– Слушай, мне жаль, что так вышло. – Гирст коснулся ее, и Фиби с нарастающей тошнотной жутью уставилась на руку, душившую ее мать. – Честно, жаль. Можно было бы переиграть, я иначе бы поступил. Ты сейчас меня не слышишь, не хочешь, ненавидишь меня… Но я не так плох, как тебе кажется. Жизнь – штука жестокая, ты просто еще этого не понимаешь. И мы делаем не то, что хотим, а то, что нужно делать. Иначе – не получится. Я бастард, и папаша мой – та еще паскуда. Он меня использует, но при первой же возможности бросит на съедение любой собаке. Я должен был что-то сделать, чтобы изменить свою судьбу… Ты со временем это поймешь. И меня поймешь. Вот увидишь. – Он поднялся.

– Хватит! – Рявкнул властно. – Кончайте мародерствовать, не на войне! Чтобы к ужину был порядок, чистота и все такое… Эй, ты! – Он ткнул пальцем в заплаканную женщину. – Отведи свою госпожу в покои ее матери. Головой за нее отвечаешь!

Фиби, все так же, не издавая ни звука, напряженная, с каменным лицом, встала и пошла следом за женщиной, не глядя по сторонам.

– Ах, моя леди! – Зашептала служанка, едва они очутились в покоях леди Луизы. – Бедная, бедная моя леди! Не бойтесь, они ничего с вами не сделают, не посмеют!

– А с вами? – Так же шепотом спросила Фиби.

– С нами… – женщина всхлипнула. – Самые молодые и хорошенькие и сейчас… их ублажают. Ох, боже, боже! Кто бы мог подумать, что такое с нами-то произойдет?! Уж казалось бы, какие господа сильные были Еннеры, какой замок неприступный – наша-то Звезда? – Она обернулась. – Одно слово: варвары! Все пораскидали, перерыли… – Она принялась, всхлипывая, подбирать разбросанные вещи. Фиби присела на край постели, с которой утром поднялась ее мама, живая, спокойная, веселая, полная планов, и все было, как всегда… Здесь все еще пахло леди Луизой, ее мылом, ее собственным, еле уловимым, родным запахом, смесью обожаемой ею лаванды и воска. «Это не может быть с нами! – Подумалось девушке. – Это не правда, я не хочу, не хочу!». Взгляд ее упал на гобелен, который столько лет вышивала леди Луиза, брошенный на пол, помятый. Стекла с постели, опустившись на колени, бережно подняла его, расправляя, гладя дрожащими пальцами, и прижала к сердцу, а из груди наконец-то вырвался отчаянный крик:

– Мамочка!!!

Бывшую аптекарскую лавку Гэбриэл нашел быстро: горбатый каменный мостик через Ом, зачем-то построенный в ста метрах от большого моста на Брыльской дороге и в самом деле, не заметить было невозможно. Старые тополя и вязы окружали мостик и дом, давая густую и приятную тень, в которой отдыхали два гнедых мула; крупный серый щенок, выбежавший встретить гостей, увидел и учуял Гора, поспешно спрятал зад под крыльцо и отважно затявкал оттуда, голосом, который в будущем обещал превратиться в солидный собачий бас. На крыльцо вышел кривобокий, горбатый человечек, с таким же перекошенным и очень злым лицом, узнал гербы и поклонился так, что у Гэбриэла зубы заныли: столько вымученного неуважения вложил горбун в этот поклон. На его лице отчетливо читалось: «Прутся и прутся, двор топчут, навоз убирай за ними потом…».

– Госпожи Лауры нет дома. – Сказал он скрипучим, неприятным голосом. – Можете поговорить с его преподобием, вон, на мостике. – Взял метлу и начал демонстративно мести перед крыльцом и без того чистый плитняк. Гэбриэл, взглянув на мостик, увидел в тени человека в сутане, спешился, сказал своим спутникам:

– Я один с ним поговорю. – И пошел туда.

Он не удивился, узнав Лодо в скромном священнике. Улыбнулся с облегчением, протянул руку:

– Ну и сторож у тебя!

– Вы о Руди, или о Горгоне? – Ответил на рукопожатие Лодо.

– А кто из них кто? – Приподнял бровь Гэбриэл.

– Руди лает из-под крыльца на волкособа. – Усмехнулся Лодо. – А Горгон только что почти облаял вас. Идеальный помощник. Злющий и преданный. Тут в отсутствие сеньоры Лауры местные парочки превратили дом в бордель; я решил, что сюда следует поселить хорошего, надежного сторожа.

– Имя у него странное.

– Это не имя. Имени у него нет, и, скорее всего, никогда не было. Я его нашел в Элиоте. У него не было ни имени, ни дома, ни средств к существованию, ничего. Даже милостыню ему, при его характере, собирать было трудно. Мне понравилось упорство, с которым он цепляется за жизнь… – Лодо замолчал, и несколько секунд они молчали оба. Гэбриэл смотрел на струящуюся под мостом быструю воду Ома. Ручей казался неглубоким и чистым, как слеза, Гэбриэл видел дно и юрких рыбок. Но он хорошо уже знал, что это обманчивое впечатление: то, что кажется темным песком на дне, на самом деле – глина и ил, и стоит шагнуть в воду, окажешься почти по бедра в грязи, а вода станет черной. Среди травы, растущей прямо из воды, покрякивая и хлюпая по воде клювами, кормились утки.

– Разговор у нас будет долгий, сеньор. – Сказал, наконец, Лодо. – Здесь нас никто не услышит, разве что лягушки и утки. Прошу простить мне многословие, я должен рассказать вам многое. И начать со своей собственной истории. Это нужно, сеньор. Без этого, боюсь, мне сложно будет объясниться с вами.

– Валяй. – Вздохнул Гэбриэл, присев на парапет.

– Я родился в Генуе. Я бастард; мать прижила меня от богатого юриста. Лицом я в нее; она была очень красивой женщиной и сейчас еще хороша. Поэтому ее взял в жены, не смотря на бастарда, местный сапожник. В этом браке у нее родились две дочери, двойняшки, Мира и Лиза. Ничего необычного, сеньор: сапожник пил, бил мать и нас, так живут многие. Но потом случилось моровое поветрие, а за ним – голод. И отчим продал нас, меня и обеих сестер, туркам. Мать пыталась бороться за нас, но что она могла? Он был могучим мужчиной. Мне было пять лет, сестрам – по три года. Нас сразу же разлучили. Меня продали в Сирию, ассасинам. Но я помнил то, что на прощанье твердила мне мать: люби Бога, будь верным христианином, и помни обо мне. И я помнил. Я притворился, что принял ислам, я был хорошим учеником, но в душе я оставался верен Богу и матери. И мой час пришел. Я убил всех, кто знал меня в лицо, включая нашего шейха, и бежал. Они по сей день меня ищут, но это не важно. Я нашел сестер, и выкупил их, устилая путь трупами. Я нашел мать и убил сапожника. Моя мать не знает, что я жив. Она думает, что деньги, которые она и сестры получают на достойную жизнь, ей дает бывший любовник, который раскаялся и жаждет искупить свой грех.

– Он тоже мертв? – Не удержался Гэбриэл. Лодо только глянул.

– Я хочу, чтобы вы поняли меня, сеньор. Я любил Бога, как велела мне мать. Я верю, что эта любовь ведет меня и помогает в пути. Если бы не эти любовь и вера, я не смог бы выжить в сирийском замке, где нас, мальчишек, превращали в орудия смерти, бездушные и бесстрашные. Я не смог бы бежать, я не стал бы убегать. Но я верил, и эта вера вела меня вперед. Я верю и теперь, верю твердо, и только вера меня ведет, только Бог – мой господин. Я убийца, я страшный грешник, но я верю, что за мной придут иные времена и иная жизнь. За эту лучшую, чистую жизнь, я отдал всего себя. Я работал для инквизиции, сеньор. И к вам на службу я пошел по приказу посла-инквизитора, ваш брат был абсолютно прав.

– И что изменилось? – Помедлив, холодно взглянул на него Гэбриэл.

– Вы знаете, что, сеньор. – Лодо встретил его взгляд без тени смущения. – Я был в Садах Мечты. Я видел, что там происходит, я видел этих несчастных детей. Мой Бог, Бог, которого я люблю всем своим грешным сердцем и которому я отдал свою жизнь, не хочет мучений и смерти этих детей. Ибо если Он этого хочет – то Он не мой Бог. Но я в это не верю. И что бы мастер Дрэд не говорил мне, я знаю, что это – зло, которое требует уничтожения. Нет таких целей, которые оправдали бы такое средство! Невинных, чистых детей там насилуют, уродуют, мучают, убивают, и это нужно остановить. Можете смеяться над моим пафосом, сеньор, но я понял там: весь мой путь, из Сирии в Нордланд, был не зря. Он вел меня на Красную Скалу, чтобы я уничтожил эту язву. Если вы стремитесь к тому же самому, я ваш. Если нет – я буду действовать сам.