Нет большего удовольствия, чем удовольствие, разделенное с другими.

Жить или выживать? До моего второго срока пребывания в дебрях Подземья, после Блингденстоуна, я вообще не понимал важности этого простого вопроса.

Когда я оставил Мензоберранзан, то думал, что выжить вполне достаточно; я верил, что смогу быть в согласии с самим собой, со своими принципами и буду удовлетворен тем, что сделал единственный приемлемый для меня выбор.

Альтернативой была мрачная реальность Мензоберранзана и подчинение тому безнравственному образу жизни, который вел мой народ. Если это называлось жизнью, то простое выживание казалось мне гораздо предпочтительнее.

И все же это «простое выживание» чуть не убило меня. Хуже того, оно чуть было не отняло у меня все, что было мне дорого.

Свирфы города Блингденстоуна показали мне иной образ жизни. Общество глубинных гномов, построенное и воспитанное на демократических ценностях и единстве, оказалось как раз таким, каким я всегда надеялся видеть свой Мензоберранзан. Свирфы не просто существовали, они жили, смеялись, работали. Все, что они добывали, делилось на всех, как и боль потерь, от которых они неизбежно страдали во враждебном подземном мире.

Радость умножается, когда ее разделяют с друзьями, но горе от этого уменьшается. Такова жизнь.

Поэтому, когда я покинул Блингденстоун и вернулся в пустынные пещеры необитаемого Подземья, меня переполняла надежда. Рядом со мной шел мой новый друг Белвар, а в моем кармане лежала магическая фигурка, вызывавшая Гвенвивар, моего испытанного товарища. За короткое время пребывания среди глубинных гномов я увидел жизнь, какой по моим представлениям, она и должна быть, и я не мог вернуться в состояние примитивного выживания.

Имея рядом друзей, я смел надеяться, что мне не придется этого делать.

Много раз в своей жизни я ощущал себя беспомощным. Это, пожалуй, самая острая боль, которую может познать любой, застигнутый отчаянием и безудержной яростью. Клинок, задевший руку воина в бою, не приносит и доли тех страданий, какие испытывает пленник при щелканье бича. Даже если бич пощадит тело, шрам в душе останется все равно.

Все мы в тот или иной период нашей жизни являемся пленниками, заложниками самих себя или ожиданий тех, кто в нас поверил. Это бремя, которое несут все люди, которое не принимается ими во внимание и которого лишь немногим удалось избежать. Я считаю себя счастливым в этом отношении, поскольку моя жизнь проходила, в известной степени, по прямо бегущей тропе совершенствования.

Начавшись в Мензоберранзане под неослабным вниманием свирепых верховных жриц Паучьей Королевы, моя карьера, как я полагаю, могла бы лишь измениться к лучшему.

В годы упрямой юности я верил, что могу оставаться в одиночестве, поскольку был достаточно сильным, чтобы одолеть своих врагов мечом и принципами. Моя заносчивая самонадеянность убедила меня в том, что истовой решительностью я могу одолеть саму беспомощность. Это был упрямый и глупый юнец, должен признаться, поскольку теперь, оглядываясь на те годы, я ясно вижу, что редко был одинок и редко обстоятельства вынуждали меня быть в одиночестве.

Всегда рядом были друзья – настоящие и преданные, дававшие мне поддержку, даже когда я считал, что не желаю ее, и даже когда я не понимал, что они оказывают ее.

Закнафейн, Белвар, Щелкунчик, Монши, Бренор, Реджис, Кэтти-бри, Вульфгар и, конечно же, Гвенвивар, ненаглядная моя Гвенвивар. Это были соратники, которые разделяли мои принципы, которые давали мне силу сражаться против любого врага настоящего или воображаемого. Это были соратники, и вместе мы одолевали беспомощность, ярость и отчаяние.

Это были друзья, которые подарили мне мою жизнь.

Дух. Он не может быть сломлен, он не может исчезнуть бесследно. Жертва в муках отчаяния способна поверить в обратное; ее мучитель тоже желал бы верить в это. На самом деле дух не вытравить; порой он запрятан глубоко, но дух всегда остается.

Это заблуждение самонадеянности Зин-карлы и уязвимое место подобных существ. Жрицы, которых мне приходилось знавать, утверждали, что дух-двойник величайший подарок Паучьей Королевы, повелевающей дроу. Я так не считаю.

Правильнее назвать Зин-карлу величайшим мошенничеством богини Ллос.

Жизненная сила тела не может быть отделена от рассудка и от сердечных переживаний. Они суть одно, некая слиянность единой сущности. Именно в гармонии этих трех начал – тела, разума и сердца – мы обретаем то, что зовется духом.

Сколько было тиранов, пытавшихся сломить его! Сколько правителей жаждало обуздать своих подданных, низведя их до уровня простых, безмозглых орудий выгоды и наживы! Они крадут любовь, они крадут веру своего народа, они хотели бы украсть дух.

В конечном итоге они, безусловно, терпят крах. Я должен верить в это. Если пламя свечи, что зовется духом, погашено, существует только смерть, и тирану нечем поживиться, в царстве, усеянном трупами.

Но пламя духа - вещь текучая, порывистая и неукротимая. Дух жертвы иногда оказывается более живучим, чем его гонитель.

Где же тогда был Закнафейн – мой отец, – когда отправился в путь, чтобы убить меня? Где был я сам в годы одиночества в дебрях, когда охотник, которым я стал, ослеплял мое сердце и часто, вопреки велениям моего рассудка, направлял мою руку, вооруженную саблей?

Я пришел к мысли, что мы – и я, и мой отец – никуда не девались, наша подлинная сущность иногда бывала неразличима, но никогда не исчезала бесследно.

Дух. В любом языке, во всех Королевствах, на поверхности и в Подземье, в любое время и в любом месте это слово несет отзвук, силы и решимости. Это сила героя, жизнерадостность матери и доспехи бедняка. Это не может быть сломлено, это не может быть отнято.

Я должен верить в это.

Оно сжигало мои глаза и причиняло боль каждой клетке моего тела. Оно уничтожило мой пивафви и мои сапоги, лишило магической силы доспехи и ослабило мощь верных сабель. И все-таки каждый день я непременно приходил туда, садился на выступ скалы, как на скамью подсудимых, и ждал восхода солнца.

Каждый раз оно действовало на меня странным образом. Несмотря на острую боль в глазах, я не мог не восхищаться красотой этого зрелища. Краски мира перед самым появлением солнца захватывали мою душу. Подобного чувства не вызывали у меня никакие тепловые узоры Подземья. Сначала я думал, что эта восторженность порождена необычностью картины, но даже сейчас, много лет спустя, мое сердце вздрагивает с первым проблеском, возвещающим приход зари.

Теперь я понимаю, что наблюдение за солнцем, мое ежедневное наказание, было больше чем простым желанием привыкнуть к образу жизни на поверхности.

Солнце стало символом различия между Подземьем и моим новым домом. Общество, из которого мне пришлось бежать, мир тайных сделок и предательских заговоров, не могло бы существовать на открытых, пространствах при свете дня.

Вопреки всем причиненным мне физическим страданиям, солнце стало символом моего отречения от другого, темного мира. Кучи этого разоблачительного света укрепили мои убеждения в той же мере, в какой ослабили действие волшебных предметов, сделанных дроу.

При свете солнца пивафви – защитный плащ, обманывающий пытливые глаза, одежда воров и убийц, – стал всего лишь жалкими бесполезными лохмотьями.