Оказывается, в светских гостиных было немало наблюдательных доброхотов, которые были в курсе событий, предшествовавших трагической развязке. Они были не прочь переворошить чужое грязное бельё, дабы отвлечь внимание публики от своего собственного. Это только он пребывал в глупом неведении. Как говорится, рогоносец последним узнаёт о своих рогах[11].
Пережить все эти кривотолки и пересуды и с крепкими нервами было непросто, а матушка никогда не отличалась здоровьем. По ней вся эта страшная правда ударила самым болезненным образом. Её силы были подорваны, и однажды организм просто не выдержал такой нагрузки.
Отец умер ещё раньше, вскоре после женитьбы старшего сына на дочери графа Сартори. Будущая невестка не нравилась старшему графу Моразини. Он находил её слишком поверхностной, легкомысленной, недостаточно искренней – одним словом, пустой. Не раз пытался отговорить сына от этой женитьбы. Был уверен, что его первенец заслуживает лучшей партии. Возможно, несогласие с выбором любимого сына и затянувшийся конфликт с ним отчасти и послужили причиной злополучного сердечного приступа, приведшего к таким фатальным последствиям. Сейчас Альфредо был готов признать, что у отца чутьё было развито не в пример лучше него. Следовало прислушаться к его интуиции. Но кто готов в молодости безропотно следовать советам отцов?!
Альфредо с первой встречи был очарован живостью и красотой графини Сартори. Мнение отца при выборе невесты интересовало его в последнюю очередь. А зря! Но нет смысла жить сожалениями. Тем более что нет никакой возможности что-либо исправить в прошлом. Все ошибки уже сделаны. Их груз отныне всегда у него за плечами. Теперь уже нет ни отца, ни матери, ни самой Анжелики. Теперь они с Витторе Жиральдо остались совершенно одни.
Хотя, если говорить объективно, двадцатидвухлетний Витторе тогда, по сути, оказался предоставлен сам себе, потому что виделись они со старшим братом крайне редко. С тех пор как Альфредо осел в фамильном замке, они в основном переписывались. Младший не любил немого свидетеля былых времён рода Моразини и бывал здесь крайне редко. Да и сам Альфредо не приветствовал его визиты.
Впрочем, младший брат был весьма продуктивен в эпистолярном жанре. Это позволяло графу Моразини знать обо всём, что происходит с виконтом[12]. Альфредо писал брату редко. На три-пять писем Витторе приходилось всего лишь одно от Альфредо. Наверное, в свою бытность дипломатом граф исписался на всю оставшуюся жизнь.
Альфредо отложил письмо, провёл ладонью по лицу и тяжело вздохнул. По всей видимости, придётся поехать. Нужно во что бы то ни стало попытаться отговорить младшего брата от опрометчивого шага. Не хватало, чтобы и он загубил себе жизнь неудачной женитьбой. У парня блестящее будущее, прекрасные перспективы. Пусть хотя бы брат воплотит в жизнь то, что не удалось ему самому.
Альфредо встал, подошёл к балконной двери и распахнул её. В лицо пахнуло влажной свежестью, смешанной с густыми ароматами цветущего сада. Он шагнул на балкон и подставил лицо моросящему дождю. Мелкие капли медленно покрывали лоб, щёки, заливались в глаза, щекотали нос, оседали на волосах и бороде, забирались за ворот рубашки. Дождик был тёплый и не особо противный. Он тихо шуршал по листве деревьев и кустарников в саду, будто нашёптывал что-то. Ласково, приглушённо, убаюкивающе. Даже птицы притихли в саду от этого мерного, покойного шёпота дождя.
Пора. Пора наконец покинуть это сонное царство! Четыре года он безвылазно просидел в замке. Пора начать что-то делать. И начать надо со спасения брата! Он должен поехать к Витторе и на месте во всём разобраться.
Мужчина опустил голову и встряхнул ею, сбрасывая с лица скопившуюся влагу. Затем с силой провёл ладонями по лицу, стирая остатки воды, и вышел с балкона. Подошёл к стене и позвонил в колокольчик сонетки[13]. Через минуту дверь приоткрылась, и в кабинет тихо вошёл старый камердинер.
– Что прикажете, ваше сиятельство?
– Паскуале, распорядись собрать меня в дорогу и заложить экипаж.
У слуги недоумённо взметнулись вверх кустистые седые брови.
– Ваше сиятельство, неужели вы куда-то собрались?
– Собрался, Паскуале. К брату. На виллу в Монтепертузо. Завтра с утра пораньше тронемся. Проследи, чтобы всё было готово. А сейчас попроси, чтобы мне приготовили всё для бритья и ванну. Пора наконец распрощаться с этой бородой. За четыре года сроднился уже с ней, но не стоит, наверное, народ пугать.
– Это вы правы, ваше сиятельство. Давно пора. Вас эта борода очень старит. С десяток лишних лет вам прибавляет. А ведь вы ещё молоды. И сорока нет, а с бородой аж под полтинник тянет.
– Давай, иди, не разглагольствуй! Тоже мне, знаток отыскался. Я не свататься еду.
– А если бы и свататься. Что ж в этом такого? Давно вам пора жену себе присмотреть. Семья вам нужна. Вот что я скажу. Семья да детки малые. Вот женитесь – жизнь сразу и наладится.
– Я что тебе говорил? Чтобы ты эту песню никогда не заводил. Вот выгоню тебя за твою болтовню, тогда и пой что вздумается.
– Да хоть и выгоните, а старый Паскуале вам правду говорит. Кто ещё её скажет? Я ведь и батюшке вашему верой и правдой служил, за то он меня и ценил. Вот и вы тоже. Я-то знаю. Хоть и ворчите, а цените. За что вам моё великое спасибо! А что к братцу-то вашему ехать надумали? Или случилось чего?
– Случилось… Жениться братец надумал.
– Жениться? Хорошее дело! Радоваться надо, а вы хмурее тучи.
– Было бы чему радоваться! Нашёл девицу без роду без племени. Да ещё с потерей памяти.
– Ух ты! Это ж как его так угораздило? Где откопал-то такую?
– Из пены морской.
– Русалка, что ли?
– Да уж лучше б русалка! Всё проще было бы. Обратно в море оттащили, и все дела. А так, чует моё сердце, придётся с братцем сражаться. А он такой же упрямый, как и я сам. Начнёт упорствовать в своём выборе.
– Эх, и что это вам на девок никак не везёт? Сами красавцы! Поглядеть – глаз поласкать, а синьорин выбираете – на устах мёд, а в сердце лёд[14]. Вам бы обоим добрых жён найти, а не только красивых. Ведь в народе как говорят: «Красота без доброты подобна выдохшемуся вину»[15]. Хотя с братцем-то с вашим, может, и не так всё плохо? Поезжайте, посмотрите, может, и по нраву вам придётся невеста синьора Витторе. А то вы в своей голове наверняка уже целую Маскинганну[16] нарисовали, не иначе.
– Паскуале, ты не умничай. Займись-ка лучше делом.
– Так это я мигом, ваше сиятельство! Не извольте беспокоиться. Сейчас всё будет сделано.
Слуга, шаркая по полу ботинками, удалился. А граф Моразини подумал: «Может, и в самом деле я сгущаю краски? Может, имя Анджелина не знак беды, которая грозит обрушиться на брата? Возможно, я по первому сигналу готов перенести свой негативный опыт на любые отношения, в том числе и на влюблённость Витторе? А в жизни всё гораздо проще, не так замысловато, не так закручено?»
Но его интуиция буквально вопила об обратном. Брат определённо ввязался в непростую историю, которая ничем хорошим не закончится. Эта девушка с ангельским именем не принесёт ему счастья. Напротив, она станет источником больших бед и страданий.
Витторе этого не понимает и вряд ли сейчас поймёт. У влюблённых чувства застят всё остальное. Правильно англичане говорят: «Affection blinds reason. Влюблённость ослепляет разум». А влюблённость, замешанная на чувстве жалости, – вообще гремучая смесь. Она не позволит пробиться сквозь себя никаким доводам рассудка.
Младший брат всегда отличался чувствительным сердцем и излишним благородством. То подбирал на псарне брошенных щенят, а затем подращивал их сам, вопреки материнским уговорам предоставить заботу о мелкой живности слугам. То, поддавшись порыву, собирал свои игрушки и раздаривал их мальчишкам, подручным конюха и псаря. То подобрал раненного соколом стрижа. Лечил его, кормил, выхаживал, а затем, когда пернатая птаха пришла в себя, выпустил на волю.
