Может быть, таковы неизбежные последствия этой грядущей битвы. Сколько союзников матери Квентл займут её сторону только ради преследования личных целей? А сколько – просто потому, что будут напуганы и растеряны? Сможет ли могучий дом Бэнр, возглавив восстание против Ллос, хотя бы удержать в узде собственных членов? Окажутся ли драуки, превращённые в дроу, верными солдатами Квентл, или быстро узнают, что они – всего лишь обман Паучьей Королевы, и призваны испытывать её детей, сеять хаос и выкорчёвывать непокорных?

Я не могу избежать этих мыслей, как бы ясно ни осознавал, что это – тот же самый цинизм, который позволил Киммуриэлю Облодре отмахнуться от потери семьи! И это – не тот, кем я старался быть с тех самых пор, как покинул этот проклятый город. Я всегда шёл страху наперекор.

Но я не могу отрицать, что в сердце ещё не принял этот лучик надежды.

Я могу потерять слишком многое.

У меня есть Кэтти-бри и есть Бри, и счастье, которого я даже представить себе не мог. Если меня не станет – они будут жить дальше, и думаю, жить хорошо. Бри не могла рассчитывать на лучшую мать, чем Кэтти-бри, а Кэтти-бри не могла рассчитывать на лучших друзей, чем наши товарищи, в первую очередь – её отец, Вульфгар и Реджис. Она не останется одна, если я погибну в Мензоберранзане, что стало совершенно ясно, когда я вернулся из путешествия в вечность и обнаружил мою жену и новорождённую дочь, окружённых такой невероятной любовью.

Я никогда не сомневался, что Кэтти-бри будет скорбеть, если такое случится, и никогда не относился к этому легкомысленно. От простой мысли, что она могла потеряться на севере, у меня всё сжимается внутри от мучительного страха и воображаемых ужасов и самого глубокого чувства возможной пустоты, которое я когда-либо знал. В таких случаях, когда страх поглощает меня, и я начинаю верить, что действительно мог её потерять, я ломаюсь. Даже озарённый улыбкой Бри, я пуст внутри.

Я очень отчётливо помню это чувство. Я помню то утро в Мифрил Халле, когда проснулся и обнаружил рядом безжизненное тело Кэтти-бри. Я помню свой ужас, свою беспомощность, когда её душа на моих глазах покинула тело, недосягаемая, прошла через твёрдую реальность камня. Это не то чувство, которое я захотел бы испытать снова.

И это не то чувство, которое я хотел бы причинить Кэтти-бри.

Не хочу я и того, чтобы Бри выросла, пытаясь представить себе отца, которого нет рядом. Если она увидит мужчин-дроу, направляющихся к ней, не примет ли их за папу? Не будет ли она чувствовать, что я решил бросить её, что я оставил её потому, что у меня были дела поважнее? Или поймёт, что я ушёл, потому что заботился о ней так сильно, что должен был попытаться сделать мир лучше – ради неё?

В этом-то вся и загвоздка. В какой момент эта великая борьба станет чужой? В какой момент – и есть ли такой момент? – настанет очередь кого-то другого, а я смогу наслаждаться более спокойными и личными обязательствами?

Или я обречён поддаваться надеждам на будущее и упускать радости настоящего?

Очевиден конфликт между моей личной ответственностью и более широкой миссией, важной дорогой, по которой я шёл с тех пор, как отринул Мензоберранзан, с тех пор, как поклялся сражаться за то, что моё сердце считает правильным и справедливым. Я знаю, что грядущая война в Мензоберранзане, какой бы ужасной она ни была, будет идти за то, чтобы освободиться от демоницы Ллос, что она будет идти ради надежды на окончательную победу моего народа. Ради уничтожения чудовищной догмы, которая навредила и может навредить очень многим.

За свободу.

Но каково моё место во всём этом?

Могу ли я оставить Бри с монахами, если Кэтти-бри не вернётся с севера? С Бренором? В обоих случаях не отказываюсь ли я от своей ответственности перед ней – убедиться, что она вырастет в родительских объятиях?

Впервые в жизни мне приходится задаваться этим вопросом.

Впервые в жизни я могу потерять столь многое.

Впервые в жизни мне приходится по-настоящему задуматься: где моё место?

Занимаясь самоанализом, я обнаружил, что меня часто волнует понятие восприятия. Будь то политика, религия или взаимоотношения различных культур и существ Фаэруна, всегда есть вопрос основных истин, но еще важнее вопрос восприятия этих истин и того, куда они приведут и куда должны привести. Мы - существа, руководствующиеся разумом, фактами и логикой, но мы также являемся существами, руководствующимися эмоциями.

Это бесспорно, но отделить эмоциональное от логического - непростая задача для большинства, в том числе и для меня.

Поэтому я думаю о таких моментах, которые бросают нам вызов. Насколько хуже цена битвы, если в ней погибает тот, кого вы любите? И насколько меньше боль, если все жертвы эмоционально далеки от вас?

Личная цена - не то же самое, что большая цена, ведь если в двух вышеописанных сценариях была убита дюжина, значит, была убита дюжина, и поэтому цену издалека следует считать одинаковой. Но мы знаем, что для разных людей это не одно и то же. Когда армия возвращается с залитых кровью полей, новости о битве будут восприняты гораздо более остро и пронзительно в деревне, где погибло много людей, чем в той, где их не было. И это будет ощущаться иначе в большом городе, где погибли солдаты, чем в тех маленьких деревнях.

Хотя, опять же, это зависит от того, какой город и какие люди. Если бы клан Боевого Молота вступил в войну и в победоносном походе погибла дюжина гномов, они бы радовались такому исходу. Да, они отдали бы честь павшим, но с торжественно поднятыми кружками в море ликования. Но если бы одним из павших был король Бренор или одна из королев Мифрил Халла, кружки были бы торжественно подняты в море мрачного одобрения.

Для меня это безумная правда, но это также и неоспоримая истина.

Смешение этих двух часто противоречащих друг другу реальностей - логической и эмоциональной - лежит глубже, чем простое восприятие окружающего мира. Я пришел к убеждению, что это в значительной степени определяет тип человека. Я неизбежно прихожу к убеждению, что уровень, до которого человек может сопереживать, глядя поверх личного на боль и потери более широкой ситуации, является мерилом его сердца и доброты.

Возможно, единственным.

Я встречал очень много людей, которые не считают что-то тревожным, или угрожающим, или ужасным, и никакие уговоры, объяснения или убедительные доказательства не заставят их отказаться от этой беспристрастной позиции - пока этот человек или кто-то очень близкий ему лично не пострадает от инцидента, нападающего или болезни.

Наблюдая за ростом Артемиса Энтрери, например, я вижу, что он значительно расширил свой круг заботы. Он принял друзей в свою личную группу, и расширение этого круга привело к тому, что он стал видеть боль других людей, даже если эта боль не является для него острой.

Эмпатия.

Так часто я видел отсутствие таковой как у эгоистичных и закрытых сердцем людей, так и, что еще более удивительно, у тех, кто считает себя твердо опирающимся на разум и проверяемые факты. Ведь как легко потеряться в мыслях, в буквальном смысле слова! И в этих потоках сортировки, расчетов и надежд так легко потерять из виду окружающую действительность.

Мы все подвержены этому размыванию реальности, этому затуманиванию физических истин о нас в поисках ясности наших философских глаз.

Точно так же все мы в той или иной степени являемся жертвами своего эгоизма. Временами мы слишком сужаем наше восприятие и забываем истину: если человек находится в другом месте, насколько ясно мы осознаем, что мир в этом другом месте продолжается, даже когда нас там нет? Жизнь продолжается во всех ее сложностях и личных трудностях, боли и радости.

Это существование, ограниченное нашими чувствами, мыслями и физическими слабостями, не является нашим сном, разве что коллективным, что трудно принять, потому что наш собственный опыт настолько уникально личный, и в то же время он универсален.