Не дипломатические хитрости, не книжное красноречие делает автор этого текста основным оружием посла владетеля Аньлина. Тан Суй добивается цели своим мужественным поведением; он не останавливается даже перед тем, чтобы поднять руку на грозного Цинь Ши-хуанди. Основная идея данного текста сводится к тому, что Цинь Ши-хуанди можно устрашить, а значит и победить, решительным отпором его грубой силе. Воспевание мужества и находчивости в этом тексте, который, очевидно, был составлен не без влияния устного народного творчества, весьма показательно. Нам кажется, что это явление отражало стремление к активным антициньским выступлениям, зародившееся в годы падения шести Сражающихся царств и установления тирании Цинь Ши-хуанди в самых широких слоях народа, и протест против трусости власть имущих, против пассивного ожидания собственной гибели от рук циньских воинов.

Авторов трех последних памфлетов весьма живо волновали события, связанные с гибелью Сражающихся царств, с антициньской борьбой. Кажется, что для них это было недавнее прошлое, которое еще стоит перед глазами. В тех случаях когда в разобранных выше текстах мы сталкиваемся со стремлением найти причины падения Сражающихся царств и установить его виновников, оказывается, что оно отражает политические взгляды и чаяния общественных групп, враждебных Цинь. Все это заставляет видеть в них документы политической борьбы, охватившей разные слои древнекитайского общества в конце эпохи Цинь — начале эпохи Хань.

«Планы Сражающихся царств» содержат также тексты, в которых объектом анализа оказывается не отдельное событие, а целая серия исторических моментов; это дает их авторам основание для более широких обобщений. Обычно эти обобщения представляют собой рецепты для устранения политических зол. Таково, в частности, содержание обширной речи Су Циня, обращенной к цискому Минь-вану. По своим размерам она превосходит все прочие тексты, входящие сейчас в состав «Планов Сражающихся царств», — в ней около 2,5 тыс. иероглифов. В издании Яо Хуна она занимает целый цзюань. В этом тексте в серии аксиом, приписываемых Су Циню, изложены некоторые важные принципы государственной мудрости периода Чжаньго. Их отличает крайнее равнодушие к справедливости и забота только о том, чтобы царство любой ценой добилось военно-политического успеха. Апелляцию к долгу и справедливости аксиомы Су Циня предлагают использовать лишь как средство сокрытия истинных целей военных операций против соседей.

«[Правителям надлежит] делать так, чтобы другие, вызывая недовольство, наказывали неправых; скрывая [истинные цели] военных действий, [им надо] ссылаться на то, что [выступают в защиту] справедливости; в этом случае перед ними открывается возможность спокойно ожидать падения Поднебесной»[432].

В отличие от многих других образцов политической литературы периода Чжаньго аксиомы Су Циня лишены характерной абстрактно-морализующей оболочки. Даже в понятие «и» (справедливость) здесь вложено практически-деловое и конкретное, а не философски сублимированное содержание. Основное направление данной политической теории Су Циня изложено в преамбуле его речи: «Я слыхал, что тот, кто пускает в ход оружие и любит главенствовать в Поднебесной, обретет заботы; тот, кто заключает союзы и любит быть объектом ненависти, останется в одиночестве. Ведь тот, кто выступает после других, найдет опору, а тот, кто избегает ненависти, выберет подходящее время. Вот почему мудрый человек, принимаясь за дела, непременно опирается на умение применяться к обстоятельствам и обязательно выступает в подходящее время»[433]. Здесь за основу внешней политики берутся не принципы справедливости или права, но государственная выгода и политический расчет[434]. В этой речи применение тех или иных средств внешнеполитической активности, выбор тех или иных взаимоотношений между царствами взвешивается с точки зрения вреда и пользы; все вопросы разрешаются в плане выгодного и невыгодного, благоразумного и неблагоразумного.

Аксиомы Су Циня — это практическое руководство для правителя, в котором ему указан путь к внешнеполитическому успеху, достигавшемуся без разорительных войн, с помощью искусного использования благоприятных для него ситуаций, возникавших в ходе ожесточенной борьбы между соседними Сражающимися царствами. Не совсем прав был Хэниш, утверждавший, что автор анализируемой здесь речи «выступает в роли противника агрессивных войн, как и войн вообще»[435]. Действительно, в речи на каждом шагу встречаются указания на то, что большая война не несет царству ничего, кроме разорения и гибели. Но одновременно с этим речь неоднократно прямо советует нападать на соседей, когда они ослаблены или поглощены войной с сильным противником. Однако прибегать к вооруженным вторжениям, как, впрочем, и к другим средствам внешнеполитической активности, следует, по словам автора речи, с необычайной осторожностью и только тогда, когда внутреннее положение царства и внешнеполитическая обстановка благоприятствуют этому: «Я слыхал, что тот, кто искусно управляет страной, сообразуется с мнением народным и измеряет возможности своего войска, после чего начинает следовать за Поднебесной. Поэтому, когда он заключает союзы, то не становится к выгоде других объектом ненависти; когда он выступает в поход, то не стремится к выгоде других нанести поражение сильному [врагу]. В этом случае его войско не несет ущерба, его влияние не уменьшается, его земли смогут быть расширены, а его желания смогут исполниться»[436]. Таким образом, автора этой речи нельзя назвать пацифистом. Он предостерегает против затяжных и разорительных войн, но советует прибегать к оружию, когда победа его обеспечена благоприятными обстоятельствами и длительной дипломатической подготовкой, когда успеха можно достигнуть в кратчайший срок, не нанося ущерба стране и армии: «Поэтому, когда разумный государь прибегает к войнам и нападениям, в его армии не расходуют панцирей и оружие, но одерживают победы над враждебным владением, не пускают в ход таранов и навесов, но захватывают пограничные города; народ еще не узнал [о войне], а дело вана уже восторжествовало»[437].

Такой подход к войне, очевидно, отражал характерные особенности внешнеполитического положения царства Ци после 279 г. до н. э.[438], когда центральные районы Китая и его юг стали объектом невиданной доселе по своим масштабам и ожесточенности агрессии со стороны царства Цинь. Пока уничтожались армии и гибли в огне города царств Чжао, Хань, Вэй, Чу, для цисцев, о которых на время забыли, наступила некоторая передышка. Естественно, что в таких условиях в царстве Ци могли появиться политики, питавшие надежду, что, искусно лавируя в междуцарской борьбе и используя выгоды своего теперешнего положения, им удастся и в дальнейшем сохранять относительный покой на границах своего царства и даже вернуть ему былое влияние.

Как нам кажется, именно эти надежды, а также тенденциозно истолкованный опыт прошлых поколений стали основой вышеупомянутой военно-политической доктрины, идеалом которой было царство, избегающее изнурительных войн, не связанное ни с кем из соседей прочными узами и пускающее в ход оружие только из стремления к выгоде.

Анализ содержания «Планов Сражающихся царств» показывает, что перед нами не серия схематизированных декламаций, лишенных плоти и крови, а своеобразное историческое сочинение, насыщенное ярким, живым и конкретным материалом.

Тексты, собранные Лю Сяном, первоначально входили в ткань произведений, относившихся к различным направлениям исторической прозы и имевших разнообразное назначение. Однако, несмотря на очевидную многоликость содержания памятника, в его составе можно выделить два больших слоя: тексты, составленные под влиянием устного исторического предания, и тексты, преследовавшие лишь политико-публицистические цели.