Как и следовало, Ригзури лишь продолжал работать лопатой, выгребая навоз.

– А я тебя научу сейчас… – голос отдавал хмелем. Мужчина приблизился и ухватил юношу за длинную крепкую косу.

Ригзури мог спокойно выдержать, если бы его драли за волосы, но то, что случилось потом, он стерпеть не мог. Надсмотрщик выхватил кинжал и одним мощным движением сверкнувшего лезвия полоснул по волосам раба. Ригзури рванулся, и с разворота ударил обидчика лопатой. Это был позор – одно из страшнейших оскорблений, лишить косы мужчину его племени.

Повалившись слегка, мужчина взвыл и ринулся к рабу, но тот оказался проворнее, а главное, яростнее противника. К тому времени как на шум прибежали и скрутили, избив до потери сознания, непокорного раба, он успел так отделать превышавшего его в росте и размерах надсмотрщика, что тот едва мог подняться. Однако когда все же смог, то первым делом пнул с яростью несколько раз в живот лежащего без чувств в куче навоза рядом с отрубленной косой молодого раба. Ригзури предстояло битье кнутом. План побега оказался под угрозой.

Однако медлить было нельзя. Друзья знали, что именно этой ночью конюх будет не трезв, и теперь шанс ускользал из их рук, как черная бесчешуйная рыба. Топорик был вне себя, но Ригзури вряд ли мог знать об этом, ведь был привязан к жердям на улице, подставляя исполосованную спину ночному звездному небу. От ста плетей его спасло благоволение хозяйки, ценившей тех, кто умел обращаться с ценимыми ею более людей.

Тихонько выскользнув из барака, Топорик, поднаторевший в побегах, подкрался к лобному месту. Юнца не охраняли. Сочли это не нужным. Ножа у раба, разумеется, не было, однако от пут можно было освободить иным образом – ведь кто мог подумать, что у узника, избитого плетьми, хватило бы силы выдрать жерди из земли. У Топорика же хватило. От прикосновения Ригзури пошевелился.

– Тсс… Ни слова! Сейчас или никогда. Придется тебе так.

Юноша только стиснул зубы и кивнул. Они двинулись к конюшне. Лошади не шелохнулись, почувствовав всегда столь заботливого к ним человека. Пока Ригзури выводил коней, Топорик быстрым и точным движением сильных рук лишил конюха возможности вызвать подмогу. Занятый лошадьми, Ригзури не видел этого.

Однако надолго незамеченными беглецам остаться не удалось. Вскочив на неприкрытые спины коней, они бросились в степь, но вскоре за ними уже ревел лай своры голодных сторожевых псов.

Кони неслись во весь опор, напуганные собаками, а те, спущенные с цепей, рвались кусать их за ноги. Ужас в темных глазах скакунов, их храп, заполняющиеся слюной рты… Всадники ехали без узды и седел, как на родине Ригзури. Он был впереди, так как лошадь слушалась его, а вторая неслась за первой, и на ее спине, цепляясь за гриву, и стараясь изо всех сил удержаться, плюхался Топорик.

Ночной воздух прорезал гулкий хлопок. Лошадь под Топориком издала странный звук и завалилась на бок, храпя, она некоторое время перебирала копытами, но потом перестала. Раскрытые черные глаза застыли с выражением ужаса в них. Топорик, в отличие от его напарника, хорошо понял, что случилось. Он ловко выбрался из-под тела умирающего животного и бросился к Ригзури, пытавшемуся удержать своего коня. Рыжебородый вскарабкался к нему, на ходу рыча «во весь опор! Скорее!!!» Конь тронулся, но под тяжелым весом двух мужчин уже не мог нестись столь же резво. Ригзури было жаль бедное животное, и того второго, что остался лежать в высокой степной траве. Однако мужчина за ним лишь ревел «погоняй! А то дострелят!»

Вскоре, подтверждая его слова, раздался еще один выстрел. Но расстояние между ними и стрелявшим, видимо, было уже больше дальнобойности ружья, и хлопок не принес новых жертв.

По следу беглецов продолжали бежать псы. Свирепые животные, которых держали впроголодь, готовые разорвать любого, мчались по примятой копытами траве, заливаясь злобным лаем. Измученный конь рухнул под своей ношей, и только в ужасе дергал ушами в ответ на хищный лай.

– Всё, – тяжело просопел рыжебородый, однако занял оборонительную позу.

– Не совсем, – ответил ему светловолосый юнец, он почему-то был спокоен. – Собирай камни, – сказал он спутнику, и сам принялся выполнять сказанное.

Топорик в дополнительном приглашении не нуждался и без лишних слов принялся искать в траве камни. Лай тем временем приближался, а его спутник стал вести себя странно. Он опустился на колени, приклонил лоб в землю и попросил у нее и у собак прощения. Потом поднялся, зажав в правой ладони один из камней, и застыл в неподвижности, и вдруг с силой швырнул его на звук. В общем лае резко послышались скулящие ноты. Ригзури взял новый камень, однако бросать его не стал, но замер, прислушиваясь. Собаки продолжали лаять, но почему-то не приближались.

– Я не хочу причинять вам зла, – с мукой в голосе прошептал Ригзури, – уходите.

– Может, попробуем снова на лошадь? – спросил его Топорик.

– Нет, они будут преследовать, если мы побежим, – ответил юноша, – они должны уйти сами. Я убил или покалечил их вожака.

Топорик покосился на него с недоверием.

– Уходите, – повторил Ригзури.

Лай опять начал нарастать. Тогда Ригзури запустил камень и, судя по звукам, снова попал. Собаки стали тише.

– За ними идут люди с оружием, – тихо сказал ему Топорюик.

– Не думаю, – ответил Ригзури, – Я не слышу их, возможно, слишком доверяют собакам.

Собаки же лаяли как-то неуверенно и не приближались. Тогда Ригзури сам начал движение на них, держа наготове камни, и свора вдруг сорвалась с места и двинулась от него. Недолгое время он преследовал их, а потом остановился, ожидая, когда те уйдут на большое расстояние, и медленно вернулся к своему спутнику.

– Лошадь придется оставить, – сказал он ему, – ей все равно не унести нас двоих, а сейчас она без сил. Пусть отдохнет, а потом она сама найдет дорогу к стойлам. Надеюсь только, собаки не тронут ее.

– Хорошо, – кивнул Топорик, – но нам нужно торопиться. Они могут догадаться, что собаки не загрызли нас.

И двое беглых рабов двинулись в ночную степь. Они не чувствовали усталости, переполненные ражем побега, и шли всю ночь, время от времени прислушиваясь к необычному вою. Но то были шакалы. Когда солнце озарило колышущиеся пахучие травы, рыжебородый мужчина и светловолосый юноша добрели до балки и, укрывшись в ее колючих кустах, повалились на землю и забылись, наконец, сном.

Раны Ригзури нещадно ныли, но их нечем было даже перевязать. Топорик промыл их в ручье, из которого они пили воду.

– Держись, брат, – взял он за обгорелое плечо юношу, – теперь не сдохни только, ведь мы уже на свободе…

«На свободе…» – Ригзури поднял серо-голубые глаза к небу. Он потерял сестру, свою честь, лишившись косы, его тело представляло месиво из ран и синяков… Нет, он еще поживет… Он должен жить – ради нее. Он найдет ее и заберет у жрецов, чего бы ему это ни стоило. А косу… Что ж. Ее он потерял заслуженно: не смог сестру уберечь.

Поначалу Римьяна с трудом осознавала, где она оказалась. После всего, что с ней произошло за последние дни, она ждала чего-то ужасного, совершенно не понимая, зачем ее привезли на этот остров посреди бушующих морских вод, о существовании которых ранее она имела весьма смутное представление. Теперь же, проведя на корабле несколько дней, она оказалась в месте, которое также вряд ли могла бы представить раньше – высокое каменное строение, такое же мрачное, как этот остров, окруженный ледяными водами. Все для девушки излучало холод и неприветливость, в отличие от ее родных мест. Она пыталась создать хоть малое ощущение уюта в душе, вспоминая шершавые стволы деревьев, среди которых росла и жила, теплый свет, лившийся на землю через их листву, голоса родных… и среди них голос брата, она видела его добрую улыбку, когда он смотрел на нее… И тогда боль разлуки и отчаянье от того, что она его больше никогда не увидит, накатывались на нее еще более ледяной волной, чем те, что врезались в скалистый берег острова. Она погружалась в туман и оцепенение, эта боль была выше, чем девушка могла сейчас вынести, и разум блокировал чувства.