– Я тоскую не по тому, что ты именуешь «мужскими ласками». Я люблю его до сего дня, – ответила Ландыш, вызвав ещё более сильное любопытство к себе со стороны Сирта.

– Как же любить того, кого нет в живых? – спросила Рамина.

– Для меня он всегда жив. В моей душе нет места смерти.

– Ты видела его мёртвым? Он был какой? – допытывалась Рамина, поедая исключительно сладости. Лицо её не выражало ни тени сочувствия к возможному чужому страданию, вызванному её допросом.

– Что значит, какой он был? – влез Сирт. – Какой был мёртвый? Или какой он был при жизни? Как тебя понять-то? – Его также задела бестактность Рамины. – До чего же ты тупоголовая, Рамина!

– Лишь бы ты был умён, мой учёный племянник. Как я горжусь таким родством. Смотри, с каким любопытством на тебя взирает вон та страшная особа с людоедским оскалом. Как она облизывает губы! Она точно хочет, чтобы ты стал её женихом. Рискованно вот так подавать себя публике вечным женихом. – Рамина не отставала от его зелёной рубашки. На взгляд Ландыш ничего особенного в его одеянии не было. Она спросила просто так, – Для чего же твоя рубашка зелёная? Это что-то означает, или Рамина попусту тревожится?

– Я всегда ношу зелёные рубашки. Однажды в детстве моя мать рассказала мне, что когда она и понятия не имела, что у неё будет ребёнок, ей приснился странный сон. Из глубокого и зелёного омута выплыл мальчик и сказал, что хочет быть её сыном. Что его зовут Сирт. У него были зелёные глаза. Я родился зеленоглазым, как никто вокруг. Я не был похож ни на мать, ни на отца. Вот такая история. Зелёный цвет поддерживает во мне чувство уверенности, что я необычный во всём. Я этим не горжусь, только всегда задаю сам себе высокую планку достижений после уже достигнутого.

– И многого ты достиг? – спросила Ландыш.

– Не знаю. Стараюсь не обольщаться собой.

– Зато ты очень сильно похож на моего отца, – сказала Рамина. – А ведь у нас с Олой один отец. Выходит, ты похож на деда. Так бывает. Я плохо помню отца, но Финэля говорит, что он был бесподобный красавец и отъявленный негодяй. И всегда добавляет, наш Сирт вылитый Ал-Физ. Моего отца так звали.

– Я же не красавец и, надеюсь, не негодяй. Во всяком случае, стараюсь им не быть. Зачем мужчине красота? Это пустое.

– С таким большим ртом тебе точно не грозит быть красавцем. Ты его ни разу пока не закрыл. То болтаешь, то глотаешь. Ты всё-то не съешь. Весь стол очистил. Ещё могут быть гости, – Рамина не уставала клеймить Сирта за неведомые для Ландыш его проступки против Рамины .

– Заказано на всех, – ответил он с уверенностью человека, принявшего участие в оплате пиршества.

– Мой муж был великолепен, – сказала Ландыш. – Такой красавец, что появись он тут, все женщины были бы подавлены тем, что не он рядом с ними. Настолько умный, что я рядом с ним казалась самой себе сущей дурочкой. И настолько великодушен, был… Это так.

– Да зачем ему твой ум был надобен в постели? – опять сказала пошлость Рамина. – Если он тебя выбрал, то уж точно не за ум.

– Трудно тебе, – сказал Сирт, – после умного красавца найти себе другого. То глупым окажется, то некрасивым покажется. А вот у меня есть один друг. И умный, и красавец, и свободен пока что сердцем. Как думаешь, он тебе сгодится?

– Как я могу о том сказать, не видя его ни разу?

– У тебя забавная шапочка, – сказал Сирт, вглядываясь в Ландыш. Освещение было скудноватое. – И причёска под нею странная. Как у мальчика. Зачем ты остригла волосы?

– Всё-то ты замечаешь! – ответила за Ландыш Рамина. – Она таким образом носит траур по мужу. Чтобы никто не приставал. Ясно?

– Более чем, – ответил Сирт. Он встал. – Пойду, сделаю повторный заказ для друзей. А то я разорил весь стол.

– Каких друзей? – спросила Ландыш.

– Для тех, кто скоро подойдут к нам. Я пойду их встречу заодно. – И он ушёл.

– Разве ты его звала? – спросила Ландыш. – О каких друзьях речь?

– Он тебе не понравился? Конечно, я же пришла сюда не ради того, чтобы любоваться на одну тебя. Да и ты разве не устала от моей тупой болтовни? Хоть умных людей послушаешь. Пообщаешься. Ты же умной оказалась. Сирт – добряк. Выбери его. Он, конечно, не поведёт тебя в Храм Надмирного света, но он тебя развлечёт. Я думаю, он хорош в постели.

– Да иди ты! – закричала на неё Ландыш. – Только и жива одной постельной жизнью. Я не нуждаюсь ни в ком! Я стала стерильной после утраты мужа.

– Пока не увидишь того, в кого и влюбишься. Вдруг он уже где-то рядом? А ты сидишь, грустишь и о том не знаешь. – Она шутила, но так вышло, что глупенькая и легкомысленная Рамина оказалась провидицей.

– Ты же молодая, Лана! Я и не ради Сирта тебя сюда привела. Тут один человек хотел с тобой поговорить. Ты только не пугайся. Он не простой. И если честно, я сама его не видела ни разу.

Через пару минут из зарослей, – а столик был скрыт среди зарослей, как в растительной беседке, – вышел Сирт с несколько худощавым парнем в тёмно-синей рубашке. Тот был примерно того же роста, что и Сирт, но совсем другой. В глазах Ландыш всё поплыло. Сказать, что потемнело, было бы неправильным, поскольку вокруг воцарился полумрак. Сносное освещение периодически сменялось пригашенным. Как будто Сирт пошёл и, как волшебник из загадочного зелёного омута, исполнил невозможное желание Ландыш. Он привёл ей…

Перед ней возник дубликат утраченного мужа! Не так, чтобы точь в точь, не совсем дотягивающий до исходного образца, зато потрясающе молодой! Светлые волосы, откинутые назад со лба, опускались ниже ушей, а твёрдый и несколько надменный взгляд сине-зелёных крупных глаз без промаха уставился на Ландыш. И только на неё одну. На Рамину он даже и мельком не взглянул. А ведь Рамина выглядела ярче и наряд её куда более пышный.

Она сразу отметила, насколько красив и умерен нос у появившегося человека, можно сказать идеальной лепки, умеренно-крупные губы. Более тёмные, чем волосы на голове, и опять же умеренно-густые брови, в меру высокий лоб, овал лица имел ту же умеренность в своих очертаниях, не особенно узкий, не чрезмерно-широкий. Не мужчина, а какой-то образец умеренности, выверенный в любой своей детали. И таким же оказалось всё его дальнейшее поведение – умеренно-сдержанное, в меру раскованное, не весёлое безмерно, но и не пасмурное ничуть.

– А вот и мы! – воскликнул Сирт, усаживаясь на другое место не без умысла. На его место как раз напротив Ландыш уселся вновь пришедший. – Это Руднэй. Мой друг. И вашим, надеюсь, будет.

Рамина жеманно протянула ручку навстречу Руднэю, говоря Сирту, – Понятия не имела, что у тебя есть такие друзья. Чего же от меня его таил?

Руднэй любезно прикоснулся к руке Рамины, продолжая ожидающе пялиться на Ландыш. Та сидела, окаменев. Руки не подала, не зная местных ритуалов, принятых в продвинутом здешнем обществе. Рамина слегка провела тыльной стороной кисти руки по контуру его подбородка, и являлось ли это элементом этикета или же проявлением вольных манер Рамины, Ландыш не знала. Рамина пихнула её в бок, давая понять, что нужно протянуть руку и повторить её жест. Ландыш попыталась повторить жест Рамины. Но рука её скованно застыла, так и не коснувшись мужчины. Ведь и к Сирту она руки не протягивала. Руднэй сам притянул её руку, оглядел мозолистую ладошку, бережно пожал пальцы. Может быть, он умел читать знаки на ладонях? Так вдруг решила Ландыш, вспомнив хиромантию, о которой ей рассказывала мать. Его рука также была умеренно-крупной, пальцы длинные, красивые. Огромный зелёный кристалл сиял на одном из его пальцев. Само кольцо из чёрного металла с вкраплениями более светлых искр в нём, – так что цветом металл походил на камень гематит, – поразило гигантским камнем. А также удивлением, что она сразу же этот перстень на нём не заметила. Или же он извлёк его только что? Плечи у трольца, несколько костлявые, имели широкий размах. Вот чего ему не хватало, так это мышечной массы. Но, как известно, идеальных ни мужчин, ни женщин нет нигде.