Зрение Джеки снова подводило. Но это не пугало, ведь брат вернулся за ней, не бросил. И он поймет про Джованни даже то, что она не успела рассказать. Главное не потерять сознание, дотерпеть. Ведь вон…, к ним уже спускаются вибрационные лодки инсектоидов.

В этот раз обрушившийся сверху удар она не почувствовала. Тьма просто накрыла, и Джеки больше не видела и не слышала ничего.

Сэм влетел в авиетку, гоняя слюну и пытаясь выбить застрявшие между зубов мясные волокна. Среднепрожаренный стейк так и остался на тарелке, экстренный вызов и десяти секунд на доедание не оставил. Расчетное время прибытие на орбитальный госпиталь три минуты. Жена только руками успела всплеснуть, а Мэтью протянуть тревожное: «па…». Служебная машина, переливаясь фасеточным фюзеляжем, распечатала оконный проем и втянула Сэма. В мгновение ока он был залеплен в рабочий скафандр и кинут на ложемент.

К таким суперскоростным насильственным технологиям Кэмбелл никак не мог привыкнуть. Словно ты не человек, а мясо на вертеле: моргнул глазом и поверх зажаренная корочка, моргнул второй раз и уже гол, и готов к использованию. В обычной жизни и даже во время дежурств врачи такими наворотами не пользовались, но у военных в заначке всегда находится немало фокусов.

Короткий рывок вверх, и остается закрыть глаза и мысленно настроиться на работу. А она явно будет жаркой. Иначе бы его не стали дергать с такой краткой побывки. Раз общую эвакуацию не запустили, значит Марс в безопасности, и тогда оставалось одно — сотни тяжело раненных и условно погибших бросили к ним через кросс-переход. Очередная бойня, и, видимо, мобильный госпитальный монитор не справляется, а то и вовсе поврежден или уничтожен.

Приземление Сэм не почувствовал. Лишь знакомое шипение заставило открыть глаза. Умное кресло выпустило из объятий и воздушным толчком выбросило за борт. Позициометр тепло пульсировал, работая на прием дежурной информации. Магнитные ускорители понесли по вспыхивающим и совершенно не нужным ему трассерам. Путь стандартный и так знакомый до поворота. А к нему привычные картинки и выученные инструкции всплывали слева, справа и прямо перед Сэмом: «сектор А», «третий операционный стол», «генератор запущен», «сканирование запущено», «гелево-кислородная смесь сформирована», «предварительная диагностика», «горизонт выживаемости десять минут». Времени вполне достаточно.

В их секторе уже работало четыре хирурга, собственно их группа в полном составе. Дергачев и Смит торчали за соседними столами. Первый махал длинными ручищами, вертел готовую виртуальную матрицу развороченного позвоночника, заставлял манипуляторы под пластиной собирать, шить, клеить чье-то висящее, сильно деформированное тело.

Смит же, согнувшись, похоже, уже последние штрихи склейки наносил. Брюшина здорового, чудовищно модернизированного парня, видимо, из тяжелой пехоты, была разорвана от грудной клетки до паха. Но диаграмма жизнеспособности на экране показывала зеленые уровни. Так, что скоро от хирургов боец отправится к терапевтам, и, возможно, уже через сутки на очередную горячую точку. Над макушкой сосредоточенного Смита уже висело следующее тело. Без конечностей и одежды, последнюю испаряли сразу при поступлении в госпиталь, а иногда и раньше. Туловище напомнило проклятущий недоеденный стейк. Тошнота подкатила к горлу, но, стоило сглотнуть, как быстро отступила. Кровавые срезы и разрывы — повседневный быт сектора А Самюэля Кэмбелла.

На операционном столе его дождались хорошо поджаренные останки. Выбросив все из головы, он вчитался в строчки предварительной оценки роботизированной системы. Неудивительно, что горизонт выживаемости такой низкий: термический удар, множественные разрывы тканей, остановка сердца, частичное повреждение мозга. Хорошо, что жизнь держалась на уровне клеток, но еще немного и реанимация будет под вопросом. Придется проводить ресурекцию. По сути дела, перезапускать погибший организм.

Условно погибшими в этой войне можно заселять целые планеты. Бесконечный поток. Сэма окатывал холодный пот, когда он просматривал статистику, особенно по гражданским в сожженных городах. Если…, нет, когда кристаллов вышвырнут за Дальние пределы, врачи встанут за конвейер запечатанных человеческих смертей. Не один год уйдет, чтобы провести ресурекцию как бы погибших. Но для спасенных она бесследно не проходит. Оставит серьезный отпечаток. После тотальной остановки метаболизма ожившее тело сохранит память о том, что было мясом, а душа — что перевалила порог смерти.

Терминальное травмирование необратимо повреждает психику. Нет, человек научится радоваться жизни, любить, планировать, но чувство изолированности от самого себя останется пусть даже ненавязчивой фоновой мелодией. Будто ты — не совсем ты, будто живешь в коконе и смотришь кино про самого себя. Иногда Сэму казалось, что в этой мануфактуре по производству жизни, он может действовать на голых инстинктах. Бесконечное количество выполненных задач превращало их в типовые. До определенной степени.

Идентификатор сообщил, что тяжело раненного парня звали Итан, двадцать пять лет, летчик истребительного полка, дислоцированного на форпосте Европы. Но биографию в сторону, нужна карта организма. У профессиональных военных она сохранялась и обновлялась в базах данных. Да и скафандры в начале любого боя сканировали тело. И вот она, картинка состояния парня перед терминальным повреждением: профиль органов, кровь, мышечная система, электрический и эндокринный баланс.

Идеальная матрица организма висела над вакуумно-силовой пластиной. В голове Сэма автоматически выстраивались решения и порядок действий. Погружение в аэрозоль. Запуск сердца. Склейка разрывов и сборка. Разорванную в клочья печень несложно распечатать с сохраненной индивидуальной матрицы. Плохо, когда ее нет, как это часто бывает у гражданских. Тогда на расчет модели организма по отдельным фрагментам уходят часы, а хирурги не спасают, а только увеличивают количество условно погибших.

Стабилизировав Итана и отправив нуждающиеся в замене органы на печать, Сэм сместил пациента на верхний уровень стола и взялся за следующего. Высоченный десантник с множественными переломами и несколькими малоприятными разрывами. Но, слава богам, сохранивший функциональность экзоскафандр сразу залил тело пеной и пенопластом. Встроенный эмергентный пакет тоже сработал. В организме гуляло обезболивающее, кроветворное и седативное, даже микродефибриллятор мигал сторожащим огоньком и сообщал, что готов спасать. Автоматика госпиталя оставила тело в умном скафандре до действий хирурга. Сшить и склеить этого парня дело десятка минут. Потом терапевты продержат его часа три под регенерирующими кольцами и препаратами. У них, в секторе Б, очень скоро будет битком. И кого, кого, а Итана точно ждало быстрое возвращение на фронт.

— Помнишь, Кэмбелл, анекдот про двух врачей на дальних пределах? — хмыкнул по связи Смит.

Вот уж кто не способен работать в молчании. Если, конечно, не особо сложные случаи.

— Не. Сразу про двух? Обычно нас туда по одному отправляют.

— Не важно, тогда не врачей, а генералов.

— И генералов по одному, — уперся Сэм, встраивая осколок кости в зазубренную выемку.

— Ты зануда, Кэмбелл. Не важно, пусть будет врач с генералом. Короче, стоят они на Дальних пределах на дежурстве, и вдруг вжик — тень мимо пролетает. И один у другого спрашивает: «Что же это промелькнуло, Петрович?», а второй так обреченно в ответ: «Так это полгода пролетело. Они часто здесь пролетают».

Дергачев за спиной Сэма заржал, как конь. Впрочем, ему и селезенку, разорванную, покажи — тоже ржет. Малахольный русский.

— И к чему это? — вопросил Сэм. — Мы не на пределах. И полгода ни фига не пролетело.

— Да так, просто, у меня ассоциации.

— Ассоциации у него. На тушки бездыханные что ли? Или надеешься, что война скоро закончится, идиот? — пробасил Дергачев.

— Много ты понимаешь в ассоциациях, — обиделся Смит. — У меня они переносные и многозначные. Это твои прямые, как стапели для челноков.