– Я только воспользовался твоими же метафорами.

Шанс на прощение в ближайшие часы явно сгинул. Он ушёл в ангар, чтобы отладить аэролёт и отправиться к Куку, такому же душегубцу, о каких он тут рассуждал. Он даже не раскаялся в том, что залез в дебри своих воспоминаний, и так больно хлестнул её веткой по лицу, что она сразу утратила своё лёгкое утреннее расположение духа. Зная отлично, что он будет возиться очень долго в своём ангаре, что останься она, он обязательно пристанет и потребует от неё её женского оброка ему, как бы мужу, раз уж ему вдруг «захотелось», Ландыш решила уехать в ЦэДэМ – в столицу.

По дороге, нельзя и сказать, что без комфорта, пока она ехала, озирая грустными глазами местные красоты, она раздумывала о его бесчисленных прошлых жёнах – «уникальных алмазах», решая простую и сложную одновременно задачу, а не послать ли его в ещё одну ссылку, причём бессрочную, но от себя подальше? Пусть перебирается к Андрею Скворцову на тот континент, где живут златолицые люди, о достоинствах которых не уставал рассказывать Кук. Пусть найдёт там себе, как и Андрей, гибкую златолицую и послушную всем желаниям наложницу. Можно и на выбор, – умеющую петь-щебетать, или умеющую плавно танцевать и вилять узкими бедрами. Можно найти искусную повариху, можно вышивальщицу ковров, как у Кука была такая. Кук обожал ковры, на которых и спал в своих ажурных беседках в жарком климате. Пусть вместе с Андреем возлежат на таких коврах, а те им пляшут и поют, а также и угощают фруктово-липким десертом. А она, Ландыш, будет одна, какой и была в самом начале, как мать сдёрнула её с прекрасного и скучного острова в море-океане, чтобы вместе им отправиться в звёздное плавание на поиски недостающего дочери жениха.

Она вспомнила о своей дочери и поняла, что одиночества прежнего нет. Она – мать. И у дочери должен быть отец. И он есть. И он отец любящий. Только муж, вроде и дюж, а никакой. Круг размышлений замкнулся. Скоростная машина встала, и люди повалили из неё на выход.

И в тот самый момент, когда она раздумывала о том, а не стоит ли ещё поглотить одну плюшку, забыв о сохранности бесподобной талии, за соседний и такой же одинокий столик села девушка. Ландыш не верила в привидения, не верила в мистику, не верила в банальную, расхожую байку: «как тесен мир». Но тут было одно из трёх, – или привидения существуют и как-то возникают наподобие миражей, внезапно и неожиданно. Или мистическая невероятность, за которой скрыто лицо загадочно улыбающейся судьбы, или же мир, действительно, невозможно тесен. Как и утверждала её мать Пелагея Бусинка, когда плела свободными вечерами своей маленькой дочери сказания и небылицы об оставленной Земле, о своей юности, о таинственных мирах, придуманных Космическим Инкогнито.

При одном взгляде на её светлую косу, на задумчиво-отстранённое, отчасти и бледноватое лицо, Ландыш пронзило как током. Она даже подпрыгнула, забыв о манящей к себе плюшке и о мести Радославу, ради чего и мечтала несколько оплыть, чем окончательно уже сбить градус его вожделения на нулевую отметку. Ей была нужна любовь, а не то, чем временами он её одаривал – своим «хотением».

Это была Ива! Ландыш вдруг подумала, а что случилось бы, встреть её сам Фиолет? Как бы он себя повёл? А сама Ива? Но вопросы были глупы. – А чего вы и хотите от глупышки Ландыш? Спросила она вслух непонятно у кого. Фиолет же никогда не станет посещать столицу после того, как стал самой искомой фигурой для секретных и неясного назначения здешних структур. На посещение Фиолетом любых мест континента Куком был наложен строжайший запрет. Фиолет и бороду свою сбрил давно, поэтому и шанса встречи Ивы и Фиолета не просматривалось ни единого.

Ландыш, чтобы проверить на прочность беспамятство Ивы на события и лица последних двух лет, подтащила свой лёгкий стул к столику Ивы и уселась напротив неё. Будучи очень деликатной и скромной девушкой, Ива без слов подняла синие глаза на Ландыш. Та точно так же впечатала в Иву свой светлый взор, ожидая незаданного вопроса.

– Кажется, я вас помню, – сказала Ива, забыв уже о своей еде. – Ваше необычное платье, золотистые одуванчики и пушинки на нём я помню отлично.

– Да? – удивилась Ландыш с примесью испуга. – Платье моё старое. Но и совсем новое. Как только я его приобрела, так стала раздуваться как бочка для воды. Оно перестало на меня налезать. Я же ждала ребёнка. А тут вдруг нашла его и примерила. Оно оказалось мне впору. Я идеально сохранила все свои прежние параметры фигуры. А это не шутка.

– У вас есть ребёнок? Какая вы счастливая. Думаю, ваш муж изменил к вам своё отношение, – сказала ей Ива.

– Почему вы думаете, что ребёнок это счастье? И почему вы спросили о муже? В каком смысле он должен был изменить ко мне своё отношение? – Ландыш было очевидно, что Ива ничего не помнила. Ни о звездолёте, ни об их встречах там, значит, и о Фиолете она не помнила. Но почему она заговорила о платье? Когда это она его видела? Где?

– Потому что дети это главная и настоящая драгоценность, которой обладает всякий человек. А про мужа вы же сами мне рассказывали в этой же самой столовой, где и обедали. Правда, я плохо помню, сколько времени прошло с того дня.

Ландыш напрягла свою память, когда же это было? – Да, – согласилась она, – я частенько сюда захожу. Тут плюшки уж очень вкусные. И я, знаете ли, пристрастилась к ним. Я такие изысканные вкусности печь не умею, да и не люблю я сама готовить.

– Кто же готовит еду вашему мужу и ребёнку? – поинтересовалась Ива. Раз уж женщина сама начала общение, молчать и невежливо.

– Как получится, – уклончиво ответила Ландыш. – А почему вы спросили о том, что отношение моего мужа ко мне должно было измениться? Что вы имели в виду?

– Вы же сами жаловались, что он холодно к вам относился. Вот я и спросила…

– Я? Рассказывала вам о себе такие интимные подробности? – Ландыш расширила свои светлые глаза, хотя они и без того были очень большие.

– Ну да. Не я же всё придумала. Зачем бы мне? Я вам напомню. Я была тогда больна. Нога была у меня изувечена. И вы ещё кричали мне вслед, чтобы я вернулась. Что возможно вы сможете мне помочь. Вспомнили?

– А теперь? – Ландыш не помнила о той встрече. Из-за своей незначительности она выпала из неё начисто. Вероятно, на тот момент она была перегружена какими-то своими личными переживаниями. Чтобы прощупать ситуацию с беспамятством поглубже, она вкрадчиво спросила, – Вы выздоровели? Ногу вылечили?

– Да, – Ива улыбалась, – моя нога прежняя. Её не только выправили, но и восстановили икроножные мышцы в их надлежащей форме. – И девушка не без гордости продемонстрировала Ландыш свои ровные и мягко загорелые ножки, приподняв подол цветастого платья.

– Ты нарядная, – оценила Ландыш её платьице, подумав одновременно о том, какие же безвкусные девушки здесь живут. Ей не нравились их пёстрые одеяния, их некрасивая обувь, их бестолковые причёски. Вернее, отсутствие таковых. А вот лица у них были красивые и нежные. Что касается мужчин, то наличие бород делало их для Ландыш одинаково-неразличимыми и непривлекательными. Она лишь слегка пожурила себя мысленно за лицемерие, но обижать девушку критической оценкой было бы верхом неуважения и неприязни. А ведь Ива не просто ей нравилась, а сильно нравилась, сильно будоражила её любопытство.

– Скажи, – обратилась она к Иве, – ты не прочь прогуляться со мною по местному городскому парку? Мы бы поговорили с тобою, а то мне очень одиноко. У меня нет тут подруг.

– И у меня их нет, – поделилась Ива. – Рябинка где-то потерялась, как их семья переселилась в «Город Создателя». Вешняя Верба вышла замуж и тоже живёт где-то в огромной столице. И Ручеёк, то есть Светлый Поток где-то затерялся. Никого у меня нет. Берёзка одна осталась, но и она замужем, да и не дружила она со мною никогда.

– Почему же они затерялись? – не поняла её Ландыш, – в каком смысле затерялись? Разве нельзя было обменяться своими данными о проживании перед расставанием?