановило. И сейчас не остановит. Меня унижать нельзя, Поль. Даже дочери… Родной. Ты что, думаешь, мне тогда твою псину жалко не было, а теперь пожалею? Я же небывалый гуманизм проявил. Не грохнул его. Так… Попугал немного… Оклемался, сука… Оклемался… Ребеночка жалко, конечно. Но кто ж вам виноват, что предохраняться не научились?

Тело Полины закаменело от страха, но слова отца всё равно просачиваются ядом в затвердевшие мышцы. Полину начинает бить дрожь. Она улавливает улыбку на отцовских губах.

– Что ты… – Полина шепчет, ее пальцы соскальзывают с мужской руки. Она и сама не знает, как хочет закончить – «сделал» или «имеешь в виду». Ей уже плохо. Она смотрит на улыбку и ей дурно.

– А зачем мне было давать тебе рожать, Поль? Что мне это дало бы? Кто тебя потом с щенком от псины дворовой взял бы? Мне это не надо…

Отец чуть ослабляет хват, первым с губ Поли срывается всхлип. Воздуху вроде бы открыли доступ к горлу, а не проходит.

– Что ты…

– Мне внук такой не нужен, Поль. Ни тогда был. Ни сейчас. Тогда вы малой кровью отделались. Его кровью. Теперь…

Отец отступает, стряхивает руки.

Полина сама вжимается в собственное горло. Ей нужна опора, чтобы не сползти. На глаза наворачиваются слезы, но она смотрит на отца во все глаза. Она уже всё поняла, но жизненно необходимо услышать, что соврал. Он же…

Смотрит и улыбается. Тянется к щеке, похлопывает вроде бы одобрительно, но ужасно унизительно.

– В следующий раз родишься – будешь свободной. А пока делай, что я сказал…

Убирает руку и прячет в карман, склоняет голову и следит, как Полина бессильно сползает, продолжая сжимать свое же горло.

– Если не хочешь, чтобы твоя псина в этот раз сама жизнью заплатила – учись на своих ошибках, Полина. Ребенка ты уже убила, но его жизнь ещё полностью зависит от тебя. Или цветы на его могилку выбирай. Теперь-то могилка будет. Думай.

В прошлый раз Гаврила не дарил Полине кольцо.

Собирался купить из тех бабок, которые привез с дела. Возвращаясь в столицу с набитой баксами сумкой, только и думал о том, как затащит её в какой-то пиздец дорогой ювелирный бутик и скажет: любое выбирай, деньги – не проблема.

Но тогда не сложилось. Вообще всё.

Должно сложиться сейчас.

Пусть у Гордеева в жопе шило и свои планы, реализацию которых Гаврила обязан организовать, он очень старается успевать радовать свою любимую Полюшку.

Утром – цветы. Сейчас вот в бедро ребрами упирается коробочка, в которой – лучшая в мире обручалка.

Ноги сами несут от машины к входу в её парадное. К лифтам и уже по этажу к её квартире.

Гаврила заранее не звонил и не предупреждал. Хотел устроить сюрприз. Врасплох застать, воспользоваться растерянностью.

Сейчас же не может не улыбаться, раз за разом представляя, какой будет ее реакция.

Адреналин лупит в кровь, поэтому сложно даже у двери остановиться, чтобы нажать на звонок и ждать.

Откуда-то в голове сидит уверенность, что Полина должна открыть быстро. Тоже откуда-то, что должна быть рада. Но реальность в очередной чертов раз расходится с планами.

Его первый короткий звонок в дверь остается без ответа.

Гаврила слышит даже через бронь двери, что там, в квартире, сигнал звучит громко. Только реакции нет.

На второй звонок тоже.

На третьем Гаврила уже серьезно волнуется. Достает и крутит в руках телефон.

Набирает, снова вжимая палец в кнопку звонка. Волнение за Полину подступает к горлу тошнотой. В голове – плохие картинки, хоть и хочется верить, что её просто дома нет. Он же не предупреждал…

Сердечный ритм ускоряется, когда Гаврила наконец-то слышит щелчки замка.

Снова хочется улыбаться. Снова чувствуется упершееся в бедро ребро ювелирного чехла.

Он понимает: впереди долгий-долгий путь привыкания, что происходящей с ним и Полиной сейчас – это правда, и не нужно бесконечно себя щипать.

Теперь им нечего бояться. Она – такая же. А вот он – другой. Сильнее всех врагов.

Дверь открывается медленно и на щелочку.

Гаврила видит в ней Полину, улыбается, давит рукой на холодный металл, торопясь и торопя, но неожиданно для себя же чувствует сопротивление.

Вскидывает взгляд на женское лицо, смотрит, нахмурившись. Подмечает мелочи.

Бледный цвет. Потухший взгляд. Красные глаза. Кто обидел? Вот твари…

– Эй, Полюшк…

Гаврила давит настойчивее и хочет сделать шаг в квартиру, но она не дает. Издает странный звук – будто всхлип. Давит на дверь с другой стороны и мотает головой.

– Уходи… – просит тихо, глядя при этом не в глаза, а куда-то в сторону. Это так разнится с ожиданиями Гаврилы, что он даже снова непроизвольно улыбается.

В смысле «уходи»?

– Поль, не смешно, – Гаврила улыбается, давит сильнее и даже ступает ногой в её квартиру.

Ему правда совсем не смешно. И на душе уже пздц тревожно, а всё равно хочется, чтобы её настроение оказалось просто глупым розыгрышем.

Он всё ей простит. Всегда и все. Такой уж он – влюбленный в свою принцессу деревенский дурачок.

Но с каждым его шагом навстречу, Поля наоборот отдаляется.

Она отпускает дверь и отступает к стене, обнимая себя руками и мотая головой.

Шепчет:

– Уйди, пожалуйста… – И жмурится.

Пропасть между ожиданиями и реальностью ощущается слишком ярко. Она будто разрезает коридор.

Растерянный Гаврила смотрит под ноги, но там всё без изменений, а вот в ней… Это словно та же Полина, которая не подпускала к себе до той ночи в отеле.

Он поднимает взгляд, щурится и изучает…

– Что случилось, Поль? – сраная интуиция подсказывает, что ничего хорошего. А еще, что внятного ответа он не добьётся.

– Ничего. Я просто хочу, чтобы ты ушел… И не приходил…

Её слова – острее ножей. Но Гаврила как под анестезией. Просто засекает, что первый вошел в сердце, но боли пока нет.

– Поль, – он снова шагает, его пропасть не страшит, но Полина ведет себя совсем странно. Шаг назад, спиной в стену, и практически мольба во взгляде: «да уйди ты!».

– Ничего не будет, Гаврил… Я ошиблась…