Финэля, сильно испуганная, до тряски, повернула голову и увидела в освещённом проёме двух мужчин, показавшихся ей огромными и лохматыми. Одежда на них поблескивала, что говорило о том, что они любят принарядиться. Она встала, а спала она в той же одежде, в какой и ходила днём, утратив к внешнему виду всякий интерес. Поковыляла в столовую, привыкнув подчиняться повелительному тону. Сработал давно уснувший условный рефлекс вечной служанки.
– Ну и высохшее чучело! – услышала она комментарий за своей спиной. – Не переплатили ли мы за такой дом с таким вот старым довеском к нему? Она и чашки не поднимет. Чего ты думал, когда соглашался на то, что бабка тут будет проживать?
– Ничего, Инзор, – громогласно ответил другой. – Старушка много места не занимает. Вишь, у неё каморка не больше шкафа для платьев её бывшей госпожи Рамины, – Слово «госпожа» было произнесено издевательски. – Пусть там и сидит, как блошка. Лишь бы не кусалась. Ты не сердитая, бабушка? – спросил он.
Финэля обернулась и увидела крупное весёлое, несколько необычное лицо. Он скалил белые и большие зубы и не казался таким уж страшным, как показался сразу. А поскольку парень был молодой, отменно здоровый, она затруднилась бы назвать его уродливым, поскольку ей все молодые казались симпатичными. Другой стоял несколько в стороне. А когда подошёл, то она покачнулась. На неё одновременно смотрели с двух абсолютно одинаковых лиц четыре глаза, чем-то похожие на собачьи или лошадиные! Отличить одного парня от другого было невозможно. Почему их глаза показались звериными, она не сразу сообразила. Они вовсе не были злобными, как ей сразу показалось спросонья. Наоборот, парни щерились ей навстречу, желая ободрить и расположить к себе. Дескать, мы пришли жить к себе, а не убивать тебя. Несколько удлинённый разрез довольно крупных глаз и широкая переносица создавали такой вот эффект от их внешности. Вероятно, их мать была похожа на кошку, а отец обладал весьма грубыми чертами, вот они и вышли такими экзотическими.
Смутно Финэля припомнила вдруг одну странную теорию, услышанную от своего возлюбленного учёного аристократа в далёкой молодости. Что люди делятся на расы, каждая из которых имеет ярко выраженные черты тех или иных животных и соответствуют им по повадкам и характерным особенностям. Есть люди – кошки. Есть люди – собаки. Люди – лошади, люди – грызуны или птицы. И так далее. Она не верила и смеялась. А он перечислял эти качества и вызывал её изумление попаданием в самую суть тех или иных людей. Скорее всего, подумала Финэля, это люди – лошади. А значит, они не хищные, хотя и грубые по виду. Успокоив себя смешной и данной им идентификацией, она без опаски уже пошла в кухню. Достала чашки, ни одну не уронив, тарелки, думая о том, что кормить их ей нечем. Сама она ела очень мало. Что приготовит, то и съест. Да и то не всякий день. Два близнеца ввалились следом и вывалили на стол целые кули разнообразной снеди. Финэля остолбенела от её количества. – Что же, ночью будете пировать? – спросила она у новых своих хозяев, купивших её, как некогда Ал-Физ купил Ифису. Но то было в прежние времена. Сейчас людей продавать и покупать было преступным деянием.
– Да слегка перекусим и спать пойдём. Завтра всё тут осмотрим. Что и как. А ты всё убери в кладовку. Как мы встанем, приготовишь нам еду. Что сумеешь. Мы не привереды. Не аристократами уродились. А большего, бабушка, нам от тебя и не требуется. Не мешай нам, и мы тебе мешать не будем. Спи себе хоть целыми днями. Да и нас ты не всякий день будешь видеть. Мы люди трудовые. – И они дружно заржали как истые кони, тряся длинными и грубыми гривами волос.
Поев, погоготав, о чём-то переговорив меж собою, они ушли в глубину павильона. Один полез в мансарду, и долго оттуда доносилось его довольное ржанье от увиденной широкой постели. Потом загрохотал уроненный по неосторожности горшок с цветком. «Завтра надо будет убрать», – механически размышляла Финэля. Другой захватчик, вернее, покупатель и уже законный владелец улёгся в гостевом зале, приглянувшемся ему больше, чем одна из боковых комнат. Финэля стояла поблизости, ожидая просьбы на постельное бельё. Но оно им не понадобилось.
– Лежу как в Храме Надмирного Света! – крикнул тот, кто лежал внизу, брату наверх. – Сверху потолок как небо, а сбоку баба голая на стене. Инзор, иди взглянуть! Сиськи у неё как два спелых плода с плодоножкой посередине, так бы и куснул их. У меня на такую бабу мой нижний рог встал бы до самого пупка. Не смотри, что она нарисованная, того и гляди из стены выскочит. – Охальник встал, не обращая внимания на Финэлю и спустив штаны, стал тыкать в дивный и чистый образ девочки Ифисы свой восставший член. Поняв, что толку от такой вот внезапной «любви» не добьёшься, он дополз до дивана, да так и свалился со спущенными штанами. Финэля плюнула и принесла ему плед, укрыв его с отвращением, стараясь не глядеть и ужасаясь тому, как безобразен может быть молодой мужчина вовсе не жуткой наружности. И как хорошо, что её жизнь была чиста в этом смысле. От наличия подобных существ рядом. И кем же надо быть, чтобы иметь в знакомых таких вот чудищ? А холёный лицемер Кэрш – Тол даже продал им дом. Хотя Кэрш-Тол недалеко ушёл по своим внешним данным от этих парнокопытных.
– Перламутр и камушки надо будет отбить, – сказал Финэле тот, кто был Торин, вовсе не собираясь проваливаться в сон. – Наделаем из них брошей и браслетов для девок. А? Продадим с выгодой. Хочешь, бабка, и тебе брошку подарим? Только куда ты её нацепишь? Если только на свою… – он опять грязно выругался. – Чтобы старик какой тебя заприметил. Тебе ведь хочется иногда с дедом каким побарахтаться? Вот и нарядишься на народные гулянья, что скоро будут. Я тебе денег дам на выпивку. Как-никак, а я тебе теперь родной домочадец.
– Не стоит губить такую красоту, – сказала Финэля, жалея гостевой зал, приговорённый к разграблению и погрому. – Столько лет всё сохранялось, а тут и ломать?
Человекообразный конь смотрел на неё карим глазом отвлечённо и странно. Вроде и видит, а вроде и нет. Как и смотрит лошадь на человека. Финэля вдруг поняла, что парень не пьян, а скорее под воздействием какого-то иного зелья. От него несло потом, но не было запаха алкоголя. Он практически засыпал с открытыми глазами. Второй, Инзор, так и затих наверху. Она погасила боковой светильник, включенный ими, и Торин ничего на это не сказал. Финэля пошла в родную каморку, чувствуя себя не в привычном своём доме, а в каком-то бродячем балагане, куда она случайно забрела, и где её оставили по доброте душевной. А завтра могут и выгнать. Сразу и непостижимо мгновенно павильон стал ей чужим и враждебным. Спать под одной крышей с такими вот пахучими конями, да ещё наркоманами, она не желала. Она собрала свой жалкий узелок с кое-каким тряпьём и прежде, чем уйти в ночь, чтобы никогда сюда не вернуться, села на дорожку на нижней галерее, отчего-то радуясь тому, что тут уже не стоит статуя Айры. И Айру, как нагую Ифису на картине, никто не будет смаковать звериными глазами, тыкать в неё звериным половым органом или обсуждать её достоинства вслух, употребляя грязные слова при этом.
Она скорее учуяла, чем услышала, как заскрёб по полу ногами разной длины её бывший возлюбленный. Её несравненный хромоног. Он приближался к ней сзади. Само имя его было для неё табу столько лет, да с тех самых пор, как он её перестал к себе приближать для любви и заменил другими, так что она и не помнила его имени. Он так и остался для неё «хромоног». Он легонько прикоснулся к её плечу, проколов иглой холода.
– Ухожу я, хромоног, – сказала она. – Больше некуда тебе будет приходить. И некому будет тебя приласкать после твоей смерти, поскольку все твои любовницы давно уж умерли. Хотя и неизвестно, так ли это. Я-то жива, а ведь последняя твоя наложница куда как моложе меня была. Вот Ифиса спрашивала, простила ли я тебя? Нет. Не простила. Иначе бы ты и не приходил. – Ответа она не услышала, поскольку сзади никого и не было. Хромоног стоял и умолял её о чём-то, находясь там, где было пространство её души. Душа была непроглядна как ночь, и одновременно она освещалась откуда-то сверху точно так же, как близкий к своей полноте спутник Корби-Эл освещал лесопарк за окнами галереи. Он светил очень ярко, но дорога, по которой и собиралась уйти Финэля, была темна. Она тихо вышла и пошла по ней, удивляясь тому, что отлично видит тропу под ногами, что страха вовсе нет, а на горизонте уже видна светлая завязь будущего утра.
