– Скотина! – прошептала Ифиса. – Как же я неправильно, наверное, делаю, что продаю ему такие сведения за такой-то пустяк. – Она развернулась к Сэту. – Пожалуй, я откажусь от того, чтобы грабить Рамину. Нехорошо это. А сведения мои ерунда и моё всегдашнее обольщение собственными же выдумками.

– Вот завтра мы и проверим, какая это ерунда, – угрожающе двинулся к ней Сэт. – А то, что отказалась от нанесения ущерба Рамине, пусть и малого, умница. За это, окажись твои сведения не важными, тебе не будет наказания.

Тут Ифиса поняла свою ошибку. Сведения у неё выудят по любому, а коллекцию ей не увидеть уже.

– Нет, Сэт. Я не отказалась от коллекции. Мои сведения много значимее жалких поделок для скучающей любовницы влиятельного аристократа. То, что было моим, пусть моим и станет. Иначе я ничего не скажу и под пытками. Ты меня знаешь.

– То так скажет, то сяк, то наперекосяк! Вот же дура старая!

– Сам-то ещё старее. Или мнишь себя вечно молодым? С такой женой оно и важно. Ола такая женщина, которую любил и тот, кто знавал иные высшие образцы, до которых ты и допущен не был.

– Пошла отсюда! – заорал он так, что Ифису буквально вынесло звуковой волной за пределы его комнаты-зала. Скотина не иначе практиковал нечто мистическое по своему воздействию на прочих. Так считала Ифиса, никогда его не боявшаяся, никогда не уважавшая, всегда платившая ему такой же откровенной неприязнью. Но тут была скорее классика жанра, отношения тёщи и зятя, чем его реальные качества. Не будь он мужем дочери Ифисы, она нашла бы в нём кучу достоинств, как и он был бы к ней гораздо милостивее.

Ола завтракала. Она была худенькая и бледная, но всё равно прекрасная, безмерно любимая не только скотиной Сэтом, лучшей и человеческой его составляющей, но и матерью Ифисой, никогда свою дочь не видевшей ни в годы её детства, ни в дни первой юности. Она видела её только в младенчестве, когда кормила своей грудью, когда сама лично ставила её на крошечные ножки после первого года жизни, а потом… Ах, забыть бы навсегда это «потом», как и Ал-Физа, отца Олы. Олу воспитывала и учила всему Айра – жена Ал-Физа. Со слов самой Олы, очень скупых и неохотных, Ифиса сделала вывод, что Айра детей Ал-Физа от его любовниц не любила никогда. Но навязанный ей материнский долг исполняла прилежно.

Чем больше проходило лет с того времени, когда Ифиса была юной и любила Ал-Физа, тем дальше уходило от неё прошлое, тем ближе и явственнее оно становилось для самой Ифисы. Нечто вроде старческой дальнозоркости, только особого свойства. Всё дальнее и навсегда исчезнувшее за былыми горизонтами, было ярким и просматривалось почти детально, чем то, что находилось у носа непосредственно. Как будто на определённом этапе жизнь сделала круг, и начало её всё больше сближалось с тем, что должно было наступить как конец всему. Ифисе вдруг стало невыносимо горько от того запустения, что она обнаружила в бывшей и великолепной усадьбе Ал-Физа, тогда как придя к домику Рамины, испытывала нечто вроде злорадного удовлетворения тем, что от прошлого осталась одна труха. Что дети Айры не унаследовали ничего из того, что и было накоплено поколениями их аристократических высочеств.

«Моё проклятие сработало»! – так бормотала Ифиса, омывая голову разбитой скульптуры в пруду. Она даже сумела воссоздать в себе в подробностях тот день, когда уходила оттуда навсегда, выброшенная жестоким возлюбленным. Она до сих пор могла потрогать на ощупь то самое проклятие, насланное ею на весь род Ал-Физа и на него самого. Проклятие колебало хрустально зеленоватую гладь пруда и смотрело в глаза стареющей женщине с белеющего дна, приняв зыбкий облик собственного лица Ифисы, в силу нечёткости казавшегося молодым и нежным. Ифиса с суеверным ужасом разбила изображение рукой, боясь, что старое зло нацелено теперь на неё саму. Нельзя желать бед никому, даже врагам, а уж тем более тому, кого единственно и любила. Отцу своих детей. Вернее, только оставшейся дочери Олы. Одного сына в живых не было, а другой где-то затерялся в годы лихолетья и переворотов, следующих один за другим. О сыновьях Ифиса старалась не думать никогда. И это не было трудным, ведь она видела их последний раз только малышами. И они всегда считали своей матерью Айру.

Она смахнула слёзы, удивляясь наплыву чувств, казалось, давно и навсегда сгинувших.

– Опять Сэт на тебя кричал? – спросила дочь равнодушно. Ола так и не полюбила мать дочерней любовью. Той было просто неоткуда взяться. Но в целом она относилась к Ифисе ровно и ласково.

– С чего бы ему на меня кричать? У нас стиль отношений таков, что, кажется, мы ругаемся. Но мы так беседуем. Как два глухих. Я привыкла.

– Ты зачем к нему ходила? – спросила Ола и опять равнодушно, погружённая в свои личные заботы и мысли, не касающиеся той, кто заявляла о себе как мать. – Чего надо? Может, я сама тебе это дам. А то он после твоих набегов всю душу мне выматывает в том смысле, какая ты негодная и безнадёжно неисправимая старуха-попрошайка.

– Чего бы я у него и просила хоть когда? Наглец! Животное! Доченька, неужели ты никогда не хотела ему изменить с нормальным и нежным мужчиной? – Ифиса с нежностью рассматривала тонкие черты лица дочери, её стройную шею, которой даже и не коснулось то, что принято называть увяданием. Ола была похожа на девушку. Если только не всматриваться в еле уловимые нюансы её внешности. Всё же завязь будущих морщинок на белой и тонкой коже лица можно было углядеть. И если не знать, что под золотой краской для волос таится уже много седины.

– Прекрати! Ты говоришь непристойности.

– Ах, ах! Какая ты у меня деликатная и тончайшая душа, вознесённая над грубой реальностью. Мне обидно, что ты даже не узнаешь, какие мужчины бывают на свете, какие…

– Грязные, развратные, жестокие, низкие, жадные, расчётливые и холодные ко всем, кто не есть они сами, – продолжила Ола за мать.

– Сэт тебя зомбирует каждый день и каждую ночь. Это очевидно. Если ты его считаешь эталоном мужа, то уж и не знаю, что сказать.

– Каждую ночь? Ты шутишь? Разве бывают мужчины, имеющие такую силу, чтобы любить женщину каждую ночь даже в молодости?

– И не только каждую ночь, но и день прихватывают, если есть такая возможность, – сказала Ифиса, жалея дочь, лишённую с молодости познаний истинной страсти.

– Ужасно! – ответила дочь. – В таком случае, от женщины остался бы только растрёпанный остов, как от старой метлы, место которой в тёмном углу на задворках. Женщина должна себя беречь, лелеять, не давать себя мочалить низшим стихиям. Только в этом секрет её безмятежности и гармоничной внешности. Чем меньше женщина любит, тем она глаже и моложе выглядит даже в своей старости. А всё прочее выдумки развращённых людей. Для развития души нужно уединение и чистота внутри и снаружи.

– А любовь для тебя – грязь?

– Нет. Но она то, без чего можно обойтись.

– Я и вижу, как ты обходишься. Ты похожа на каменную скульптуру, у которой под кожей нет живого кровообращения. Неужели, ты никогда и никого не любила? А твой Сирт как же?

– Замолчи! – приказала Ола. – Сирт дан мне Надмирным Отцом после того, как Сэт построил Храм Надмирного Света в посёлке, где ты и живёшь по сию пору. Ты хоть в Храм Надмирного Света ходишь?

– Чего я там не видела? – презрительно ответила Ифиса. – Стеклянного купола и витражных окон? Нагляделась вдоволь. Разжиревших и сонных жрецов? Да они за целую жизнь не прочитали и части того, что я прочла только в своей молодости. Уж не считаю того, что читаю по сей день. У твоего отца Ал-Физа была огромная библиотека. Помню, как я выслеживала, таясь в зарослях парка, когда Айра оттуда выйдет, из библиотеки, чтобы зайти туда самой. Айра, надо отдать ей должное, любила чтение. Библиотека ведь и была наследием её отца. Сам-то Ал-Физ мало уважал отвлеченные умствования, он любил растворение в настоящем. А потом, когда разорили имение соседа Виснея Роэла, то и его библиотека перешла к Ал-Физу…