– Больше всего я боюсь, что что-то из прошлого, о чём я позабыла, может омрачить моё будущее. Может разрушить тот хрустальный замок из надежд и мечтаний, который я задумаю и захочу воплотить, – произнесла она горестно.

Витторе нежно коснулся пальцами подбородка девушки и повернул её лицо к себе:

– Вы помните, моя дорогая, что сказал вам епископ Дориа. Не всякое беспамятство – наказание. Иной раз оно защита от той скверны, которая обрушивается на нашу голову. От тех бед и несчастий, через которые нам приходится пройти. Так Господь пытается защитить наши неокрепшие души. Если и было что-то неприятное в вашей жизни прежде, пусть оно там и останется. А мы с вами перелистнём эту страницу и начнём жизнь с чистого листа.

Белла с горячностью в голосе ответила:

– Да, но тот факт, что я не могу вспомнить ничего о себе, не внушает доверия очень многим. Взять хотя бы вашего брата…

– Не будем сейчас о брате, – Витторе прервал её на полуслове. – Встреча с Альфредо не оправдала моих ожиданий. Я вообще понял сегодня одну вещь: нелепо строить предположения.

Теперь уже Белла попыталась вдохновить виконта:

– Но и без ожиданий жизнь невозможна. Без них она скучна. Наши ожидания расцвечивают жизнь, как радуга послегрозовое небо.

Молодой человек словам девушки лишь улыбнулся.

– Витторе, можно задать вам один вопрос?

– Конечно, можно и не один!

– Ваш брат… Он всегда такой?

– Какой?

– Колкий, колючий. – Девушка смущённо улыбнулась. – Знаете, он мне напомнил сегодня сицилийскую граниту[141]: насколько внешне притягательный, настолько же холодно-обжигающий изнутри. Захочешь попробовать – и у тебя немедленно сведёт зубы.

Витторе невесело усмехнулся такому сравнению, как будто своими словами девушка попала в унисон его собственным мыслям.

– Знаете, Лина, у нас с братом часто случались подобные словесные подерушки, но я никогда не видел, чтобы он в такой манере разговаривал с женщинами.

Брат всегда и со всеми, даже с теми, кто ему не нравился, был в высшей степени выдержан и любезен. Его манеры всегда были более чем безупречны. Его любимая французская поговорка – «Les mots que l’on n’a pas dit les fleurs du silence. Несказанные слова – цветы молчания». Он старался лучше промолчать, чем обидеть чем-то человека. Он не был таким мизантропом, напротив, был в высшей степени человеколюбом. Любил повторять за французами: «Chacun à son péché mignon. У каждого есть свой милый грех».

Вы знаете, он ведь всегда пользовался огромной популярностью у дам. Уверен, что и сейчас, стоило бы брату объявиться в свете, к нему очередь из невест выстроилась бы длиннее, чем к Святому Причастию в пасхальной вигилии[142] здешнего прихода. Но, как видно, обстоятельства жизни сильно изменили его.

Виконт замолчал, раздумывая, стоит ли посвящать девушку в эти самые обстоятельства или всё-таки следует повременить. Поразмыслив, решил сменить тему:

– Пожалуй, вы зря сегодня противоречили ему, милая Лина. Обычно тот, кто противоречит, лишь распаляет противника в споре. Постарайтесь в следующий раз не поддаваться на его провокации.

Арабелла невесело усмехнулась:

– Хотелось бы мне избежать следующего раза, но боюсь, что такой удачи мне Господь не пошлёт. Во всех смыслах было бы лучше, если бы мы с вашим братом держались каждый своей стороны улицы.

Она улыбнулась виконту извиняющейся улыбкой.

– Однако мне пора. Синьора Форческо будет очень недовольна, если я не приведу себя в порядок к пре-кане. До встречи в Кьеза-ди-Санта-Мария-Ассунта.

Она подала руку виконту в знак прощания. Поцеловав пальцы девушки, молодой человек помог усесться ей в экипаж.

«Всё-таки мне повезло, что я встретил на той памятной мессе эту милую синьорину», – думал виконт Моразини, глядя вслед удаляющейся повозке. Он ждал и не мог дождаться, когда назовёт Анджелину своей во всех смыслах этого слова.

Витторе нисколько не лукавил, когда говорил, что его любви хватит на них двоих. Он был уверен, что ему предначертано быть с этой женщиной, а, как известно, что предначертано тебе, не возьмёт никто[143].

Он лишь надеялся, что в его случае сработает старая английская мудрость: «A lot of hearts are caught in the rebound. Много сердец бывает поймано рикошетом»[144]. Да, он уповал на то, что его любовь непременно отзовётся в сердце этой чистой, светлой девушки. И нисколько не верил каким-либо пересудам на её счёт. Как говорится, молва, как и пыль, оседает на любом, даже самом безгрешном.

Одно омрачало его счастливо-приподнятое настроение – странное поведение старшего брата. Неужели он в самом деле стал таким желчным и подозрительным? Это он-то, который в своё время твердил отцу, что злость и подозрение портят мир![145]

Витторе давно не общался с братом лично. С тех пор, как они похоронили мать и Альфредо засел в Кастелло-ди-Абиле, они и виделись-то всего пару-тройку раз. В основном переписывались. Неужели за это время он так сильно изменился? Неужели трагические события прошлых лет были для него настолько болезненными?

Витторе в самом деле был сегодня сражён столь вопиющей эскападой[146] брата. Казалось, что перед ним находится совершенно другой человек. Нет, виконт не ждал, что Альфредо примет его избранницу с распростёртыми объятиями. Он уже дал понять, как относится к затее младшего брата. Но чтобы вот так, ни с того ни сего, задевать малознакомого человека, тем более хрупкую, беззащитную девушку, стараться нанести ей как можно более болезненный укол, – это на графа было совсем не похоже.

Виконт шёл по дорожке к дому, прокручивая в голове сегодняшнюю стычку.

Нет, он непременно должен ещё раз переговорить с Фредо. Не стоит допускать, чтобы подобные сцены повторялись впредь.

Он сунул руку в карман жюстокора и вынул часы. «Пожалуй, мне тоже не стоит расслабляться. Нужно поскорее привести себя в порядок к предстоящей пре-кане, – поторопил он сам себя. – Ну а разговор с братом отложим на потом».

Витторе и Арабелла сидели на первой скамье в Кьеза-ди-Санта-Мария-Ассунта. Прихожан в это время в церкви уже не было. Были только они и преклонных лет священник в епископском облачении, который стоял перед ними, держа в руках Римский катехизис[147].

– И читаем мы в Евангелии от Сан-Джованни, – растягивая слова, продолжил свою проповедь падре Сальваторе. – «На третий день был брак в Кане Галилейской, и Матерь Иисуса была там. Был также зван Иисус и ученики Его на брак тот»[148].

Тут дверь храма со скрипом отворилась, и оглянувшаяся пара, к своему большому удивлению, увидела появившегося в центральном нефе[149] церкви графа Моразини.

– Продолжайте, падре, – сказал тот, подходя ближе и нисколько не смущаясь тем, что нарушил таинство. – Я посижу тут, с вашего позволения. Недолго. Очень тихо. Буквально как муха на стене.

Он прошёл вперёд и сел на скамью в другом ряду наискосок от молодых людей, вновь обративших свой взор на священника.

Епископ Дориа откашлялся и продолжил:

– Дети мои, сегодня есть те, кто не верит в святость брачных уз. Они говорят, что глупо брать на себя обязательства на всю жизнь. Я же прошу вас не плыть против течения, восстать против этой крамольной идеи, которая считает брачные узы тщетными и пустыми обязанностями. Которая утверждает, что вы неспособны к ответственности, неспособны к настоящей христианской любви. Я призываю вас сделать выбор в пользу крепкого христианского брака.