— Она приходила ко мне. Брала. Многое. Она знает. Меньше меня. Но знает. Училась. Ему нужны были яды. И мы делали. А потом те, на кого он смотрел, умирали.

— Мы думали, что он их убивал.

Сиу склонила голову.

— Она давала напиток. Ему. Им. Огонь выходил на свободу. И сила. Страсть. Он их убивал.

Вот ведь.

А… недоказуемо. И главное, что Чарльзу об этом знать не стоит. Наверное. Или рассказать? И…

— Это просто ошибка, — произнес Чарльз, приоткрывая дверь. — И… Милли, пожалуйста. Я не знаю, вспомнит ли она, но… это просто ошибка. Молодой глупой девочки, которую приворожили. Ты ведь понимаешь?

Я чуть склонила голову.

— Если не вспомнит, то… не надо рассказывать, ладно?

Не буду.

Я — не буду. Да только как-то… что-то расхотелось мне на Восток отправляться. Совершенно.

Августа открыла глаза.

Несколько мгновений она просто лежала, такая бледная, хрупкая, с неестественно огромным животом, который за последние дни увеличился, и Чарльз крепко подозревал, что это — совершенно ненормально. Но она открыла глаза.

И лежала.

Слушала.

— Здравствуй, — тихо произнес Чарльз, осторожно коснувшись руки. Сквозь пергаментную кожу проступали сосуды, и казалось, что, стоит надавить, и кожа эта лопнет.

Синеватые ногти.

Синеватые губы.

Ублюдок умер слишком быстро после того, что он сделал.

— Здравствуй, — эхом отозвалась Августа. Шепот её был тише голоса ветра за окном. Но Чарльз услышал. И улыбнулся.

— Это ты? — столь же тихо спросил он.

— Ты пришел за мной? — Августа повернула голову к нему.

— Да.

— Зачем?

— Чтобы спасти.

— Я не просила меня спасать.

— Ты… помнишь?

— Помню.

— Что?

— Все помню, — её безмятежная улыбка пугала. — Помню, что жила. И любила. И была счастлива.

По спине побежал холодок.

— Помню, что меня тоже любили.

— Не только тебя.

— Не только. Но он бы понял. Уилл. Рано или поздно, но он бы понял, что ему нужна лишь я. И отослал бы прочих. И мы жили бы втроем. Он, я и наш сын.

— Или дочь?

— Сын. Ему нужен сын, — она попыталась сесть, и Чарльз поспешно сунул за спину подушку. От Августы пахло болезнью и… безумием?

А оно имеет запах?

Похоже, что так.

— Что ты мне дал? — поинтересовалась она. — Сиу намешала? Еще та тварь… нелюдь… знаешь, Уилл заставил бы их склониться пред его величием.

— Украв артефакты?

— Он не крал. Они сами принесли, — Августа откинулась на подушки и погладила живот. — Они присягнули бы на верность. И он был бы милостив к своим подданным. Ко всем подданным.

— Ты встречала деда?

— Конечно. Он приходил. Самоуверенный козел.

Это какая-то другая Августа. Та, прежняя, его сестра, в жизни не опустилась бы до того, чтобы обозвать кого-то.

— Тоже думал, что умнее всех. Решил воспользоваться Уиллом… ты его убил?

— Не я.

— Не важно. Он бы все равно умер. И остальные… все, кто мешал нашему счастью. И не понятно только, почему ты жив?

Она поглядела так требовательно, что даже стало неудобно.

— Августа…

— Я бы стала императрицей.

— А я бы умер?

— Возможно. Или занял бы достойное место у трона.

— Служа самозванцу?

Странный разговор. Разве о том надо? Надо спросить о самочувствии. И заверить, что теперь-то все закончилось, что они скоро отправятся домой, всего-то пару дней нужно, порядок навести и заправить баки дирижабля летучим газом.

А там…

— Он не был самозванцем, — глаза Августы блеснули. — Он был драконом! Возрождавшимся! А ты… ты его убил!

— Не я.

— Конечно, твоя потаскуха…

— Замолчи.

— Она пришла. Обманула… и убила! Ты и она… будьте вы прокляты!

Этот визг ударил по ушам. И мрачноватого вида сиделка, присланная Дэном, поспешно перехватила руки Августы.

— Не шали, девонька, — сказала она неожиданно мягким низким голосом. — О ребеночке подумай.

— Он… он родится!

— Обязательно, — сиделка была крупной и грубоватой женщиной, до того некрасивой, что и смотреть-то на неё было неприятно. — Обязательно родится.

— Сын.

— Может, и дочка.

— Сын нужен! — заспорила Августа, неожиданно успокаиваясь. — Уиллу нужен сын!

— Будет и сын.

— Наследник!

— А то.

— Он родится… он вырастет. Я расскажу ему все. И он вас убьёт! — радостно завершила Августа, откидываясь на подушки. — Пить хочу.

— Сейчас, детонька. Водички? Или вот бульончику? Бульончик хороший, бульончик силы даст. Давай-ка ложечку… вот умничка… у такой красавицы…

Сиделка ворковала, успевая и подушки взбить, и одеяло поправить, и удержать Августу, обжигающий взгляд которой не обещал ничего хорошего.

— Чтобы детки сильными были, и матушка должна быть сильной.

И Чарльз поднялся. Может, лекарство не подействовало? Или… или не подействует вовсе? Что, если дело не в привороте, что если именно эта любовь, она настоящая?

Он вышел и прикрыл за собой дверь.

Прислонился к створкам, закрыл глаза. Боги, как он устал… и от Запада, и от всей этой истории.

— Не помогло? — Милисента подпирала стену.

— Не знаю. Я боюсь, что и не поможет. Что дело не в нем, а в ней самой.

— И что дальше?

— Понятия не имею, — вынужден был признаться Чарльз. — Я как-то не думал. Я… я ж считал, что и вправду нужен. Что приду. Спасу. И мы уедем. Она очнется.

Он подавил вздох.

Милисента взяла за руку и осторожно заглянула в глаза.

— Может… ей надо время?

— Может.

Только Чарльз начал подозревать, что время не поможет, что… и вправду, что дальше?

— Надо отвезти её домой. Там врачи. И целители. Здешнему я как-то не особо доверяю, — признался он. Пальцы жены были холодны. И сама она, наверное, замерзла. В этих башнях как-то слишком уж зябко. И он обнял Милисенту.

Просто взял и обнял.

— Есть те, кто занимается душами… не знаю… про них всякое говорят. Я не отдам её в…

— В дом призрения?

— Лечебницу, — поправил Чарльз. — Хотя есть очень хорошие, но все одно не отдам. Поместье… небольшое и тихое. Найму кого-нибудь, чтобы присматривали. Опять же… может, это от беременности? Я слышал, что беременные женщины часто разум теряют.

— Может и так.

— Не особо на это надеешься?

— Не знаю, — честно призналась Милисента. — Я её вообще боюсь. Но постараюсь как-нибудь привыкнуть. Мы ведь родственники теперь? Или как?

— Родственники.

От неё пахло травами.

А дверь стоило бы запереть. И без присмотра Августу оставлять нельзя, хотя с ней сиделка, но все одно сказать надо, чтобы не отлучалась. Вдруг да Августа решит наложить на себя руки?

Почему-то эта мысль не напугала.

Напротив, та, кого он увидел, не станет убивать себя. А вот эта мысль уже напугала. Но не настолько, чтобы выпустить жену.

— Значит, план имеется, — сказала та.

— Имеется.

— И это хорошо. Эдди… в общем, сказал, что дирижабль почти готов, что можем вылетать, как соберемся.

Наверное, стоило порадоваться.

Скоро все и вправду закончится, пусть и не так, как ожидал Чарльз. Но… главное, скоро закончится. И он вернется, наконец, домой.

Или нет?

— Когда ты много думаешь, то становишься слишком серьезным, — сказала Милисента. — Голова не болит?

А глаза у неё все еще золотые.

И волосы темные, непослушные. Смуглая кожа. Резкие черты лица. Удивительные черты, которыми нельзя не залюбоваться.

Тянет коснуться.

И Чарльз касается.

Сердце замирает. А потом отмирает.

— Ты удивительная, — больше не хочется думать ни о чем.

О плохом.

О хорошем тоже.

Хочется стоять вот так, вдвоем. Вечность. Или две. Две вечности всяко лучше одной. И ловить улыбку на её губах. Наверное, это нехорошо.

Категорически.

Нужно помнить… плевать на все, что нужно помнить, в том числе и на приличия. У него жена есть.