Выскочив на открытое пространство, она замерла. Впереди до самого серого горизонта простиралось бескрайнее море. Свинцовые воды мерно катили гребенчатые волны. Внизу, у самых ее ног, обрывались скалы. Торчали зубья валунов, захлестываемых морским владыкой. Беспощадный ветер хлестал ее рассыпавшиеся и промокшие волосы по щекам и обливал ледяным дождем.

Тогда Римьяна набрала полную грудь воздуха и закричала. Этот крик мало походил на человечий. Это был рев, вырвавшийся из самого ее сердца, и слившийся с ревом волн. Он клокотал на их гребнях и разбивался вместе с ними о скалы. Потом девушка раскинула в стороны руки, вся вытянулась, прогнув слегка спину, будто пытаясь улететь, и поднялась на самом краю обрыва на носочки. Она прикрыла глаза, какое-то время балансируя так. Как будто почувствовав что-то, усилился ветер и теперь напрямую бил девушку в лицо. Мокрые волосы развевались в стороны, как и разодранное одеяние.

Перед закрытыми глазами Римьяны вдруг разлилась вспышка теплого света, будто луч уже зашедшего солнца пронзил поверхность грозовых туч и ударил прямо в нее. Это продолжалось несколько мгновений. Она не почувствовала, как ее тело сместилось еще немного вперед. Этого изменения хватило для нарушения равновесия и чтобы и так меленькая опора ее пальцев перестала быть ею. Всего миг, и хрустнули кости, встретившись с камнями побережья, и мир померк.

Ледяные волны и дикая боль заполняли все ее существо. Искалеченное тело лежало внизу, под обрывом, среди камней, куда время от времени долетала соленая вода.

Все частицы ее жизни были заполнены болью. Потом по всему телу пошел сильнейший жар, как при лихорадке, и последние капли сознания покинули его.

Вместо сознания пришло нечто иное. Все существо ее будто залило солнце. Оно говорило с ней. Оно спрашивало ее. «Кто ты?»

Но девушка не могла отвечать. Сознание ее полностью растворялось в этих вопросах. Римьяны больше не было. Ее на самом деле никогда не было. А был лишь этот безграничный свет. Или это была безграничная тьма?

Все пространство то заполнял нестерпимый ужас, сжимавший все до одной лишь точки. То расширявшееся и заполнявшее все светом чувство безграничной любви.

Внутри нее булькали, как пузырьки, отдельные части чего-то, что раньше она считала своим. А сейчас это было не больше чем осенние сухие листья, гонимые ветром. Ее как будто разобрали на тысячи мелких составляющих, ее мыслей, желаний, страданий, суждений… И ничего из этого ей не принадлежало. Но кому это ей?

Не было ни того, кто мог задать этот вопрос, ни того, кто мог ответить на него, ни того, кто бы мог услышать этот диалог. Не было ничего. И было абсолютно все. Все? Что?..

Жар охватил ее тело. Огонь разливался по нему. Ледяная вода заполняла ее жилы, лед сковывал ее сердце. И оно перестало биться.

Дождь превратился в снежинки. Они кружили над распластанным на камнях телом и не таяли на нем.

***

В монастыре не сразу заметили исчезновение послушницы. Странная тревога и дрожь вдруг пришла в тело Старшей Жрицы, когда она читала в своей келье. Через мгновение женщина поднялась и прислушалась, полностью погрузившись в свои ощущения. И тут же послала за Нриттой. Та прямиком отправилась в комнату к сестре Мелиссе, и сразу сообщила Жрице об исчезновении девушки. Все старшие и сильные жрицы были подняты на ноги. Они достаточно быстро почувствовали месторасположение умирающего тела.

Когда удалось добраться до обрыва и с помощью веревок спуститься вниз, им открылась страшная картина. На камнях лежало изуродованное женское тело в обрывках окровавленных одеяний. Руки, неестественно вывернутые, походили на переломанные крылья хищной птицы. Глаза, широко распахнутые, с расширенными зрачками, словно совиные, с замершим взглядом, направленным в небо.

Старшая Жрица подала знак остальным отойти, после чего опустилась на колени подле девушки. Женщина положила теплую ладонь ей на грудь и закрыла глаза. Мысленно погружаясь внутрь грудной клетки, Жрица почувствовала еще теплую сердечную мышцу, сведенную спазмом холода. Она не отрывала ладони от тела девушки, наполняя его теплом. Мышца отчаянно дернулась, вытолкнув волну крови. Та быстро побежала по окоченевающим сосудам. Снова сжалось и толкнуло… И еще…

Девушку очень бережно перенесли в монастырь. Всю ночь Жрица провела подле нее, не отрывая горячих ладоней от тела девушки. Но даже Старшая Жрица не была всемогущей, чтобы излечить такие раны.

Всю ночь бушевала стихия. Вьюга вперемешку с дождем метались по всему острову, как будто желая сорвать все живое и неживое с его поверхности.

***

Тепло и свет заполняли все. Абсолютно все. Ничего не существовало, кроме Него. Кроме кого?.. Пространство видоизменялось. Возвращалось чувство тела, воздуха, его прикосновения к коже, одежде со спекшейся кровью… Свет лился из окна прямо на лицо. Подле кровати, полусидя на полу, положив голову на край кровати, спала верховная Жрица.

Эта ночь стоила той большой борьбы. Но она осознанно пошла на нее, она знала, что не нарушает сейчас Закона. И не возвращает ничего из того, что должно было уйти. Жизнь не уходила из тела целиком. Но заставить снова функционировать почти умершее тело было задачей не из легких, даже для нее. Теперь уже тело девушки само восстанавливало силы.

Сознание полностью пока не вернулось к Римьяне – лишь первые смутные ощущения телесности. Но свет остался в ней. Впрочем, он там был всегда. Теперь же осталась и память о нем.

Первое время Ригзури никак не мог привыкнуть к ритму судна – поднятию тяжелых парусов, переброске стакселей, когда на повороте стоило немного помедлить, и ветер уже рвал из рук канат, надувая парус с другой стороны. Здесь все решала слаженная работа. Каждый должен был четко знать, по какой команде где оказываться, и с какими снастями работать. Порой юноша не успевал отдышаться, как галс перекладывали снова. Они часто шли зигзагами, маневрируя вдоль береговой линии островов. Именно так вероятнее всего можно было подцепить хорошую добычу.

Ригзури приходилось труднее других, ведь он ничего не смыслил в принципах движения парусного судна, ибо за канатами не видно всего маневра. Но однажды Топорик нарисовал на палубе пальцем вымышленный круг и объяснил внутри него позицию ветров, а ладонью, изображая движение корабля, – принцип основных маневров. В свободные моменты Ригзури приглядывался к такелажу, пытаясь самостоятельно разобраться, куда идут какие снасти и что они перемещают или поддерживают. Дело пошло на лад, когда его впервые отправили на мачту. Высоты он не боялся и искусно взлетел вверх. Словно дикое лесное животное, юноша карабкался по снастям. Взлетая бесстрашно на самый топ, он вглядывался вдаль ястребиным взором и сразу оповещал о появлении ничего пока не подозревающего корабля.

Капитан корабля, носившего имя «Аурелия», был человеком проницательным и имел немалый опыт пиратской жизни. Он обладал чутьем и мог определить, когда риск был оправдан, а когда нет. Хорошо зная лоцию торговых путей, он пользовался потаенными бухтами островов, чтобы появляться перед противником незамеченным. И предпочитал не искать добычи далеко в открытом море. Слишком велика была вероятность оказаться сраженным непогодой, а не пушками противника. Капитаны торговых судов, впрочем, тоже понимали это. Поэтому, выбирая из двух зол, чаще все же выбирали идти не слишком далеко от берегов, надеясь проскочить опасные участки и как можно быстрее оказаться под защитой орудий торговых портов. Однако быстротой и маневренностью торговые суда и не отличались. Пытаясь создать судно как можно вместительнее для перевозки товаров, приходилось в силу конструкции, а потом и веса, жертвовать скоростью. Пузатые и неповоротливые парусники оснащали обильно прямыми парусами, стакселями меж мачт, и даже ставили вспомогательную мачту на бушприт. Но и это зачастую не помогало им сбежать от вертких и маневренных, как правило, некрупных пиратских кораблей. Так и корабль, на котором оказался Ригзури, был невелик и притом почти полностью оснащен косыми парусами, что придавало ему маневренности и возможности использовать даже несильный или почти противоположный ходу корабля ветер. Однако в силу этой же конструкции судна капитан «Аурелии» не стремился встречаться с крупными кораблями в открытом море.