— А потому как в отчаянье она. Суваться в дом к тому, кто может башку снять — это, знаете ли, шаг, на который пойдет только отчаявшийся… Совсем на своей работе очерствели…

— Сегодня девицу очередную нашли, — сменил тему Риваан. Морали старика начинали действовать на нервы.

— Знаю. Из нашенских она была. Радой, кажись, звали.

— Домовая?

— Нет, обычная ведьма-лекарка. Таких в Южном переулке полным-полно. Ну, тех, которые богатым барыням на судьбу гадают или зелья для мужниной силы продают… Молоденькая совсем была… Кажись, и двадцати годков не было, — Тихон потоптался на месте, поскрёб в затылке и вдруг добавил: — Вы бы, батюшка, ту девицу нашли… На улице погибнет. Чужая она там… А так мне бы помощь была.

В длинных пальцах нетерпеливо хрустнул конверт. Домовой помотал косматой башкой и поспешил скрыться за кухонной дверью, сетуя на бессердечность хозяина. Чувствовал — ещё немного, и ведьмолов потеряет терпение.

Риваан ещё долго смотрел за закрытую дверь. Прежде домовой не отличался особой сентиментальностью к себе подобным. Он спокойно относился к работе хозяина, предпочитая не совать нос не в свои дела. А тут распереживался, точно двоедушник являлась его родной дочерью.

Почерк скакал в разные стороны, будто письмо было написано различными людьми. Аккуратные закруглённые буквы резко переходили в рванные и острые пики, а плавная пропись сменялась неуклюжей и рубленой печатью:

«Наслышан я, Охотник из Вальданы,

Что жизнь Твоя ценнее прочих всех.

В бою неравном заслужены Тобою раны,

И стоны ведьм, что сладостней утех.

Ты лицезришь восходы и паденья

И новых городов, возможно, и миров.

И Ты, по краю отчаянья, забвенья,

Шагаешь твёрдо, как по кромке снов.

И жизнь Твоя, тем паче, слаще,

Что можешь отличить добро от зла.

Не доверяя продажной госпоже Удаче,

Ты рубишь зло, не тратясь на слова.

Скажи мне, о Великий Душегубец,

Что может объединить несчастных жертв?

Торговка, шлюха, дева, ведьма…

Чего-то не хватает? Вот те грех!

Найдёшь подсказку на береге речном.

Поторопись, и ждёт тебя успех.

А не успеешь… Ну пока что не о том.

И, помни, Бездна примет всех».

В комнате вдруг стало холодно и мерзко, словно кто распахнул двери натопленной гостиной в зимнюю стужу. Свет нервно задёргался, задрожал неровными тенями.

Риваан опомнился, только когда челюсти заныли от боли. Пальцы вцепились в письмо так, что ещё чуть-чуть, — и хлипкая бумага разойдётся по волокнам. Прерывистое дыхание казалось чужим в тишине, навалившейся на плечи тяжёлым брюхом.

Подонок насмехался. Он и раньше посылал письма законникам, но те посчитали их просто глупой шуткой. Мало ли безумцев выдают себя за серийного убийцу, чтобы ухватить кусочек славы истинного злодея? Стоит газетам настрочить очередную заметку о неизвестном трупе, как появляются и те, кто приписывает жертву себе.

Но убийца, видимо, решил действовать иначе. Он не просто убивал. Он играл с ним. Четыре жертвы — это ещё не конец. Будут новые. Ведьмолов в этом не сомневался.

— Так, значит, вы были у самого́ господина Наагшура? В высшей степени неосмотрительно, Лада. Я бы даже сказал, крайне отчаянно.

В воздухе витал аромат заваренного тёплого травяного чая, свежих булочек и старых книг. В золотистом луче догорающего солнца, просочившемуся сквозь задёрнутые шторы, играли пылинки. Вокруг высились резные шкафы, набитые книгами и тяжёлыми фолиантами в кожаных обложках. Они сверкали тёмной лакированными боками, точно важные господа дорогими сюртуками. Взгляд цеплялся за тёмно-зелёные и коричневые корешки с выбитыми названиями: научные труды, народные предания и высокая классика.

Библиотека имени Лучезара Победоносного славилась местом исключительно для обогащения ума и души. Здесь нельзя найти ни лёгких женских романов, ни развлекательной бульварной литературы, Но именно поэтому она мне и нравится. Здесь можно прикоснуться к высокому, незримо прекрасному, вознестись над серостью дней и на какой-то момент забыть о том, что происходит там, за стенами этого удивительного места.

Но особенно я любила в ней уютный уголок, запрятанный между шкафами и стеллажами, где обитал бессменный хранитель библиотеки — дядя Слав. Это был невысокого роста крепко сбитый старичок с серебристыми всегда аккуратно зачёсанными волосами и безукоризненными манерами. На простом лице сияли добродушием глаза. И даже очки в роговой оправе не добавляли строгости. Наоборот, делали его похожим на типичного дедушку, которого обожают внуки. Рядом с ним было уютно, как будто попал из холодной стужи в тёплый дом, где тебя накормят, обогреют и дадут отдохнуть.

Дядя Слав суетливо подлил мне чаю и, кряхтя, полез в тумбу рядом со столом. Глухо стукнуло донышко пиалки с вареньем об обитую сукном столешницу. Сам библиотекарь устроился напротив меня и придвинул пиалу со словами: «Угощайтесь».

Я подняла на него пристыжённый взгляд, будто совершила непростительный поступок. Библиотекарь вопросительно заломил бровь. В блеклых глазах светилось вежливое ожидание, когда я продолжу рассказ.

Пальцы стиснули чашку с чаем, и я хмуро проговорила:

— А что мне оставалось делать? Мне некуда пойти. У меня заканчиваются запасы, а деньги, сами знаете, с неба не падают… И, вообще, — голос стал до неузнаваемости глухим, — почему они так ненавидят нас, а, дядь Слав?

Глубоко выдохнув, библиотекарь развёл руками, будто ответ казался очевидным:

— Потому что не понимают. Люди всегда боялись того, что не способны понять. А страх и ненависть неизменно ходят рука об руку. Не забывайте, что человеческая натура крайне завистлива и труслива, — он шумно отхлебнул чай и задумчиво продолжил: — По сравнению с ведьморожденными, люди уязвимее и беззащитнее. Одни учёные считают, что это вопрос эволюции — у ведьм и колдунов больше шансов выжить, чем у простого человека. Иные, склонные к храмовым учениям, полагают, что магия не более, чем доказательство существования древних демонических богов, населявших земли задолго до появления первых людей. Но, так или иначе, люди подспудно ощущают свою уязвимость. Они понимают, что в открытом противостоянии против магии им не победить. Как говорил мой любимый Эрвель: «Трусы мстят ненавистью за проявленную слабость».

— Мне от этого не легче, дядь Слав. Я жить хочу, а не воевать из-за чужого чувства неполноценности.

Библиотекарь хмыкнул и сложил руки на животе:

— Вы умны, Лада. В вас есть смелость жить вопреки всему и всем. Одного этого достаточно, чтобы распускать сплетни и приписывать всякие небылицы. Такова человеческая натура. Вы здесь не виноваты.

— Я это понимаю. Но… — тяжёлый вздох вырвался против воли. Я откинулась на спинку стула и неприлично громко шмыгнула носом, стараясь сдержать слёзы жалости. Окинула взглядом громоздкие шкафы. В голову вдруг закралась неожиданная идея. Она всего лишь промелькнула, но в то же время в груди затеплилась крохотная надежда. — А вам не нужен работник? Я могу полы мыть, за цветами ухаживать. А если немного подучусь, то смогу вести бумажные дела.

Улыбка старика стала печально. Надежда погасла, оставив противный привкус горечи на языке.

— Увы, — ответил дядя Слав. — Уже есть кому ухаживать и за растениями, и полы мыть.

— Понятно, — прошептала я и уставилась в чашку.

Чай вдруг приобрёл странный противный привкус. Сделался настолько горьким, что его расхотелось пить. Солнце почти село, и комната наполнилась тяжелым сумраком. Становилось неуютно и, несмотря на летнюю жару, зябко. Я невольно поёжилась. Через два часа, и библиотека закроется. Дядя Слав пойдёт домой, а я… Не хочу думать о том, куда придётся идти мне.

Старик внимательно посмотрел на меня поверх роговых очков и задумчиво поскрёб подбородок.

— Не дело молодой барышне оставаться одной на улице. Особенно, когда в городе рыщет маньяк. На чердаке есть маленькая комнатушка. Раньше в ней жил охранник. Конечно, это не гостевые номера постоялого двора. Но зато есть всё необходимое, что может пригодиться на первое время.