Указанная платформа оказалась малолюдна. Я села на скамью и с удовольствием принялась разглядывать здание.

«Как думаешь, Наагшур действительно шуморец?»— спросила я Миру.

Однако та промолчала, словно не расслышав вопроса.

«Мира?»

«Я тебя и с первого раза услышала», — отозвалась Душа, и по телу пробежала тёплая волна. — «Просто думаю. Шумор — это же володарство из «Песни о Маре-Справедливице», верно? Остров, расположенный далеко в бескрайних водах Восточного океана. Его населяли змеелюды, которые поклонялись Великому Змею, одному из девяти богов. Помнится, во «Всемирной истории» писали, что Шумор внезапно и бесследно исчез через двести лет после Гардиано-Араканской войны. Вместе со всеми его жителями. Согласно легендам Аистового острова, который сейчас входит в Альянс Восточных Островов, Великий Змей забрал свой народ вместе с городами в другой мир. Но это всего лишь легенды. Так или иначе, нет никаких веских доказательств, что Шумор существовал на самом деле».

«А как объяснить тогда змеиный глаз и долгожительство?»

Душа скептически хмыкнула. «Знаешь, прошлое скрывает много тайн и загадок. Не удивлюсь, если Шумор существовал на самом деле. Но единственное, что меня волнует сейчас — это наше будущее. Вот где интрига!»

Я недовольно выдохнула. Перепады настроения Миры способны довести до бешенства даже святого! Наградили же Боги Душой! От неприятного человека можно ещё как-то избавиться, а вот от Души…

“Эй! Я всё слышу и чувствую!»— возмутилась Мира и стукнулась об рёбра, заставив меня поморщиться.

Вокзал с его разлапистыми пальмами в кадках и спешащими людьми напоминал муравейник. Витражные окна отбрасывали яркие пятна на платформу, будто кто-то разлил краску. На кованых скамьях сидели люди: мужчины в лёгких летних камзолах, женщины в дорожных платьях канареечного цвета и таких же шляпках и дети, старающиеся не отставать от своих спешащих на поезд родителей. Одни с увлечением читал бульварные романы в ярких оранжевых обложках с красными буквами, другие обнявшись стояли перед отбывающим паровозом. Мальчишка в серой кепке и тяжёлой сумкой через плечо, набитой вечерними газетами, горланил про очередное убийство…

Скоро всё это будет позади. Всего какая-то четверть часа, и паровоз увезёт в самую северную точку володарства, и я никогда не вернусь сюда…

Взрыв, прогремевший где-то слева, выбросил меня со скамьи. Резкий удар об каменную платформу выбил воздух из лёгких. Тело парализовало от накатившей боли, пронзившей тысячами раздирающих осколков. Перед затухающим сознанием расплылись кроваво-алые круги. Витраж неестественно выгнулся под потоком воздуха и оглушительно лопнул…

Риваан сделал глоток и брезгливо поморщился: как люди, пьют такую гадость, как крепкий северский? Обычное дешёвое кабацкое пойло, чтобы залить глаза, не более. И ведь за него дерут так, будто оно карета самого володаря. Так ещё ухитряются распробовать нотки лозы и дуба… Дрянь! Всё дрянь! И дуб, и коньяк, и торгаши, толкающие его в элитной лавке. Мозг должен оставаться ясным и трезвым…

В приглушённом свете артефакта янтарная жидкость в графине казалась почти чёрной. Ведьмолов презрительно хмыкнул и потянулся к коньяку. Хотелось упиться до самого безобра́зного состояния, только не чувствовать, как острые иглы тоски разворачивают душу. Он залпом осушил бокал, будто в нём была вода. Конечно, крепкий северский притуплял их. Нет, они не исчезали, но дышалось легче.

— Батюшка, может, достаточно?

В дверь сунулся косматый силуэт домового. Риваан нахмурился и злобно буркнул:

— Пшёл вон!

Хлопнула дверь, и тяжёлая тишина сгустилась в кабинете. В голове внезапно стало звонко и пусто. Чувства растерянности и вины делали маленьким и беспомощным. Хотелось упасть на пол, закрыть голову руками и ждать, пока пройдёт. И это злило ведьмолова ещё больше.

Риваан не мог объяснить себе, как всё произошло. Сквозь хмельной туман пробивалось тревога, едкая и сильная. То же беспокойство, которое в экипаже расплылось в зыбкую картинку вокзального витража. Оно дёргало невидимые нити, призывая ехать именно на вокзал. Ведьмолов запоздало понял, — до него пыталась достучаться чья Душа.

Ещё не доехав до вокзала, Риваан услышал дикий рёв и грохот. Земля содрогнулась под колёсами экипажа, лошади испуганно заржали и шарахнулись в сторону. Грязно-алые всполохи огня и клубы чёрного дыма поднимались над зданиями. Вечерний сумрак окрасился в багровые тона. Гарь забивала ноздри, и душный жар горячими потоками сшибал людей, несущихся в панике от вокзала. Сквозь женские вопли и гомон перепуганных горожан ведьмолов услышал, как кто-то совсем рядом проорал: «На вокзале взрыв!»

Душа билась в истерике и тянула в разверзнувшееся пекло. Не помня себя, ведьмолов выскочил из кареты и помчался, расталкивая людей. Он сбросил сюртук, показавшимся невероятно тяжёлым, и кинулся в горящее здание.

— Куда вы, ваше благородие?!!

Пламя ревело, как вырвавшийся на свободу дикий зверь. С жадным пугающим треском оно пожирало всё, до чего могло дотянуться. Сквозь этот рёв прорывались стоны раненых и вопли перепуганных людей, пытающихся, вырваться из смертоносной ловушки. Дым заволок здание. Он поднимался, окутав вонючий чёрным туманом, выбивал воздух из лёгких.

Риваан пробирался почти на ощупь. Едкие слёзы так застилали глаза, что хоть что-то разобрать казалось невозможным. Только невидимая нить, которая тянула его куда-то в черно-красную тьму…

Пузатый стакан снова наполнился и опустел. Риваан зажмурился, провёл ладонями по лицу, словно стараясь стереть воспоминания, и посмотрел на руки. Сквозь чёрные мазки сажи проступали белёсые пятна вздувшихся волдырей.

В ушах по-прежнему слышался грохот падающих балок. Как крики тех, кому было суждено погибнуть в жутком пекле. Риваану не раз доводилось бывать в опасных ситуациях. Вся суть его жизни была сплошь опасность и хождение по краю. Но в тот момент он не чувствовал ничего, кроме липкого мерзкого озноба, который выворачивал душу…

Тогда ведьмолову вдруг стало страшно. Где-то на задворках сознания билась мысль, что Лада могла быть уже мертва. Как изуродованное тело, лежащее между раскуроченных скамей и обрушившихся балок. Почему-то сама мысль о том, что двоедушница мертва, казалась до нелепости жестокой и абсурдной. Наверное, потому что Риваан не мог представить её мёртвой. И не хотел.

Среди чернеющих руин ведьмолов увидел слабое свечение и рванул туда. Он не помнил, как раскидывал каменные обломки. Серебристый кокон укутал хрупкое тело едва заметной дымкой. По бледному восковому лбу стекали тонкие струйки крови, густой и чёрной, как смола.

Не разбирая дороги, Риваан спешил к выходу. Едва успел пересечь порог, как его стряхнуло на землю очередной взрывной волной…

Опустевший графин скользнул в воздухе дугой и со звоном превратился в тысячу осколков.

Ничего, Тихон завтра уберёт.

Риваан шатаясь подошёл к шкафу и достал оттуда бутылку. Даманский пятилетний. Тоже дрянь. И тоже весьма дорогая дрянь. «Сойдёт», — промелькнуло в голове. Руки открутили пробку, и коньяк с привычным за этот вечер шелестом полился в пузатый бокал.

…Лекарь даже не захотел осмотреть.

— Простите, ваша светлость, — серьёзно произнёс низенький щуплый мужичок с седыми волосами и кустистыми бровями поверх блестящих очков. Нахмурившись, он ткнул на серебристый покров. — Я не могу взять ведьму. У меня раненных столько, что в один госпиталь все не поместятся. Я могу забрать вас. А она сама справится.

Риваан едва удержался, чтобы не свернуть тонкую цыплячью шею, торчащую поверх белого халата. Какая разница чью жизнь спасать? Но лекарь был по-своему прав: выбирая между человеком и ведьморожденным, он обязан спасти человека.

— Она будет жить?

Лекарь кинул раздражённый взгляд на девушку.

— Будет. Что ей сделается? Ведьма же! — и направился в сторону лежащих на земле раненных.

Риваан замер на месте, с ведьмой на руках. Лада не шевелилась и, кажется, даже не дышала. Только едва видимое свечение, говорило, что в теле всё ещё бьётся жизнь…