Ко всей серии:

Посвящается Гаю Юлию Цезарю, Наполеону Бонапарту, Льву Троцкому, Эрнесто Че Гевара и Дейенерис Таргариен.

Aprendimos a quererte

Desde la historica altura,

Donde el sol de tu bravura

Le puso cerco a la muerte.

Aqui se queda la clara,

La entrañable transparencia

De tu querida presencia…1

Падающего – подтолкни.

Над почти заштилевшим морем висела, подрагивая под слабым дыханием юго-восточного ветра, завеса тумана. Едва рябящая вода, туман и полная тишина. По крайней мере, так казалось до тех пор, пока из белой пелены не стал доноситься медленно приближающийся скрип снастей.

Два трёхмачтовых боевых корабля со спущенными парусами медленно дрейфовали, как видно, без какой-либо конкретной цели. Первый из них – с одной закрытой батарейной палубой и пушками на опердеке, с высокой кормой и тяжеловатыми обводами; второй – полегче: гораздо ниже корпусом и без закрытой палубы, вооружённый лишь считанными стволами на баке и юте.

Капитан, носивший пристёгнутым к поясу лёгкий длинный меч, прогуливался туда-сюда вдоль левого борта, явно скучая и непроизвольно подслушивая ленивые разговоры матросов.

– Ты когда-нибудь видел Императора? – спрашивал один.

– Нет, – мотал головой другой. – Я и в столице никогда не был, хотя моряк.

– А если бы мог, то поехал бы?

– Зачем это?

– Посмотреть, как живут в большом городе… – отвечал первый, поглаживая бороду.

Второй сплюнул:

– Вот мне на эти «большие города»! Я и в Элдсмуте дышать не могу!

В это время с марса грот-мачты раздался крик:

– Сигналят о неизвестном корабле на западе. Нужно сблизиться, чтобы установить принадлежность.

Капитан посмотрел в сторону головного корабля, идущего впереди уступом влево – там действительно сигналили факелом и ставили паруса.

– Свистать тревогу! Фок, грот, кливера! – скомандовал капитан, увидев прямо по курсу отрисовывающийся в тумане силуэт. – Повторять манёвры флагмана!

Он быстро прошагал на бак, откуда увидел большой корабль, который, казалось, стоял неподвижно с убранными парусами. Он был повёрнут бортом к приближающимся судам, нос его смотрел на север. С флагмана стали сигналить в сторону неизвестного, призывая назвать себя. Оттуда, сколько можно было судить, вглядываясь в туман, не отвечали.

– Зарядить орудия! – крикнул капитан, видя, что на головном корабле открывают пушечные порты.

По мере того, как были поставлены паруса, и корабль набрал ход, туман становился будто бы всё плотнее, так что даже флагман был едва виден, несмотря на близость к нему. Доносились только обрывки речи: кричали, обращаясь к неизвестному и приказывая ему назвать себя, угрожая иначе принудить к этому силой. Ответа не было. Прозвучал, ударив громом в такой тишине, предупредительный выстрел – ядро плюхнулось перед носом таинственного судна. Вдруг воздух огласил какой-то короткий, очень низкий и глубокий звук, похожий то ли на гудение рога, то ли на отзвук от удара в огромный туго обтянутый барабан. Звук этот, однако, едва ли был громче продолжавших раздаваться криков – в более беспокойную погоду он мог быть принят за вой ветра в снастях, а во время боя и вовсе не был бы замечен.

Тем временем, повторив – по-прежнему безответно, – предупредительный выстрел, флагман круто заложил вправо, поворачиваясь бортом к необъяснимо молчащему в молоке тумана кораблю.

– Не поворачивать! Построимся за кормой или обойдём тот корабль!

На флагмане отдавали команды нарочно громко, был чётко слышен почти срывающийся крик:

– Левый борт, товсь!

Однако, вместо раската бортового залпа по нарушителю, раздался почти немой удар и сразу за ним – оглушительный треск: мачты флагмана повалились одна за другой, ломаясь под хруст разлетающейся в щепки обшивки. Не случилось ни стрельбы, ни взрыва, просто целое судно будто попало под удар гигантского и очень тупого топора из-под воды; корма отвалилась, словно оторванная чем-то, и корабль стал быстро погружаться, опрокидываясь через левый борт, под безумные вопли прыгающих в воду людей.

Капитан онемел, продолжая смотреть расширенными глазами, не понимая, что произошло, но тут его пробудил от оцепенения залп с неизвестного корабля, оказавшегося вдруг опасно близко, – большая часть снарядов упала в воду, но некоторые попали: одно ядро сломало фальшборт у бушприта, где стоял капитан.

– Право на борт! – приказал он, убегая на ют. – Все паруса! Уходим!

– Сэр, а как же?.. – спросил рулевой, немым движением мелко дрожащей руки указывая в сторону тонущих обломков.

– Помогать некому, – отрезал капитан. – Мы только сами погибнем, – тон его был теперь совсем не твёрдым. – Важнее сообщить, что на нас что-то напало…

– Сэр, этот корабль ставит паруса! – прокричали с марс-площадки.

– На них есть герб?

– Кажется, да, сэр!

– Какой?!

– Не видно…

– Да провались оно всё! – капитан с размаху хлопнул ладонью по фальшборту возле кормового фонаря. – Мы должны увидеть герб… Или они будут преследовать?..

Несколькими годами ранее

558 год в. а.

Широкая полоса покрытой утрамбованным серо-коричневым гравием, мощёной по центру дороги тянулась через цветущую яркой, почти кислотной зеленью равнину. Поля, местами чуть поднимающиеся отлогими и длинными холмами, аккуратно прорезанные дорогами и изгородями, молча и неподвижно дышали ещё свежей после утренней росы бархатной щёткой хлебов и кормовых. В одной стороне пастух вяло и беззвучно щёлкал хлыстом, погоняя жадное до хрустящего травяного сока стадо, в другой стояла, в окружении нескольких домов и плодового сада, мельница с застывшими лопастями, обгорающая на солнце.

На большой дороге жило движение: крестьянские повозки, запряжённые где волами, а где и лошадьми – как сравнительно тощими, так и весьма тучными – жались к обочинам, пропуская по центру кареты и спешащих всадников, бивших лошадей по бокам ногами в сапогах с отсвечивающими шпорами. В одном месте рабочие чинили дорогу, поправляя покрытие, которое страдало как от быстрой езды, так и от тяжести крестьянских повозок. Конечно, дороги, входившие в сеть Вечных Шоссе, были построены основательно, но всё-таки и их обочины требовали ремонта, часто касавшегося таких повреждений, которые бы и не были заметны ненамётанному глазу. Однако, потому и важно было чинить вовремя малейшие поломки, угрожавшие, иначе, усугубиться. Так вот даже этим бесценным в своём труде рабочим приходилось бросаться в сторону, когда мимо пролетал на курьерской скорости очередной некто, чья блестящая потом лошадь выбивала копытами искры гравия из покрытия (не ехать же, в самом деле, по мощёному, стирая подковы!).

Однако, не все из тех, кто мог позволить себе скакать по центру шоссе, были в то утро так бешены и нетерпеливы. Шагом – даже как будто излишне неторопливым – ехал не слишком большой, но впечатляюще выделяющийся караван карет и крытых фургонов с всадниками во главе, по бокам и в хвосте. Впереди всех на беспокойном вороном коне с богатой сбруей – сравнительно молодой черноволосый аристократ весь в белых одеждах с длинным плащом, застёгнутым пряжкой в виде золотой пятиконечной звезды, кстати, перевёрнутой, с наконечниками копий, торчавшими из её внутренних углов. Он держался в седле прямо, чуть расслабленно, мягковато; неторопливо оглядывался по сторонам, едва-едва поворачивая гордо поднятую голову и чему-то еле-еле улыбаясь почти одними только глазами. Одежды его – даже сапоги! – были настолько белыми, что практически нельзя было поверить в их реальность: либо он то и дело чистился и переодевался, либо всё то – мираж.