Есть ли во всем этом мире что-нибудь тяжелее, чем чувство вины? Я часто ощущал на своих плечах этот гнет, тащил его за собой по длинным дорогам скитаний.

Чувство вины напоминает обоюдоострый меч. С одной стороны, оно действует как справедливость, подчиняя принципам морали тех, кто их боится. Чувство вины, порожденное совестью, отличает добрую личность от злобной. Оказавшись в ситуации, сулящей выгоду, почти каждый дроу готов убить другого, будь то его родич или чужак, и уйти прочь, не ощущая никакого эмоционального потрясения.

Убийца дроу может бояться возмездия, но не прольет ни слезинки о своей жертве.

У людей, а также у наземных эльфов и других рас, обладающих совестью, нравственные страдания перевешивают любую внешнюю угрозу. Иной раз кажется, что наличие чувства вины и совести – это главное различие, существующее между разнообразными расами Королевств. С этой точки зрения, чувство вины может рассматриваться как положительная сила.

Но существует и другая сторона этого тяжкого чувства. Совесть не всегда подвластна голосу разума. Чувство вины – это бремя, всегда накладываемое личностью на саму себя, но не всегда справедливое. Так было со мной на моем долгом пути из Мензоберранзана в Долину Ледяного Ветра. Я покинул Мензоберранзан, чувствуя вину за Закнафейна, моего отца, принесенного в жертву в моих интересах. Я принес в Блингденстоун вину за Белвара Диссенгальпа, свирфа, которого мой брат лишил рук. И по другим дорогам я нес множество других тяжких грузов: Щелкунчик, убитый чудовищем, охотившимся за мной; гноллы, павшие от моей собственной руки; и – что было самым болезненным – эта простая фермерская семья, убитая баргест-велпом.

Разумом я понимал, что мне не за что винить себя, что я не мог повлиять на события или, как в других случаях, например с гноллами, что я поступил правильно. Но разум – слабая защита против тяжкого ощущения вины.

Со временем, получив поддержку верных друзей, я смог избавиться от многих угрызений совести. Но часть моей тяжкой ноши останется и всегда пребудет со мной. Я принимаю это как неизбежность и знаю, что совесть поможет мне выбрать верный путь в жизни.

Я верю, что это и есть истинная цель совести.

Для представителя любого народа мира нет ничего более священною и ничего более личного, чем представление о боге. Жизнь на родине дала мне мало опыта и знаний об этих сверхсуществах, не зависящих от отвратительной богини дроу, Паучьей Королевы Ллос.

Став свидетелем кровавых деяний во имя Ллос, я не мог безрассудно принять идею какого бы то ни было бога-существа, которое предписывало бы правила поведения и нормы жизни целого общества. Разве не мораль определяет поступки? А если это так, то можно ли навязать или внушить ее принципы?

Кроме того, возникает вопрос и о самих богах: существуют ли они в действительности или они всегда лишь проявление всеобщей веры? Потому ли темные эльфы так жестоки, что они следуют предписаниям Паучьей Королевы, или, быть может, сама Ллос является кульминацией природного зла дроу?

Точно так же, как встает вопрос: когда варвары из Долины Ледяного Ветра несутся по тундре в бой, выкрикивая имя Темпуса, Властелина Битв, они следуют указаниям Темпуса или Темпус – это возведенное в идеал имя, которым они обозначают свои собственные действия?

Я не могу ответить на подобные вопросы и не думаю, чтобы кто-нибудь другой на них ответил, как бы громко этот другой (в особенности жрецы некоторых богов) ни доказывал свою точку зрения. В конце концов, к крайнему огорчению проповедников, выбор бога-это личное дело каждого, и каждый поступает в соответствии со своими внутренними законами морали. Проповедник может хитрить и принуждать других выполнять предписанные обязательства, но ни одно разумное существо не станет искренне следовать навязанным приказам придуманного бога, если эти приказы идут вразрез с его собственными принципами. Ни сам я, Дзирт До'Урден, ни мой отец, Закнафейн, никогда не были послушными исполнителями воли Паучьей Королевы. Да и Вульфгар из Долины Ледяного Ветра, друг, который появился у меня в более поздние годы, может сколько угодно выкрикивать имя своего бога войны, но это сверхсущество по имени Темпус не вызывает у него особого благоговения, кроме тех случаев, когда ему приходится браться за свой тяжелый боевой молот.

Боги Королевств многочисленны и многолики, а может быть, это просто разные имена и образы, обозначающие одно и то же существо.

Я не знаю, да и не хочу знать какое.

Теперь я понимаю, что мой долгий путь-это поиски истины, истины в моем собственном сердце, в мире, окружающем меня, и, главное, в определении цели моего существования. Что же есть добро, а что – зло?

В моих скитаниях я твердо придерживался своих внутренних моральных законов, хотя и не знаю, родился ли я с ними, или их внушил мне Закнафейн, или, может быть, я сам создал их, подчиняясь своим ощущениям. Эти законы заставили меня покинуть Мензоберранзан, потому что, хоть я и не знал, какой должна быть истина, я не сомневался в том, что ее невозможно найти во владениях Ллос.

После многих лет, проведенных в Подземье, за пределами Мензоберранзана, и после моих первых ужасных переживаний на поверхности я начал сомневаться в существовании всеобщей истины, начал думать, что вряд ли и вообще в жизни есть какой-то смысл. В мире дроу единственной целью и смыслом жизни является честолюбие, стремление достичь материальной выгоды, которое неразрывно связано с повышением по рангу. Но это казалось мне маловажным, жалким поводом для существования.

Благодарю тебя, Монтолио Де Бруши, за то, что ты подтвердил мои подозрения. Я понял, что честолюбие тех, кто преследует эгоистические цели, не более чем напрасные хлопоты, ограниченная выгода, за которой следует безусловное и полное поражение. Ибо, без сомнения, во вселенной существует гармония, некий согласованный хор общего благоденствия. Чтобы присоединиться к. его песнопению, каждый должен ощутить гармонию внутри себя, должен найти те звуки, которые прозвучат чисто.

Петь еще одна вещь, которую необходимо отметить: злые существа не способны петь.

Как сильно отличалась тропа, по которой я уходил из рощи Монтолио, от той дороги, что привела меня туда! Я снова был один, кроме, конечно, тех моментов, когда на мой призыв являлась Гвенвивар. Однако мое одиночество было только физическим. В душе я хранил имя, ставшее воплощением тех принципов, которыми я так дорожил. Монши называл Миликки богиней, а для меня она стала образом жизни.

Она всегда шла рядом, со мной, когда я шагал по дорогам поверхности. Она обеспечила мне безопасность и помогла прогнать отчаяние, когда дворфы из Цитадели Адбар, крепости к юго-востоку от рощи Монши, травили меня и охотились за мной. Миликки и моя вера в собственное достоинство придавали мне смелости появляться в разные городах по всему северному краю. Меня везде встречали одинаково: люди испытывали потрясение и страх, который быстро превращался в гнев. Самые достойные из тех, кто мне встречался, просто велели мне убираться восвояси; другие прогоняли меня, обнажив оружие. Два раза мне пришлось сражаться, хотя я сумел исчезнуть, не причинив никому существенного вреда.

Но мелкие шрамы и царапины оказались невысокой ценой. Монши просил меня не жить так, как жил он, и советы старого следопыта, как всегда, оказались верны.