— Пойдем со мной! В челноке есть свободные места.

— Это необязательно, Ник. Я могу со всеми.

— Кто бы сомневался. Я просто прошу.

Место гражданских на платформе, но отпускать Марго не хотелось, что-то требовало держать ее рядом.

Под центральным куполом челнока, над проекционным столом и за экранами народ сосредоточенно трудился: управляли дронами, укрупняли и изучали полученные фрагменты участков, фиксировали каждое изменение ландшафта из-за тектонических ударов. Когда люди слажено работают, дело начальства — держаться подальше. Ларский потянул Маргарет в боковой отсек капитанской каюты, где пытался заниматься аналитикой по делу о диверсанте, а на деле часто предавался воспоминаниям и размышлениям о судьбах человечества. Малополезно занятие в дни и часы войны.

Когда Марго вышла из ниши, уже затянутая в легкий скафандр, вид у ней был растерянный. Ларский сразу усадил гостью в комфортный ложемент.

— Может, я и зря сюда тебя притащил. Соцданам лучше на воздухе.

— Ник, что за ерунда! Я не соцдан и рядом с искусственным интеллектом мне как-то спокойнее. Да и воздух снаружи несвежий. Тянет серой и гарью.

— Поверь, здесь у вас — просто свежайший. Всю дрянь снесло в сторону.

— Хорошо. Дрянь снесло. Я упакована как член команды. И что мне теперь делать?

— Расскажи, как оказалась среди соцданов.

— Тебе это интересно?

Раз боги вручили ему Марго — в этом должен быть смысл.

— Наверное, да. Я же следователь прокуратуры, что ни услышу — все в дело.

— Следователь, — протянула она. — Ясно. Так и предполагала, что второго свидания у нас бы не было.

— Это почему же?

Она иронически улыбнулась и покачала головой, явно не желая продолжать тему.

— Я узнала, что на Землю напали всего пару часов назад. Когда вы прилетели. А до этого — только догадки. Страшно. Такое ощущение, что попал в параллельное измерение. И не вырваться.

— Значит, ты здесь с самого начала?

— Как мы расстались, сразу полетела проведать сестру, погостить у нее пару дней. А вернуться уже не смогла. Провалилась во временную яму, и остальной мир перестал существовать. Забытое ощущение детства, от которого я и сбежала.

— А твой скутер? Не пыталась вернуться?

— Ларский, это же соцданы, и у них есть определенные правила. Мне пришлось отправить машину домой и запрограммировать, чтобы она прилетела через два дня. А она не прилетела. И техника в поселке только функциональная, никаких передатчиков информации. Ни позициометров, ни интеркомов. Я, когда собираюсь к сестре, всех заранее предупреждаю, что исчезну из мира живых. Вот и исчезла. А чертов мир взбесился. Знаешь, как становится страшно, когда просто не понимаешь, что происходит. И рядом никто не понимает.

— Здесь была паника?

В синих глазах мелькнула беспомощность.

— Не знаю. Паника — это когда ты хотя бы знаешь, в какую сторону бежать. Или думаешь, что знаешь. А так… какой — то парализующий волю ужас. Мы не стояли сутками на коленях и не молились потому, что просто не знали, как это делать. Но сильно хотелось.

— Мне жаль, что тебе пришлось это пережить.

Марго чуть вздрогнула и посмотрела в сторону. Вдоль шеи проступила тонкая голубая венка.

— Люди привыкли, что знают природу, как свои пять пальцев, чувствуют ее позвоночником. А тут… ветер необъяснимо взбесился: то метался во все стороны, то исчезал, то сваливался ниоткуда, чтобы выламывать деревья. Я сначала не слишком испугалась из-за непогоды, но моя сестра, с ней случилась истерика. Она хотела продолбить погреб прямо в скале и забиться в него. А потом небо, как безумец грязной кистью замалевал. Ночами горы стали гудеть, словно в самых дальних из них кто-то исполинов пытает. Вспоминаешь древний миф про апокалипсис и чувствуешь себя букашкой, которую можно раздавить в любую секунду. И откуда — то изнутри приходит отчаянная потребность молиться.

— Стоит отгородиться от людей, как оказываешься лицом к лицу с богами, — тихо произнес Ларский, но Марго, погруженная в рассказ и свои воспоминания, похоже, его не слышала.

— Известно, что у слепых людей слух и осязание острее. Когда нет объяснения тому, что происходит, ты словно становишься слепым. Каждая странность ужасом окатывает, так что волоски на теле поднимаются. В тот день, когда Луна побагровела и землю тряхнуло в первый раз, мы собрались у старосты — вместе не так страшно. Пели разные старые песни. Немного успокаивало. Вместо молитв, которые не знаем. Пока мы про родные поля и горы распевали, за полем какая — то чудовищная каменюга рухнула. Что-то страшное, гулкое, не разберешь. Удивительно, что не на наши головы. За один шлепок накрыло бы все поселение. Никогда не чувствовала себя такой беспомощной, как в эти дни.

Волосы Марго собрала в высокий хвост, и на скуле стала видна тонкая царапина, словно от ветки. Захотелось коснуться ее пальцами, но Ларский сдержался.

— Все кончилось, просто забудь.

— Это не просто, Ник. Многие вида не подают, соцданы с другими как с враждебными миром: нельзя показывать, что болит и рвет изнутри. Но истерики не только у моей сестры случались, всем нужна реабилитация.

— Всему человечеству, — хмыкнул он. — Когда мы справимся с тварями, обучусь на психолога. И тебе советую. Неплохие будут заработки.

— Издеваешься, господин следователь? — рассмеялась Марго. — Я и так психолог. Только не сильно мне это помогло.

— Это ты издеваешься! Психолог, который спускает кредиты в рулетку и проводит ночь с незнакомцем посреди парка? Куда катится мир?

Хотелось вернуть ту стервозную красавицу, и вместе с ней злополучное утро. Тогда он расстался с Марго и встретился с Лизой.

— Много ты понимаешь в психологии. Как раз свободу она и подарила. И от безумной наследственности заодно.

— Ты про соцданов?

— В каком — то смысле. Я про Ивона Грея. Он мой отец.

Ларский присвистнул. Это имя знал почти каждый землянин. Грей — участник одной из последних экспедиции ковчегов до введенной Уильямом Стэнли поправки. Он отправился в путь молодым гениальным инженером, мечтающим найти Горизонты Разума, как и все участники таких путешествий в один конец. А обратно его принес автоматический челнок. По оставленным экзопланетой маякам. Отправить желающих в обратный путь она могла, но на практике никого не соблазняло одиночное плавание на автоматике. А Грей рискнул. И, выйдя из столетнего анабиоза, потребовал отказаться от любых форм космической экспансии.

Его прозвали «безумный Ивон», полагая, что разум повредился за время глубокого сна. Грей называл человечество обреченным паразитом и без устали пропагандировал свои взгляды. Считал, что избалованный на Земле исполнением всех желаний, человек рвется в космос за мечтой. Сильные улетают, а остальные вырождаются и, в конце концов, вымрут, утратив жажду и страсть к жизни. Земля станет брошенным домом, богадельней для апатичных, ленивых и избалованных технологиями инвалидов. А разум вселенной, раздраженный вторжениями людей, возьмется лечить источник заразы, станет посылать на Землю все новые испытания. Вирусы, инопланетную агрессию, черные дыры, временные отклонения. И в какой — то момент, без лучших своих детей планета просто не устоит. Погибнет.

Сторонников в мире, где не хватало драматизма и острых ощущений, Ивон Грей нашел. Безумная и красивая теория еще сильнее всколыхнула и без того популярное движение соцданов.

— Никогда не слышал, о детях Грея.

— О! У нас с сестрой нет всепланетарной популярности, и мы не прославились на ниве преступлений.

— Я в другом смысле, — смутился Ларский.

— В смысле интереса прокуратуры к детям лидера скандального движения? Ларский, ты же тогда еще ходил в коротких штанишках.

Марго рассеялась с лукавыми интонациями и расслабленно качнулась на ложементе.

— Я просто любопытный.

— Ладно, я расскажу. Папочка был очень харизматичен, а мама оказалась одной из первых его фанаток. Стала активной помощницей. Они долго занимались друг другом и своей борьбой, поэтому мы появились на свет, когда родители уже были в возрасте, и шум вокруг деятельности отца утих.