– Ну давай, попробуй, Рембо херов, – сказал Серёжа. – Лицо раскрась и нож в зубы, я тебе дам, у меня много. А когда они тебя пристрелят, сразу станет легче определиться, какая баба лишняя.

На короткое мгновение мне показалось, что Лёня сейчас его ударит. Они стояли в каком-нибудь метре друг от друга, с раздутыми ноздрями и сжатыми кулаками, но прошла минута, другая – и ничего не произошло, и Серёжа, наклонившись, принялся расшнуровывать ботинок, а когда он снова выпрямился, лицо у него было уже совсем другое.

– Мы не будем с ними воевать, – сказал он вполголоса. – У них автоматы, и чёрт их знает, кто они такие на самом деле. Я не идиот и всё прекрасно понимаю, но воевать – не будем. Нас тут не трое мужиков. Тут девчонки и дети. Мы не осилим войну. По крайней мере, сейчас.

– Согласен, – поддержал папа. – Уймись, Лёнька. Пока вроде бы нормально всё, и про баб они невсерьёз. Странно, что они в первый день про баб шутить не начали. Я таких, как они, повидал в своей деревне. Они тебе и про бабу пошутят с порога, и про козу, ты же не думал, что они тебе Шекспира тут в оригинале примутся читать?

– Вот и я таких повидал, – заворчал Лёня мрачно, но видно было, что он сдался и больше не станет спорить. – Они не шутят. Такие никогда не шутят.

Ира загремела тарелками, собираясь кормить детей; мальчик снова вскарабкался Серёже на руки, а я, воспользовавшись случаем, выскользнула наружу, чтобы выкурить еще одну сигарету. Стоявший возле двери Андрей молча протянул мне пачку и щёлкнул зажигалкой. Какое-то время мы просто стояли, прислонившись к стылой стене дома, и курили, глядя в черноту. Уже совсем стемнело, и в каком-нибудь шаге от дома не видно было ничего, и озеро лежало темное и беззвучное под нашими ногами.

– Как ты думаешь, им можно доверять? – спросила я не потому, что мне было важно услышать, что он скажет, а просто затем, чтобы не стоять тут в тишине, как чужие люди; но он просто поднял и опустил плечи, не удостаивая меня ответом.

Я даже этого не увидела; скорее, догадалась по шороху его зимней куртки и вдруг подумала – я теперь такая же, как он. Не спорю, ничего никому не доказываю. Просто молчу и смотрю в окно. Жду, пока остальные всё решат за меня. И ведь это же не я, давно не я. Что со мной случилось? С каких пор я сделалась такой пассивной? Откуда взялась во мне эта коровья терпеливая покорность? Я вспомнила широкое, некрасивое, темноглазое Анчуткино лицо, и как он ерошил волосы мальчику. Завтра они с Сережей уедут в тайгу, один на один. Что, если я вернусь сейчас в дом и скажу Серёже: «Ты не поедешь. Мы ничего о нём не знаем. К чёрту мясо, которое вы, скорее всего, всё равно не найдёте. К черту все. Не езди с ним, останься. Я не пущу тебя».

Только я еще ни разу, ни разу за три года не говорила Серёже «ты не будешь этого делать». Я даже не могу представить себе, как это – открыть рот и сказать ему «не смей, я тебе не позволю». Я просто вернусь сейчас в душную комнату и буду ждать, когда ребенок, наконец, уступит его мне. А после буду лежать рядом с ним под расстегнутым спальным мешком, и если он не очень устал сегодня, он положит мне на бедро горячую ладонь и шепнёт: «давай выйдем на улицу, малыш», но скорее, он просто провалится в беззвучный, неподвижный сон, и я несколько часов подряд буду слушать его ровное дыхание, пока тоже, наконец, не усну.

Догорающая сигарета обожгла мне пальцы.

– Анчутка… – сказала я, бросая ее в глубокий, испещренный темными провалами следов снег под мостками. – Что это за имя такое? Ужасно странное слово.

Андрей сделал последнюю затяжку и тоже выбросил сигарету, щелчком пальцев швырнув ее далеко вперёд, в обступающий дом ельник. Уже взявшись за дверную ручку и наклонив голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, он слегка повернулся ко мне и ответил:

– Это не имя. Анчутка – это черт такой, мелкий бес.

Обмен заложниками, как мрачно назвал его Лёня, состоялся на следующее утро. Как и было запланировано накануне, камуфляжная троица с того берега прибыла к нам около половины девятого, когда тусклое зимнее солнце еще не показалось над густо ощетинившимся на горизонте черно-белым еловым частоколом, но уже успело высветлить хмурое низкое небо и сонное ледяное озеро. Мы узнали об их приближении заранее. Вначале на том берегу пронзительно и бесцеремонно завизжал снегоход, и звонкий этот звук взрезал вязкую рассветную тишину, а его обладатели показались уже после, когда мы приникли к окну, словно их появление непременно нуждалось в этой оглушительной эффектной увертюре. Приближались они небыстро. Восседавший на снегоходе человек легко преодолел бы разделявшее нас расстояние в несколько минут, но двое остальных шли пешком, а он, очевидно, не планировал являться к нам раньше своих спутников и потому двигался жизнерадостными зигзагами, бросая шумную свою машину то вправо, то влево, уезжая далеко и вновь возвращаясь, словно разыгравшийся, спущенный с поводка щенок.

– Пижоны, – снова сказал папа, пока мы покорно, не в силах оторваться, наблюдали за их торжественным шествием, только в этот раз в его голосе было, пожалуй, больше восхищения чем горечи.

– Где ж они, сволочи, берут бензин?

И после этих его слов Серёжа поспешно отставил недопитую чашку и засобирался.

– Термос я у вас заберу, – сообщил он, застегивая на поясе широкий кожаный ремень с ячейками, в который он еще с вечера уложил яркие красные столбики охотничьих патронов. – Вы же ненадолго, а мы неизвестно, сколько прокатаемся. А замерзнете – Мишку за чаем сгоняете, ну или к нам можно…

Казалось, ему уже трудно устоять на месте. Он деловито пробежался по маленькой комнате, выудив из рюкзака запасные шерстяные перчатки; зачем-то вынул из длинного кармана на бедре свой обожаемый охотничий нож в толстом футляре из грубой кожи – для того лишь, чтобы тут же вернуть его обратно, и шагнул было к вешалке, спеша надеть куртку, словно собираясь уже выйти туда, в морозное утро, и дожидаться снегохода снаружи.

Он даже не посмотрит на меня, думала я, наблюдая за этими торопливыми сборами; настолько ему не терпится, наконец, сбежать отсюда. Настолько ему успело осточертеть всё это – все мы, упавшие духом, сонные и пассивные. На его лице нет улыбки, но я знаю это выражение; радостное нетерпение – вот что означают эти сдвинутые брови и блестящие глаза, потому что он на самом деле радуется поездке чёрт знает куда с незнакомым этим, опасным мужиком, лишь бы больше не торчать здесь с нами.

– Куда ты столько патронов набрал, крутой Уокер? – лениво спросил Андрей, поднимая глаза от своей чашки, и улыбнулся Сереже в затылок. И мне опять, в сотый, в тысячный раз не понравилась эта улыбка.

– Вы же вроде только на разведку собрались? Чак Норрис настолько крут, что может убить двух охотников одним зайцем, – продолжил он, и удобно откинувшись назад, негромко рассмеялся, и я немедленно пришла в ярость, в то время как Сережа (хоть мне и показалось, что спина его едва заметно напряглась) обернулся и засмеялся тоже.

– Термос! – сказал он. – Чуть не забыл. Анька, плеснёшь кипяточку? Времени нет заваривать. Вы бы тоже собирались, мужики. Они вот-вот будут здесь…

– А нам-то чего собираться, – перебил его Лёня. – Мы-то никуда не пойдём.

И словно в подтверждение своих слов, двумя нарочитыми неторопливыми движениями взбил подушку Наташиной кровати, на которой сидел, и неожиданно лёг, вытянувшись во весь рост, и заложил руки за голову.

– То есть как – не пойдём? – переспросил Серёжа. – Мы же договорились вчера?..

– Это ты договаривался, – отозвался Лёня, не меняя позы. – Стану я зеков по озеру выгуливать.

– Ну подожди. Они же сети принесут. – терпеливо сказал Сережа мирно, без гнева, но едва сдерживаемая радость, которая так расстроила меня несколько минутами раньше, уже погасла, растворилась, словно ее и не было.

– Мы же обещали. Нам позарез нужны эти их сети.

– А что им от нас нужно, ты подумал? – спросил тогда Лёня и снова сел. – На хрена им эта сраная рыбалка, когда у них там консервов припрятано до следующей зимы?