Не тратит время на то, чтобы посмотреть в глазок.

Открывает ещё с улыбкой, но как-то резко опускается на пятки.

Сердце подпрыгивает к горлу, но причина её волнения не в радости.

– Папа… – при виде отца у Полины возникает желание тут же закрыть дверь. Но она не успевает.

Михаил вжимается ладонью в металл, давит, открывая шире.

Сам заходит внутрь, заставляя Полину отступать.

Защелкивает замками и снова разворачивается.

Его взгляд – холодный и решительный. Полины слова о том, что разговаривать с ним она не хочет, застревают в сжавшемся горле.

– Что-то ты совсем о родителях забыла, дочь…

Слова отца сочатся ядом. По её телу проезжается тяжелый взгляд. Полина сразу понимает – врать нет смысла. Разговор будет тяжелым. Она хотела бы избежать, но черт…

Её страх – ничто по сравнению с её же злостью.

– Зачем ты приехал? Я тебя не приглашала?

– Знаешь… Дочь… – обращение отца звучит иронично. Он специально выделил слово «дочь» паузами и произносит с особой интонацией. – Я как-то привык, что ждать от тебя приглашений не приходится.

– Ты не думал, что в этом есть твоя вина? – по выражению лица отца Полина понимает, что ее реакция вызывает раздражение, а может даже злость.

Она складывает руки на груди в защитном жесте, немного горбится, но не отступит.

Раз уже отступила. Дурой была.

– Может, чаю сделаешь? – взгляд незваного гостя проезжается по ее телу, в итоге останавливается на глазах. Отец холоден и опасен. Но вот сейчас Полина его не боится.

Он смог запугать запутавшуюся беременную девятнадцатилетнюю девочку, но двадцатисемилетней Полине нечего терять и нечего бояться.

Она ничего не говорит, разворачивается и идет в сторону кухни. Хочет чая – будет ему чай. Это он приехал к ней, не она. А значит и поговорят они по ее правилам.

Полина действительно ставит чайник. Стоя спиной ко входу засекает приближение отца по шагам.

Они тяжелые и неспешные. Даже это сейчас дико раздражает.

Он ведет себя как хозяин жизни. Только не своей – Полининой.

– Про тебя и Гордеева – правда? – он спрашивает сразу в лоб, нетерпеливо постукивает пальцами по столешнице

Поля оглядывается, смотрит нахмурившись. Когда отец – будто бы с любопытством, приподняв бровь.

– Он сначала берет мои бабки, а потом отменяет свадьбу и ты… – упоминание о «моих бабках» заставляет Полину улыбнуться. Потому что всегда всё дело было в них – в бабках.

А ей, когда узнала о том, что отец сделал с Гаврилой, да и раньше тоже, так хотелось, чтобы Костя растрачивал их особенно беззастенчиво и как можно бессмысленней.

Она радовалась бы, разорись её отец в ноль. Для нее это значило бы полную свободу.

– Иногда у людей меняются планы… Папа… Так уж получается… – Полина делает такое же ударение на обращении уже к нему.

Аккуратно несет и ставит перед отцом чашку на блюдце, наполненную ароматным кипятком.

Поднимает взгляд и не сдерживается от совсем не радостной улыбки. Отец смотрит за ее плечо дальше на стол. На цветы Гаврилы. Кривится. Не нравятся они ему.

– От кого? – он спрашивает, возвращаясь взглядом к ней, а Полина легкомысленно пожимает плечами.

Господи, ей доставляет удовольствие бешенство отца. Как так случилось в жизни, что она его настолько ненавидит?

– Зачем спрашиваешь? Хочешь пробить по своим каналам, выгодно ли тебе, если я буду спать с ним? – Полина говорит ужасные, непозволительные в нормальных семьях вещи, которые снова заставляют её отца кривиться.

Но она же не врет и не придумывает. Даже он отрицать не сможет. Всё так.

– Мне – букеты, а тебе что? Несправедливо… – Поля снова складывает руки на груди и цокает языком. Задевает отца своими колкостями, у него даже щека подергивается.

В его голове все совершенно не так.

– Тварь неблагодарная… – он говорит тихо-тихо, обжигая взглядом. Полине горько от его слов. Бьет в грудь. Как бы там ни было, слышать такое от папы все равно больно.

– Дочь твоя… – И ей хочется бить так же. – Какую произвел…

Она пожимает плечами, имитируя легкость. Оставляя при себе, что спрашивай ее кто-то там – наверху – она криком кричала бы, что хочет родиться в другой семьей. Где-то в Любичах. По соседству с баб-Лампой и проклятым Гаврилой. Дружить с его сестрой-Настей. Отговорить в речку бросаться из-за неразделенной любви. Из-за забора заглядываться на её брата и мечтать, когда сам заметит. А потом – всё так, как было у них. Только без паузы в восемь лет.

– Да нет, Полина… Тут сбой какой-то…

Отцовское оскорбление Полю не трогают. Она только горько усмехается, поворачивая голову и глядя на цветы.

Они такие чистые. Они так много радости приносят. Они не дают отчаяться и даже близко к сердцу принять.

Её будущее никак не будет связано с людьми, считающими её – сбоем. А она больше не будет пытаться стать подходящей дочерью. Проблема всегда была не в ней.

– Если ты пришел, чтобы меня оскорблять или предложить нового подходящего ебаря – разговор не получится, папа.

На Полиной памяти так грубо с отцом она никогда не разговаривала. Даже в те страшные дни.

– Я так понимаю, что кое с кем у тебя уже всё получилось.

Михаил тянется во внутренний карман пиджака, дальше, не глядя, бросает на столешницу серию распечатанных фотографий. На них Поля и Гаврила в ресторане.

Отец смотрит с презрением, а Полине сложно не улыбаться.

Она не станет отрицать или оправдываться. Ей не за что и не перед кем.

– Я бы сказала, что это у тебя ни черта не получилось, папа. Мне мерзко от мысли, что мой отец – человек, который мог поступить так… Ты человека чуть не убил. Ты хотя бы понимаешь это?

В ответ отец только фыркает.

– Наскулила псина, да?

– Замолчи… Ты не имел права делать то, что сделал… Ты жизнь мне сломал, понимаешь? – Полина вжимает палец в грудь, испытывая острый приступ боли. По взгляду отца понятно – ему без разницы.

Их с Гаврилой искалеченные жизни его не трогают. Но поздно страдать и рефлексировать. Это просто раньше нужно было принять, а не заниматься самообманом.

– Я сломал? Ты всё путаешь, девочка моя… Я тебе жизнь дал. Я тебе воспитание дал. Образование дал. Я тебя обеспечил… Ты жила, как немногие живут. Ни в чем отказа не знала. Ни в чем не была ограничена. А потом решила, что это все – норма и мой долг, а от тебя взамен не требуется ничего… Но так не бывает, Полюшка…

Полина не знает, специально ли отец называет ее именно так, но передергивает. Кажется, будто там, в подвале, приехав поглумиться над её Гаврюшей, услышал. И сейчас глумится, но уже над ней.

– Я не просила ни о чем, кроме одного – принять мой выбор. А ты…

– А я просил тебя об одном: не делать, Поля, глупостей. Тогда просил… Сейчас просил… А ты на доверие всегда отвечаешь наглостью…

Последнее слово Михаил практически выплевывает. А Полине опять улыбаться хочется.

– Доверие? Вот это ты называешь доверием? – она тянется к фотографиям, трясет их и бросает обратно на стол.

Молчит о том, что наглость – это любить. Её отец считает так.

– Я сегодня съеду. Можешь распоряжаться квартирой, как считаешь нужным. Пусть юристы оформят передачу имущества – я всё подпишу. Машина мне тоже не нужна. Мне ничего не нужно. Я нагло хочу жить.

Горько, что разрыв связей с отцом звучит, как выход из бизнеса. Но поздно закрывать глаза на правду – так было всегда. С самого детства, в котором она ещё тянулась за любовью. Еще там что-то сбойнуло. Что именно – неясно и разбираться поздно, но семьи у нее нет. А её нет у семьи.

– Я тебе не прощу то, что ты с нами сделал. Я люблю Гаврилу. Любила и буду любить. Ни одному твоему слову о нем больше никогда не поверю. Я буду с Гаврилой, как бы ты к этому ни относился. А сейчас уйди, пожалуйста. Дай мне спокойно собраться. Вычеркни из завещания. Возьмите с мамой ребенка из детского дома. Мальчика. Может хоть в чужого сможете не просто инвестировать, но еще и полюбить.