Шельма резко повернулась, отчего ушедший в себя мужчина вздрогнул.

– На меня нагадила птица?

– Нет. Это капля дождя. – Взгляд перешёл с мягкой розоватой щёки на розовые из-за смазанной помады губы; оттуда поднялся по прямому носу и встретился с шальными, слезящимися карими глазами. Радужка насыщенно-золотая внутри перетекала жёлтыми прожилками на шоколадную окантовку. Пожалуй, эти лукавые глаза цепляли, как репей вязаный шарф.

– Дождь? – губы перебрали слово букву за буквой, словно столкнулись с чем-то новым и не обкатанным в употреблении, – дождь…

Шельма прильнула к Майклу, со всей страстью юного сердца, со всей пылкостью последнего желания, приговорённого к казни, воскликнула:

– Хочу!

Не сводя с девушки глаз, желая напитаться палитрой её эмоций, всматриваясь в своё отражение в чужих скользких смоляных зрачках, пёс коснулся плеча водителя.

Фары автомобиля замигали, машина выплыла из колонны, остановилась на обочине. Её механические сестрицы припарковались следом. Водитель открыл дверь, Рири вылетела наружу.

Капля за каплей вода разбивалась о высохшую землю. Пятнышки – следы падения, разрастались, и вот уже не осталось на дороге светлого местечка. Капля за каплей стихия убыстряла бег. И вот уже на километры вокруг всё заполнила музыка дождя.

Через серую завесу потока Майкл наблюдал за танцем Шельмы; движения казались хаотичными, скорее всего, это даже не танец, а дикое выплёскивание переживаемого через язык тела. Волосы, как и платье облепили бледную кожу. Такая уточенная внешне и в то же время переполненная дерзостью внутри, двуликая пленяла всех, кто в тот момент наблюдал за нею. Ну или почти всех. Её мать в это время молилась богам, параллельно пытаясь ментально докричаться до дочери – заставить прийти в себя. Однако выдерганные от нервного напряжения волосинки напрасно покинули голову: глава Иблиса искренне наслаждался зрелищем. Его губы перетекли в улыбку. В красных лазах всё сильнее разгоралось пламя заинтересованности.

Стрелка наручных часов на волосатой руке водителя склонилась ко времени обеда. Дождь остался позади, не желая догонять ушедшие вперёд машины. Минули последний поворот, подъехали к обнесённому высоченным бетонным забором посёлку городского типа. Отличало это место от остального округа закрытость и режимность.

На всю отвоёванную у степи землю стояло двадцать хаотично разбросанных домов – построение согласно линиям улиц здесь не в моде. Жилые панельные коробки отличались свежестью постройки. На новеньких кирпичных стенах пестрели муралы: на одном леопард загонял фиолетовую лань, на втором лягушка-растаман ведала что-то маленьким цветам, с третьего видневшимся за недостроенным складом – стены скалились широкими зубьями короны, крыши не наблюдалось, – надкушенный пончик подозрительно щурился на раззявившую клыкастый рот чайную ложку. Другие объекты обустройства среды завернулись в красочные граффити: фонарный столб натягивал чулок, бар иносказательно ругался, железные ворота гаражей перечисляли пузатыми буквами поимённо самых выдающихся и влиятельных членов группировки.

В центре в отдалении от других построек за трёхметровым забором стоял серый частный двухэтажный дом, ничего примечательного, но таких блёклых фасадов в округе свободных художников было мало. Одна из машин, с тем самым волосатым водителем, въехала на территорию строгого дома. Пассажирская дверь открылась в третий раз. Из тонированного скакуна вылетела мокрая лисица в чужом пальто. Хозяин вещи вышел следом.

Голова девушки не переставая крутилась, отчего шея протестующе тянула мышцы, мечтая об отдыхе. Но какой там отдых, когда впереди ещё столько неосмотренного!

Майкл улыбался, галантно придерживал двери, лично провёл экскурсию по дому, чем вызывал в подчинённых оторопь. Встреченные на пути работники и постояльцы казались Шельме недовольными головорезами, которые что есть мочи упражнялись в снобизме. Девушка была недалека от правды, те считали такое обхождение вне постели с проституткой выше своего достоинства. Да и поведение главы не внушало им радости и видимости перемен: в актёрском мастерстве Демон уличён не был, но увлечённость живой игрушкой напрягала. Зачем тратить время и возиться с ней, если можно получить все и сразу? В чём выигрыш?

После осмотра комнат девушке был приставлен личный помощник – двуликая женщина ипостаси крысы с сединой в волосах. Женщина выделила гостье, а именно такой статус озвучил всем Майкл, лучшую комнату на втором этаже, набрала ей ванну, принесла обед в спальню, а затем и ужин. В обязанности так же входило отвечать на вопросы, давать необходимое, при запросе развлекать. От всего этого Крыса не фонтанировала счастьем, так как нанималась сюда снайпером на охрану посёлка, и профессией своей была довольна. Не подчиниться главе не могла, но нормально общаться без брезгливости и нетерпения на лице не желала.

Поздно вечером Шельма отпустила женщину в годах отдыхать. Оставшись наедине, облегчённо вздохнула, легла на одеяло двухспальной кровати. Разные мысли роились в этот час в голове лисицы, но ни одна из них не заняла лидирующую позицию.

На общем фоне тишины, усталости физической, перевозбуждении психическом, Шельма перевернулась набок и провалилась в сон, нарушив намерение дождаться двуликого пса. Тапочки миллиметр за миллиметром сползли со ступней, глухо прилегли на тёмно-коричневый паркет. Звёзды мигали меж не задёрнутых штор. Тихое одинокое сопение вторило размеренному стуку сердца.

Рассветы перетекали в закаты, день перелистывался за днём в отрывном календаре.

Очередное ничем не примечательное утро. Шельма просыпается, садится на кровати. С плеча сползает мягкий халат. Через неплотно задёрнутые шторы проник солнечный свет, подсвечивая пылинки в воздухе, рассеялся в середине комнаты. Лисица встала, поплелась в душ. Шторы она не соберёт завязочками по разные стороны окна – держать помещение в полумраке привилось в привычку с молоком матери.

Утренние процедуры выполнись согласно установленному порядку. Наступило свободное от хлопот время. Хотя хлопоты – сильно сказано. Шельма в посёлке ничем нагружена не была. Её работой было улыбаться и ходить красиво везде, где вздумается. Никто, кроме Крысы, на девушку внимания не обращал. Однако это обстоятельство лисицу не смущало, не вызывало дискомфорта. Она с наслаждением отдыхала душой, и самое главное телом. Уже как семь дней её не снимали на часок другой клиенты. Казалось, подвешенное состояние должно пугать, нервировать, но двуликая решила не зацикливаться на мыслях о будущем.

Согласно собственному графику, Шельма вышла на прогулку с пледом на плечах и книгой под мышкой. В посёлке ей приглянулся недостроенный склад. Четыре стены с проёмом для двери стояли никому не нужными, эдакая недоделка, отщепенец. В одном из углов лежали аккуратными перевязанными блоками кирпичи – это место было облюбовано Шельмой под кресло, угол напротив утопал в куче строительного мусора – идеален для потупления взора при глубокомысленных думах.

Здесь она никому не попадалась на глаза, и ей никто не мешал. Только Крыса придёт к вечеру звать на ужин. Лисица послушно кивнёт, закроет книгу, спрыгнет с кресла и пойдет за бурчащей что-то себе под нос женщиной. Они пройдут мимо многоэтажки, в которой поселили мать Шельмы.

Девушка с сотый раз пообещает себе проведать её завтра, но не сдержит слово. Почему так выходило, лисица бы, и сама себе не ответила. Хоть между ними никогда не наблюдалось тесной связи мать-дочь, не чувствовалось тепла в разговорах, но и пренебрежения или антипатии тоже не было. Просто так повелось и ни одна из сторон ничего менять не хотела. Шельма редко называла женщину, подарившую ей жизнь мамой, а та в свою очередь обращалась к ней по имени, не называла своей дочерью. В порядке правильного они употребляли при беседе друг с другом бранные слова, да и за спиной нередко поминали крепким выражением.