Но армия Корнелия была уже совсем иной. После взятия и уничтожения Брэдрика к нему присоединились еще мелкие рыцари со своими людьми, в жажде легкой наживы и передела собственности; простые люди шли к нему толпами; подошло даже многочисленное и неплохо вооружённое подкрепление из Анвалона. Анвалонцы традиционно славились своими арбалетчиками и бойцами, виртуозно владеющими тяжелым скандинавским оружием: боевыми топорами и клейморами. Народная молва сама превратила помешанного на сексе попика в борца за справедливость. Люди шли сражаться не за чистоту человеческой расы и искоренение блуда, они шли биться против всего, что так угнетало и злило их в последние годы. Их злили бродяги из Далвегана, которых винили в том, что в Междуречье возросла преступность, стали слишком частыми мелкие кражи и разбойные налеты. Что стало невозможно, как раньше, «в старые добрые времена», не запирать двери в домах и не бояться прохожих, которых любой мог позвать в гости. Что попы даже не скрывают своей двуличности, имея любовниц, устраивая пышные пиры в постные дни, и строго порицая свою паству за мельчайший грех. Что рыцари лютуют, срывая зло за участившиеся потравы и браконьерство на своих вилланах и сервах. Что налоги растут, а доходы, напротив, падают. Что от всего, что удается заработать, девять десятых нужно отдавать церкви, господину, графу, герцогу и королеве. Да, и еще полукровки… Которых здесь считали виноватыми во всем остальном. Их ненавидели даже сильнее, чем обычно в Европе того времени ненавидели евреев. И, наконец, росло недовольство Хлорингами. Прежде в Междуречье существовало стойкое убеждение, что если добраться до его высочества и раскрыть ему глаза на свою беду, то он своей волей все исправит, накажет виновных и наградит неправедно обиженных. И даже болезнь принца Элодисского не подорвала этой веры в него, его жалели и любили еще сильнее. Но теперь, когда герцогом стал его сын-полукровка, все изменилось. Откуда-то возникали упорные слухи, что юный герцог спесив, развратен, глуп и жесток, что обращаться к нему бесполезно. Что он покровительствует бандам полукровок, что у него даже есть тайная жена, главарь банды Кошек, Манул, из-за которой и сорвался его марьяж с Софией Эльдебринк. И что полукровки уже разоряют Пойму при полном его попустительстве, а главарем этих разбойных полукровок является его брат. Правда, в пику им стали появляться и слухи о драконе и благородстве этого самого брата, в общем, каша в Междуречье заварилась нажористая сверх всякой меры. Чего совершенно не понимали еще ни Ардо Бергквист и его люди, ни сам Корнелий, ни даже заварившие эту кашу Бергстремы. Как только не стало надежды на герцога, как на решение всех споров и проблем – пусть даже к нему так и не получится обратиться, но вера эта поддерживала и грела все равно, – появилась вера в Корнелия. Он – не такой, как другие попы, блюдет все посты, не распутничает ни с бабами, ни с мужиками, спит на голой земле, он – за народ! Ну, а народ, само собой – за него! А что Брэдрик разорил, так это не его вина, а местной знати и магистрата, не чинили бы препятствий божьему человеку, не вступили бы в бой, и не пострадал бы город…
И вот этого, самого главного, не учел Ардо. На помощь Корнелию, на которого шел Ардо Бергквист, потянулось ополчение с окрестностей. И пусть это самое ополчение было дурно вооружено, но зато боевой дух его был страшен. В районе Анвила состоялась битва, даже не битва – резня. Рыцари привыкли совсем к другому бою. Как правило, конного рыцаря в битве противники старались не убить, а спешить и взять в плен, чтобы потом получить от родных или от королевы хороший выкуп. Чем богаче были доспехи и оружие, чем ярче и знаменитее герб, тем меньше риска для рыцаря было погибнуть в битве. Но в этой битве было иначе. Озлобленные люди бросались именно на рыцарей, стаскивали их с коней специальными длинными крючьями и, почти беззащитных на земле из-за веса доспехов, забивали насмерть с настоящим остервенением. Как только конные Ардо поняли это, как возникли замешательство и растерянность, которые и переломили окончательно ход битвы, превратив ее, как уже было сказано, в резню. Большинство конных рыцарей сбежали, а пеших кнехтов перебили воодушевленные бегством рыцарей корнелиты.
Сам Корнелий, честно-то сказать, в такой исход дела не верил, и, увидев хорошо организованное воинство противника, перетрусил так, что думал только о побеге. Удрав в свой шатер, он принялся лихорадочно рыться в сундуке с вещами, в поисках цивильной одежды и головного убора, который скроет его тонзуру.
«А может, на лысо побриться? – В панике думал он. – Нет… Видал я одного нашего, у него тонзура загорела, а то, что под волосами – нет, на том и прогорел… Да где ж оно?!». Снаружи бушевала яростная битва. Корнелий, как и Ардо Бергквист с его рыцарями, ни на секунду не сомневался, что рыцарская конница сметет его паству, и страх аж съеживал ягодицы и зудел в пятках: бежать, бежать! Смешаться с обозом, прикинуться простым возчиком… Авось, просто отхлещут нагайкой да и отпустят…
– Боже, боже… – Бормотал он себе под нос, – на что ты меня покинул?..
– Сударь Корнелий? – Раздалось от входа в шатер. Корнелий стремительно обернулся. Там стоял смутно знакомый крестьянин. Где же он его видел?.. Простой, крупный, с большим, приятным лицом и спокойными глазами… Корнелий выпрямился. Нет, праздновать труса перед одним из своих последователей он не мог!
– Реликвию святую ищу. – Нервно сказал он. – Фиал со святой водой… Где же он… Вот! – Корнелий крепко сжал в кулаке первую попавшуюся склянку. Воздел кулак со склянкой вверх, к низкому своду шатра. – Не удастся неверным и сатаны слугам торжествовать победу, ибо Я с вами!
– Я только сказать хотел, что бегут рыцари-то. – Сказал крестьянин тихим, спокойным голосом. – Не по силам оказались им воины-то Божьи.
Победа Корнелия оказалась шоком для всех, кто о ней узнал первыми. В том числе и для Бергстремов. Смерть Лайнела Еннера и Ардо Бергквиста явилась, что ни говори, неожиданным, но приятным сюрпризом, но боеспособная и грозная армия, неподконтрольная никому из знатных рыцарей Нордланда, внушала серьезные опасения. Андерс, не особенно изощренный в интригах и тонкой политике, было обрадовался: пойдет, мол, попик на эльфов, там и голову сложит, а они уж доделают все остальное, – но отец обрушил на него такую брань, и такой гнев, что Андерс, отца побаивающийся, присмирел и притих.
– Хватит! – Буйствовал Бергстрем-старший. – Поигрался в солдатики! Раздраконил быдло! А ты уверен, что они на эльфов пойдут, а не на тебя?!
– И что? – Выдвинул вперед массивную челюсть Андерс. – Быдло! Да мои латники его…
– Латники Еннеров и Бергквистов были не хуже! – Стукнул кулаком о стол его отец. – И даже лучше, и ты сам это знаешь! Ты идиот, и дружки твои – кучка придурков! Твои собственные сервы присоединятся к этому попу, и на вилы тебя поднимут, как подняли Ардо! Ты послушай, послушай, что в городе твоем собственном происходит, что говорят и как о тебе отзываются! Что ты собственную жену убил и в крови купаешься! И кто здесь встанет за тебя, скажи?!
– Да не убивал я эту идиотку! – Вспыхнул Андерс, и получил в ответ яростное:
– Знаю! Но ты иди, иди и докажи это кому-то еще! – Бергстрем-старший постоял, успокаивая себя. – Только не смей начинать доказывать что-то и объясняться. Только хуже сделаешь.
– Куда хуже-то? – Уныло спросил Андерс. Ему хотелось выпить, но отец запрещал пить днем. И вечером следил за тем, сколько он пьет. Да и без закадычных приятелей было скучно. В глубине души Андерс считал, что испортил все, как раз, отец. Это он направил к Корнелию проклятого Гирста, которого Андерс терпеть не мог. И это Гирст превратил сброд Корнелия в организованную боевую силу. Но попробуй, заикнись… Отец лупил своего сына с раннего детства и до самой женитьбы, и так лупил, что вбил в него страх и почтение к себе аж в костный мозг. Впрочем, как и ненависть, и готовность в любой момент родителя предать. В конце концов, папаша сам постоянно внушает ему, что на самом деле есть только собственная выгода и собственный успех, а то, что он добавляет про «прямую линию отец-сын», обмануть уже не способно. Он и сына, как оказалось, готов в расход пустить, что и продемонстрировал в случае с Гирстом. И не факт, что на Габриэлле Хлоринг он женит его, Андерса, а не решит сам заполучить трон, который «под одно седалище выточен». Отец тоже вдовец! И уже давно. Все эти мысли, вообще вся эта дрянная ситуация, не давали Андерсу покоя. И смерть жены, не смотря на внешнее равнодушие, вызвала досаду и какое-то глухое неприятное чувство, сродни жалости, что ли. Да, он ее не любил, она ему надоела, раздражала и бесила порой. Но она была его собственностью, во-первых, а во-вторых, все-таки… как-то… не по-людски. Андерсу, как оказалось, было далеко не все равно, что о нем говорят и думают в его кругу. И сама мысль о том, что его обвиняют в смерти жены, и не важно, сам он ее толкнул, или довел до греха, была ему болезненно-неприятна. Он уже покаялся в церкви и приказал поставить в часовне у фамильного склепа статую ангела с красивой надписью. Что-нибудь вроде: любимой жене Ники с мольбой о прощении. Ну, как-то так. Кучу дукатов, кстати, отгрохал на это дело. Фон Бергу должно понравиться – по поводу размолвки с другом Андерс тоже переживал. И все эти причины требовали привычного: много, много выпивки… Но отец не позволял, и пуще всего Андерс страдал именно из-за этого. «Выпить бы! – Думал он, пока отец что-то ему втолковывал и доказывал, зверея от его невнимательности. – Сразу полегчает! Но разве тут выпьешь?! Я уже дома сам себе не хозяин!».
