– Хорошо живут! – сказал Валерий вслух. – Тут тебе попить-поесть, тут и искупаться. Он побродил по залу, пол был мозаичным, или ещё каким, но так показалось. Подойдя к бассейну ближе, он увидел, что на полу рядом валяется куча одежды. – Точно, купались! – сказал он радостно, поскольку оправдалась его догадка по поводу бассейна. Не рыбу же в самом деле они тут ловят, и не ради утоления жажды тут столько воды. Рассмотрел он также, что по форме бассейн, действительно, напоминал рыбу. И более того, в нём улавливалось некое подводное движение, еле уловимое шевеление самой водной поверхности, как бывает у всех водоёмов, если в них кто-то обитает, маленькая всякая живность. Рыбки, всякие моллюски и бьют подводные ключи. Задрав голову, он рассмотрел, что наверху и нет никакого потолка, а есть ясно-звёздное ночное небо и зависший уполовиненный, но очень яркий спутник по имени Корби-Эл. Выходит, и бассейн природный, только обнесённый стенами. Углядел он и ещё один длинный коридор, но слабо освещённый, ведущий куда-то, и направился туда. Внезапно перед ним возник, как ему показалось, детский силуэт. Он понял, что скорее это какая-то поразительно маленькая женщина, если судить по аромату и облачной одежде. Она загородила ему дорогу, – Туда нельзя, – прошептал тоненький голосок, осипший или от страха, или от нежелания производить шум. – Там спят очень непростые люди. Им надо дать возможность отдыха. – Так перевёл её речь универсальный переводчик Валерия. Хотя он уже свободно понимал и болтал сам на местном языке. Но переводчик носил для подстраховки.

– А ты кто? – спросил Валерий. Необычный вид в сочетании с обычной человеческой речью ввели маленькое существо в состояние некоторого зависания. Приняв его вначале за вора, она поняла уже, что это что-то не то. Кто-то непонятный, а потому даже опаснее бандита. Странный вид человека не входил в систему опознавательных знаков, встроенных в мышление женщины.

– Неужели, «Мать Вода», ты отомстила мне видением даже за один глоток, что я и вкусила? – спросила она и зашаталась, отключившись от потрясения. Валерий бережно придержал её, не зная, что теперь делать. Она была такая маленькая и такая лёгкая, и он отнёс её в зал с бассейном, где и положил на пол под раскидистый куст, вырастающий из отверстия в полу. На ту самую кучу чьей-то одежды, чтобы женщине было мягче лежать. А то, что она не ребёнок, а взрослая, он окончательно убедился, разглядев её в зале без потолка. Большего он не мог сделать, да и задерживаться было опасно. Он вернулся в тот самый, едва-едва, но всё же освещённый, коридор и дошёл до его конца. Там была ажурная деревянная дверь, напоминающая сложным своим узором крышку, что для коробов или корзин. Валерий прислушался. Было тихо. Он приоткрыл дверь, она не была заперта. В узкой комнате с арочным окном, в тишине, насыщенной ароматами неведомых цветов, в сумраке, не предназначенном для освещения его посторонними лицами, на широкой и низкой постели спала, что называется, сладкая парочка. Девушка тонкой и нежной рукой обвивала обширное тело нагого мужчины, спящего на спине. Сама девушка была прикрыта чем-то, похожим на алую простыню, тканью короче, почти до самого лица, и видны были только её длинные волосы и та самая обнимающая рука. И матрас, на котором они спали, тоже был алого цвета. Освещение из лабиринта-коридора позволяло определить цвет белья на любовном ложе. Но Валерий уже знал, что алое бельё – знак первой брачной ночи. Он уже собирался убежать от греха подальше, как странное чувство остановило его бег. Он внезапно понял, что мужчина никто иной, как брат Владимир. Застыв, он какое-то время соображал, не может ли эта женщина быть Ланой? Но тут же спохватился, у Ландыш была короткая стрижка. Кто-то ещё. А где же Ландыш? И поскольку брат так блаженно почивал после любовных утех, то сам настрой комнаты как-то опровергал плохой расклад событий. Значит, Ландыш где-то ещё. Где? У Рамины! Ландыш собиралась взять с собою Рамину. Говорила об этом Владимиру, а тот ругался за такую дурь не на Ландыш, а на Валерия. За то, что тот познакомил Ландыш со своей местной феминой. Теперь Ландыш без неё ни шагу. А дело ответственное. А тут какие-то бабьи гулянки. Вот тебе и обличитель чужих слабостей, вот тебе и космический постник и молчальник! Валерий вышел тем же ходом, каким и вошёл. Проходя мимо зала с бассейном, он услышал, как крошечная женщина что-то бормочет и плещется водой. Видимо, она себя умывала и приводила в чувство.

На улице была светлая ночь на её исходе. Он помчался в сторону лесочка, где и оставил свою машину. Надо было срочно лететь к павильону Рамины. Хорошо, что в предрассветное время вокруг было безлюдье. Он рассчитал, что машину будет удобно посадить на том берегу пруда, где есть полянка, окружённая стеной леса. Оттуда до дома Рамины можно добраться в несколько прыжков. Как не хотелось ему туда возвращаться, а было необходимо.

Рамина очнулась от того, что рядом у дивана, куда и свалила её Инара при помощи сухонькой, но отнюдь не слабосильной Финэли, стояла её мать Айра. На ней была та самая туника, в которую обрядила скульптуру няня. Но возникшая мать не была скульптурой. Она была в том самом несколько обобщённом виде, в каком и жила в памяти дочери – не старая и не молодая, не злая и не добрая, а всегда молчаливая. Было почти светло. Конечно, цветовые оттенки различимы не были, но очертания предметов вокруг просматривались отлично.

– Мамочка! – воскликнула Рамина без особого удивления, поскольку пребывала в непонятном состоянии между бредом и явью, и ни то, ни другое не пугало её. – Прости, что я отбила голову и у твоей скульптуры! Я починю, мамочка!

– Я и живой-то прожила без головы, зачем же она мне после смерти? – ответила Айра. – Или ты думаешь, что та жизнь, в которой я никогда не плыла против течения, а оно почти всегда утаскивало меня в мутные ответвления и омуты, могла быть образцом для тебя? Плыла как безмозглая щепка, вращалась как пустая соринка, и это можно назвать жизнью, поданной детям как посмертный монумент для поклонения?

– Уже столько лет я без тебя! – воскликнула Рамина, пытаясь прикоснуться к матери, обнять и отменить тем самым её смерть, вывернуть время таким образом, чтобы опять попасть в ушедшее детство.

– Да сколько? Я там и нахожусь-то от силы несколько дней. Сколько? Да я не считаю.

– Как дней? – изумилась Рамина, – много лет уж как…

– Календарный год для тебя, для меня и для тех, кто ушёл к родителям, всего лишь день. Там временные вибрации другие. Замедленные, если сравнить с твоим временем. Твоя жизнь для меня как сумасшедшее вращение и мельтешение. Так что выходит, и разлука не вечна.

– А тебе там как, мамочка?

– Плохо, – ответила она, скорее равнодушно, чем печалясь. – Я плохо жила, вот и скорблю.

– Какой у тебя тихий голос, мамочка. А при жизни ты так резко говорила. Как будто всегда кричала на меня, на Финэлю. Я тебя боялась.

– Ушедшие не могут кричать. Они шепчут, тихо-тихо. Ты слышишь сердцем, а не ушами. А вопят и вращаются дикими вихрями только самоубийцы и всякие нечестивцы, не допущенные Надмирным Отцом для воссоединения с предками в их прекрасных мирах. Они вовне, потому им и ужасно, им нет успокоения. Они застряли между миром временно живых и миром вечно упокоенных.

– Ах! – вскричала Рамина. – Да об этом мне рассказывала Финэля. Слово в слово. Ты просто её подслушала и пересказываешь всю ту ерунду, какую она и любила вливать мне в уши, когда я была маленькая. Выходит, ты ничего не знаешь такого, мамочка, чего не знаю уже я сама. Даже Финэля знает больше твоего. Так что теперь я отлично поняла, что ты мой бред!

– Как ты могла допустить к себе столь близко того красномордого человека с грубыми носогубными складками, порочного и пьяного? – ругала её мать тоном Финэли. – Я ещё понимаю твои шалости с Ва-Лери. Он чистый и совсем юный красавчик, а тот-то, в «Ночной Лиане»? Это ж какое падение, Рамина! Я, твоя мать, никогда не была в «Ночной Лиане». Только твой отец там и пировал со шлюхами всех сортов.