– Моя мама – самый сильный человек, – крикнул Жан. – Она смогла вытащить тебя, алкоголика, с беспросветной ямы и самостоятельно закрыть все твои долги. А чем ты ей отплатил, урод? – он рассмеялся в лицо. – Хочешь забрать меня к себе? Прости, но я хочу вырасти человеком, а не какой-то желчью, что гордо называет себя «настоящим мужиком».

Когда отец уходил, таща за собой громоздкий чемодан, Жан и мама стояли на крыльце и провожали взглядом, как высказался парень, «жалкого неудачника», из родного дома. Когда отец сел в машину и скрылся за домами, Жан приобнял маму за плечи.

– Мы и без него протянем, – пообещал он.

Мама коротко кивнула, опустила голову и схватилась рукою за перила. Страшный кашель, которого Жан никогда не слышал от мамы, заставил женщину присесть на деревянные ступеньки и закрыть рот рукой.

– Что происходит? – он крутился вокруг матери, словно юла. – Я позвоню в скорую.

Жан забежал домой, в спешке набрал номер скорой, протараторил адрес и причину звонка. Женщина на той стороне сказала, что машина приедет через три минуты и наказала следить, чтобы мама пребывала в сознании, но, когда Жан выбежал во двор, было поздно. Мама лежала на ступеньках, аккуратно свесив голову, а из её рта медленно стекала алая струйка крови.

Она не приходила в сознание три дня. За эти три дня Жан не уходил из больничного коридора даже на работу, сообщив работодателю о причине. Врачи, как всегда, ничего не говорили: лишь бегали с какими-то бумажками и возили маму из палаты в палату.

Когда мама пришла в сознание, в комнату вошёл врач и о чем-то долго с ней беседовал, а после позволил Жану немного провести с ней временя. Первое, что сказала мама, увидев сына – тихое «прости».

– За что? – улыбнулся Жан, беря бледную ладонь в свою.

Мама долго смотрела на бесцветный потолок и не спешила прерывать голосом протяжный звук кардиомонитора. Во всей больнице будто все вымерли: Жан не слышал томных шагов, криков медсестёр, скрип носилок или вопли людей, чьи родственники, с биркой на пальце ноги, лежали под острым скальпелем на нижних этажах больницы. Ему вдруг стало холодно. Жан даже взглянул на окно, чтобы убедиться, что оно закрыто, но мурашки от того не пропали.

– За то, что не настояла, чтобы отец забрал тебя.

Парень уже хотел было возразить, мол, что она такое говорит, но врач, открывший дверь, поманил его с собой.

– У твоей матери бронхогенная карцинома, – сказал врач, сидя в своём кабинете и снимая очки, положил их перед собой.

Жана все медицинские названия напоминали смертный приговор, будь это «острый тонзиллит» или «стоматит» – звучало страшно, но, как потом оказывалось, каждый второй человек на планете сталкивался с этим. Почему-то в этот раз Жан был уверен, что это лишь страшное название какой-нибудь не страшной болезни.

– Что такое эта карцинома? – спросил он.

Врач долго думал, стараясь подобрать правильные слова, ведь перед ним не какой-нибудь взрослый родственник, а всего лишь ребёнок.

– Рак, – скудно ответил он, а внутри Жана всё развалилось. – Четвёртая стадия не поддаётся лечению, поэтому вопрос встаёт только о том, сколько ей осталось прожить.

Жан раскрошился на мелкие частички.

– Нет. Не может быть.

Не может.

Ни с ним.

Ни с его мамой.

– Она сказала, что курит с четырнадцати лет почти по три пачки в день.

Жан всхлипнул.

Это же сон, да? Сейчас Жан проснётся и обязательно обнимет маму, расскажет ей про сон, а она рассмеётся и скажет, что умирать пока не собирается.

– Она же вылечится, да? – Жан схватил ладонь врача. – Я найду деньги на химиотерапию или какую-нибудь операцию. Вы только скажите сколько. Я всё найду и всё принесу.

– Абсолютно точно выздороветь при запущенности болезни невозможно. Поэтому терапия направляется на поддержание нормального состояния и избавления от мучительных последствий патологии, – врач замолчал, пока Жан фильтровал в голове всё сказанное. – Ей осталось не больше полугода.

Жан заревел в голос.

Слёзы на подбородке срывались вниз и разбивались на мелкие капельки о плиточный пол. Так же разбивался и Жан.

Это не могло произойти с его семьей. Нет. Это всё чужое. Пусть другие чувствуют эту боль. Пусть другие раскалываются на кусочки. Почему с ним?

Раскол. Жан, сам не ожидая от себя, соскочил с места и убежал прочь из больницы, будто сможет сбежать от этой проклятой новости.

Солнце уже давно село за горизонт, поэтому он бежал по темной улице, не зная куда ведут его ноги.

Бежал.

Бежал.

Бежал.

Воздуха в лёгких не хватило. Он упал на землю, зарывая пальцы в грязь. Жан взвыл. Выл во всё горло, словно пытался вытянуть боль через крик.

Не с ним. Не с его семьёй. Не с его матерью.

В больницу он возвратился под утро с букетом ромашек, которые нарвал возле школы. Зашёл в полностью грязной и промокшей одежде, и застал маму мирно спящей на кровати. Парень медленно подошёл к ней и прислушался к хриплому дыханию, после укрыл её больничным пледом.

У его мамы сегодня День рождения.

Следующие месяцы превратились в бесконечные мучения. Жан устроился ещё на три работы для оплаты больничных счетов. Пришлось даже звонить Симору, чтобы тот помог найти подработку или что-то вроде того.

Жан через день навещал маму, спрашивал о её самочувствии, покупал детское питание. Иногда оставался на ночь и прислушивался к тихому хрипению, а утром, захватив с собой куртку, шёл на работу.

Он каждый день видел, как мама таяла на глазах, словно первый выпавший снег. Болезнь не только сжирала её лёгкие, но и её саму: кожа стала серой, кости начали выпирать. По ночам Жан слышал, как мама просыпалась и вопила. Врачи её успокаивали, давали обезболивающие, ставили всевозможные капельницы и оставляли её один на один с болезнью, с которой самостоятельно справится она не могла.

Жан старался заходить в палату с улыбкой на лице и с новым подготовленным анекдотом, который заставлял её смеяться. Каждый день он брал для неё обед у медсестёр и приносил на подносе. Кормил бережно с ложки и убирал тазик рвоты, выходящая из неё после каждого приёма пищи. А иногда выходила просто кровь.

В один из солнечных дней, Жан распахнул шторы, позволяя солнечному свету проникнуть в палату и осветить серую кожу матери. Она очень любила, когда в детстве Жан пел различные песенки, выученные в школе. В этот раз Жан захотел вернуть её в то беззаботное время. Он поставил небольшую колонку на стол и включил музыку.

– Великий певец Жан решил посетить мои покои? – она выдавила из себя улыбку.

На её вопрос Жан прислонил указательный палец к губам, а после гордо вскинул голову и поклонился.

Он начал петь детскую песенку про лягушек, выученную ещё в третьем классе. Но, во взрослом возрасте получалась куда хуже, чем предполагал парень: фальшивил на верхних нотах, хрипел на некоторых гласных, а посреди песни и вовсе забыл слова, но мама громко смеялась и по-детски хлопала в ладоши.

Женщина почувствовала, как её горло омерзительно сжимала колючая проволока. Сначала она пыталась сдержаться, но ослабленное тело не могло бороться с болезнью, поэтому она заглушила мелодию своим раздирающим кашлем.

И Жан снова сломался. Сквозь слёзы, он подбежал к ней, протянул тазик и успокаивающе гладил по спине, продолжая негромко напевать песню, чтобы перебить кашель матери. Та, сгибаясь от боли, выплюнула сгусток крови, а после, как ни в чем не бывало, легла на кровать, прикрыв глаза. Жан несколько раз погладил её по волосам, а затем испуганно отдёрнул руку как от огня – между пальцев остался клочок тонких волос.

Кашель матери стал единственным звуком, который Жан слышал. Через пару недель опухоль распространилась в средостение и лимфатические узлы шеи, и теперь это затрудняло речь мамы, позволяя ей просто лежать на кровати и смотреть в одну точку.

Парень стал спать прямо в палате на стуле, потому что та каждую ночь просыпалась от кашля и не могла вздохнуть. Приходилось её немного нагибать, чтобы кровь, гной и слизь смогли спокойно выйти.