На борту находились орудия, о существовании которых Ригзури раньше не подозревал. В лесах, где он жил, оружием дальнего боя, впрочем, на его памяти используемым только на охоте, был лишь лук. Здесь же стояли крупные металлические орудия, стрелявшие тяжелыми шарами и с помощью огня. В крепости портового города, где его продали в рабство, тоже находились подобные. Но Ригзури там не был и тем более не видел их в действии. Однако вскоре ему представился такой случай, но уже находясь на нападавшем, а не атакуемом, корабле.

Запал первого же сражения захватил юношу. Кровь неслась по жилам, как горный поток. Он почти смеялся, когда сталь лязгала в соприкосновении его сабли с саблею противника. В какие-то моменты жизни на корабле Ригзури вдруг забывал про все, ловко взбираясь по вантам, как дикий зверь. Его больше не пугала ни качающаяся палуба, ни бескрайнее водное пространство вокруг. Снасти и рангоут стали его деревьями. Щебет птиц лесных сменили крики морских и шум волн. Бег корабля, скрип снастей, столкновение судна борт о борт и свист абордажных крючьев! Это забирало его боль. Это давало отдых, хоть на время, от гнета вины и мук потери. Внутри него пробуждалось дикое необузданное ощущение свободы. Впоследствии оно даже пугало юношу – так мало контроля было в этом чувстве, оно пробивало, словно паводок, бобровую плотину, и несло щепки далеко-далеко. Морское необъятное пространство, бесчувственное, безжалостное к человеческой жизни, унесшее его сестру, сейчас дарило ему ощущение свободы, которой он не знал раньше, даже в близких его сердцу дремучих лесах его родины.

***

Капитан «Аурелии» быстро заметил белобрысого юношу, поначалу выглядевшего несмышленышем, однако вскоре показавшего расторопность на корабле и отличившегося ловкостью и яростью в первом же из морских сражений. Другой подобранный ими мужчина обладал умениями не только справного вояки, но и превосходного шкипера. Капитан подозревал в молчаливом бородатом мужичке бывшего пирата. Тот не зря носил свое прозвище, искусно орудуя топором в ближнем бою. Также бородач великолепно ориентировался по звездам и разбирался в маневрах. Теперь те, кто поначалу казались капитану незначительным прибавлением к команде, зарекомендовали себя как ценное приобретение для его судна.

И чтобы заручиться их желанием продлить свое пребывание на корабле, после первого же боя Капитан велел выдать им хорошую награду из вырученного с торгового толстяка-суденышки. Добрый шкипер и дерзкий в бою и на снастях мальчишка, к тому же обладавший орлиным зрением, были в цене для пиратского судна.

До Южных островов бывшим беглецам предстояло добраться уже как часть команды и братства. Но Ригзури еще мало представлял себе, какую жизнь это сулило ему.

– Для новичка ты неплохо держишься, – сказал ему во время одной из вахт Капитан.

Ригзури вначале хотел возмутиться, но потом понял, что бесполезно покрывать очевидное. Он молча кивнул в ответ.

– И для беглого раба слишком уж… – хмыкнул капитан, – как тебя занесло в такую жизнь?

Ригзури продолжал наблюдать горизонт. Ему пока не было ясно, насколько стоит быть откровенным с этим человеком.

Капитан погладил свою темную бородку.

– Ну что ж. Не хочешь, не отвечай. Что мне за дело до твоего прошлого, в конце концов? – и он ухмыльнулся. – Учти, братством мы неспроста называемся. Сюда не от слишком хорошей жизни попадают. Но даже у воров и убийц есть свой кодекс чести. Если так, конечно, можно сказать в нашем случае.

Ригзури повернулся к нему. С морщинистого обветренного лица на него смотрели озорные мальчишеские глаза. Глаза о многом могли сказать Ригзури. И потому Капитан вводил его в недоумение. Как у человека, за которым, наверняка, стоит немало мертвецов, может быть такой юный взгляд? До этого момента Ригзури посчастливилось не стать убийцей. В своем первом сражении он дрался неистово и отважно, но старался лишь обезвредить противника, а не убить. В Восточных Лесах убийство человека считалось тяжелым преступлением против собственной природы. Их земли были обширными, и деревням хватало места и пищи, так что в войнах не было надобности. Однако здесь на Равнине и в море, по-видимому, дела обстояли иначе.

Ригзури продолжил некоторое время удерживать взгляд Капитана, подробнее вглядываясь в него.

Как будто читая мысли, тот сказал:

– И что же ты хочешь увидеть, малец? Всю мою жизнь в одном взгляде?

– Вряд ли хотел бы, если бы даже и мог, – грустно ответил Ригзури. – Я мало знал об этих местах до того как попал сюда, но чем дальше, тем больше я сожалею о полученном знании. На моей родине люди взаимодействуют иначе.

– Видно, там живут какие-то иные существа! – хмыкнул Капитан, – я столько разных людей за жизнь повидал, и все они в целом мало отличались друг от друга. Как же ты попал сюда к нам?

– Не по своей воле… – ответил Ригзури.

– Почему не вернешься тогда?

– Не могу. Есть то, что я должен сделать. И без этого вернуться я не могу, а может, и вовсе…

– Но ты не планируешь надолго задержаться среди нашей братии?

– Напротив. Для того, что я должен сделать, мне нужно не только не оставлять вашу науку, а совершенствоваться в ней.

– Вот и славно! – Капитан похлопал юношу по плечу и отправился в каюту.

Ригзури остался на посту. Этот разговор заставил его задуматься. Как получилось так, что люди лесов почти не пересекались с остальными? Ведь вот он на деревянном корабле. Откуда бралось это дерево? Значит, люди равнин где-то рубили леса и скорее всего взаимодействовали с их жителями, но в своих лесах он такого не встречал. Возможно, их родичи, к которым они тогда держали с сестрой путь, жили иначе?

На остров спускалась зима. Дожди сменились мелкими колкими снежинками. Лужи покрыла ломкая корка льда. Близость моря и ветра не давала снежинкам собраться в мягкие белые подушки, как в лесах на материке, где выросла Римьяна. Однако в дубовой роще и кое-где между кривыми деревьями скапливались белые прогалины зимы. Холодный ветер перестал так активно свирепствовать, как в конце осени, но был все столь же холоден и недружелюбен. Казалось, именно он и являлся истинным хозяином Острова. Завывая у монастырских окон, он будто старый волк облизывал зубы, говоря: «я был тут до вас, и буду, когда вас тут не будет». На территорию монастыря вход ему был закрыт, и потому оставалось только скалиться, бродя вдоль стрельчатых башенных окон.

За одним из таких окон, на невысокой кровати под пологом лежала юная девушка. Она почти не могла двигаться и только слушала, как за окном ноет старый волк – ветер, и смотрела на призрачные обрывки серых облаков, которые он гоняет по небу – все, что она могла углядеть в стрельчатом проеме окна. От каждой попытки двинуться тело пронзительно ныло, и боль прожигала его. Однако через эту боль она была способна чувствовать конечности, что было немаловажно. Травмы, которые молодая послушница получила при падении, были очень серьезны. И даже Старшая Жрица не могла пока сказать, восстановится ли девушка полностью.

Но Римьяна не испытывала страха. Возможно, сознание не до конца вернулось к ней, и она не понимала, что с ней в действительности произошло. Из этого состояния она иногда выныривала в бодрствование, где существовал лишь клочок неба в стрельчатом окне и боль. Но чаще Римьяна спускалась на иные уровни существования, пытаясь приблизиться к тому свету, что заполнял ее перед приближавшейся смертью. Она растекалась мягким теплом внутри своего тела, проходя изломы и трещины, заполняя их и все тело светом. Единственным ритмом, который она осознавала, было ее дыхание, но и оно порой исчезало, оставляя девушку в полной тишине.

В бодрствующем состоянии она почти не принимала пищи и пила лишь немного воды. Неизвестно, что поддерживало в ней жизнь это долгое зимнее время. Однако ближе к началу весны, приход которой на северном острове достаточно долго можно было счесть незамеченным, девушка вдруг подала более активные признаки жизни. Ранним утром, когда Нритта пришла проведать послушницу, она нашла ее сидящей на кровати. И, не успев подойти, Нритта увидела, как та, что в конце осени лежала изломанная и искалеченная внизу обрыва, поднялась на ноги. Девушка ступила несколько шагов, но тут колени ее подломились, и она рухнула в объятья подбежавшей сестры. Нритта удержала ее и хотела помочь добраться до кровати. Но Римьяна лишь отрицательно покачала головой и, опершись на жрицу, снова выпрямилась и с трудом, но решительно двинулась к двери.