Она не помнила, как дошла по тёмному лесу до той самой круглой поляны. Но ничуть не удивилась, увидев там Фиолета, сидящим на поваленном дереве. Она даже безошибочно определила само место, где он и сидел. На нём светлел тот самый загадочный костюм, те же серебряные ботинки. И бороды у него не было. Ива села рядом и прижалась к нему. Ствол упавшего дерева был сухим и мягко обросшим курчавым мхом. Фиолет обнял её в ответ.

– Почему, – спросил он, – я не могу быть с тобою вместе, когда мне, вроде, никто того и не запрещает. Ты ведь понимаешь, все эти игры в командира и в его команду, в которую я и не вхожу, не могут быть настоящей жизнью. Между мною и прочими стоит непонятная стена. Нет, никакой вражды нет, мы отлично общаемся, но когда проходит день, и я остаюсь наедине с собою, я абсолютно пуст, безмерно одинок. Если бы ни одна совсем ещё молоденькая женщина… Но ты не ревнуй, у неё есть муж, которого она любит. У нас только дружба, взаимная симпатия.

– Её зовут Ландыш, – не спросила, а утвердила Ива. Фиолет молчал. Если он и удивился, Ива того заметить не могла. Было темно. – Ты тоскуешь о «Пересвете»?

– Да. Тоскую о нём, как и той жизни, которой у меня уже никогда не будет. – Его лицо даже в темноте слегка светилось, таким оно было белым. И Ива опять подумала о том, что у него вместо крови в сосудах и капиллярах некая загадочная субстанция, похожая на молоко. Она потрогала очень бережно, губами, его лицо. Оно было прохладное. Фиолет с готовностью прижался уже своими губами к её губам. Странный поцелуй был мало похож на страстный и мужской. Ива вдруг подумала о том, что не помнит, а был ли он её мужем? Казалось, что был, и в то же время Фиолет казался ей собственным вымыслом, каковому в жизни нет места. Она заплакала от непонятной жалости к нему. Но возможно, жалость возникла и к себе самой. К тому, что она, став здоровой, так одинока. Как не была в то время, когда хромала. Она вспомнила о Ручейке, ставшем Светлым Потоком. Он показался сильно похожим на Фиолета. Только он проще и понятнее. Он настоящий. Ива вдруг поймала сама себя за эту мысль. Разве Фиолет не настоящий? Она судорожно ощупала его сильные руки. Его статное тело казалось живым, он дышал рядом, но чего-то не хватало, чтобы почувствовать его подлинным. Настоящим. – Ты мне снишься? – спросила она.

– Я не знаю, – ответил он. – Мне кажется, что в эту самую минуту в этом самом лесу, на этом поваленном бревне сидит одно единственное существо. Но кто? Ты или я?

– Мы и есть с тобою одно единственное существо, – сказала она. – Ты же мой сон. Моё порождение.

– Нет, – не согласился он. – Я не сон. И если я порождение, то не твоё. – Он крепко обнял её. И опять они долго молчали.– Иногда я тоскую так сильно, что у меня начинает болеть всякий мой нерв. Тогда я себя спрашиваю, почему? Потому, что я хочу любви. Ты настолько сильно любила меня, Ива. Неужели ничего уже не повторится?

– Но почему? Кто тебе запрещает любить меня?

– Не знаю, – опять сказал он. – Но после нашей разлуки я вдруг очутился за непонятной стеной. Я сквозь неё вижу, слышу, разговариваю с прочими, что-то и делаю, но я всегда и тотально одинок. Ты не должна терять свои короткие годы молодости на тоску по человеку, который никогда не сможет жить рядом с тобою. Ты должна обрести своё счастье с кем-то другим. С настоящим, но обязательно добрым и умным парнем. Чтобы он не был таким, как тот Капа. Чтобы не стремился тебя подавлять, никогда бы не обижал, дал тебе детей. Он должен быть настоящим.

Вот тут-то он и произнёс то самое слово, о котором она тоже думала. Он сказал – «с настоящим парнем». И повторил с усилением, – «должен быть настоящим».

– Разве ты не настоящий, Фиолет? Ты самая подлинная моя любовь. Я увидела тебя в Храме Ночной Звезды и сразу поняла, буду любить тебя.

– Как жалко, Ива, что мы разминулись не только во времени, но и в своих мирах, куда нас кто-то вселил. Почему так? И всё же кто-то, очень жалостливый, наверное, тот, кто всем хочет только любви, хотя и не исключено, что в несколько другом её понимании, нечеловеческом скорее, дал нам саму возможность встречи.

– Я плохо тебя понимаю, Фиолет, – созналась Ива. – Я простая. Мне нужна простота и ясность во всём. Я хочу вернуть то время, когда мы жили с тобою в моём доме. Топили печку твоим странным зёрнышком, которое ты прятал в топке, я варила тебе овощной суп. Ты и теперь любишь наши овощи?

– Любил. Да. Помню. Но теперь не знаю, что я люблю. Мне всё безразлично как-то. Хотя я и играю роль беспечного весельчака. За что и не любит меня Радослав, считая легковесным и пустым. Иногда он смотрит на меня так, как будто я и в самом деле пустое место. Он пытается что-то ухватить во мне, а не сумев этого, ужасно на меня сердится.

– Ты тоскуешь от того, что любил меня? Наша разлука для тебя не пустяк? – с надеждой спросила Ива у него.

– Вот! Видишь, и ты считаешь меня каким-то пустяковым существом, – обиделся Фиолет. – Иногда мне кажется, что разлука с тобою была для меня как разлука с жизнью. Как разлука с моим «Пересветом». Не в том смысле, что «Пересвет» был полностью подобен человеку во всём, а потому, что утратив его, я утратил саму возможность попасть на Родину. Я утратил саму жизнь. А теперь я вижу только посмертные сны.

– Что ты говоришь такое! – закричала Ива, – какие посмертные сны? Я живая! И я рядом. И ты живой. И мы рядом. – Она обхватила его за шею, покрывая поцелуями его всего. – Милый, не тоскуй! Я прошу, будь весёлым по-настоящему, а не притворно. Ты же нашёл своих, и сам же велишь мне не тосковать в одиночестве. Я принимаю тот распорядок вещей, какой есть, если я не умею его изменить. Я понимаю, что ты не можешь остаться здесь, а я не могу улететь с тобою куда-то, о чём у меня нет ни малейших представлений. Ты так и останешься жить во мне. И надеюсь, что точно так же я буду жить в тебе.

Он взял её на руки и легко понёс её через весь лес, уверенно ступая своими серебряными ботинками по лесной подстилке, по неровностям, ухабам и упавшим веткам, как и бывает в лесу. Ива слышала, как они хрустели под его ботинками, Потом они вышли на ту самую просеку и пошли уже рядом по утоптанной, довольно ровной дороге к выходу на опушку леса. Она прижималась время от времени к его плечу, вдыхая странный аромат загадочного мира, незримое, но ощущаемое напыление которого было на его костюме. Они шли быстро и, подойдя к мостику, сделанному чьими-то добрыми руками через мелкую лесную речку, увидели тёмную фигуру на том её берегу. Это был Капа.

– Я так и знал, что ты пошла в лес, – сказал Капа. Он протянул руку Фиолету, – Привет, небесный бродяга. Ты по-прежнему воруешь чужих невест? Ведь Ива теперь невеста Светлого Потока. Или я что-то не понимаю? – Он маскировал свою речь под шутку, но был сильно встревожен появлением Фиолета.

– Я сама пошла в лес. Дышать было нечем в твоей гостинице. Никто меня не воровал, – ответила Ива.

– Предупредила хотя бы, – Капа никак не мог поверить в то, что Фиолет появится тут ещё раз. – А то мой помощник принёс тебе чай, а тебя нет в комнате. Я же волновался. Одна и в лес пошла. Ты в своём уме?

– Откуда на вашем континенте появляется чай? – вдруг спросил Фиолет. – Насколько я помню по своим путешествиям, тут нигде нет чайных плантаций.

– Откуда? – опешил Капа и от вопроса и от резкой перемены самого разговора в сторону бытовых мелочей. – Из торговых домов берётся. А кто его туда завозит, надо бы у торговцев узнать.

– У вас много странностей и нелепостей даже, если касаться всего устройства вашего хозяйственного комплекса. Заводов по изготовлению машин нет, а машины есть. Строительных комбинатов тоже нет, а дома строят. Я не имею в виду «Города Создателя». С ними вообще не разобраться. Кук считает, что на одном из спутников вашей планеты, который невозможно вам увидеть невооруженным глазом, спрятана особая машина. Она и запускает все те процессы, которые приводят к возникновению ваших «Городов Создателя». А ваше небесное «Око Создателя» это не настоящее созвездие, а голограмма, маскирующая подлинный управляющий центр здешнего мира. Ваш мир кем-то порабощён, захвачен. Как Паралея. Это планета, откуда я и прибыл. Но тут попытка увенчалась успехом. А там, на Паралее… – тут Фиолет вдруг покачнулся, после чего сел на прибрежную траву, свесив ноги с крутого берега лесной реки. Река была узкая, а берега её крутые. – Что такое со мною? – спросил он у самого себя. – Я же ничего уже не помню о Паралее. Почему? Я не знаю, каким образом и зачем я бухнулся сюда.