– Дело в том, – сказала Ландыш, – что я воспитывалась в атмосфере вне религиозных догм и воззрений. Моя мать считает все религиозные книги сборниками сказок, ритуалы – инерционной раскачкой древнего коллективного бессознательного, но которую уже чисто-осознанно в своих целях используют власть предержащие. Те, которые в своём интеллектуальном развитии несколько забежали вперёд, но в нравственном отношении такие же дикари. Мне вовсе не хочется тебя обманывать, поскольку ты со мною честен. Да я и не умею никого обманывать.

– Я понял по твоему взгляду, что ты чистый человек. Но, ты же молилась своему Создателю? Я слышал твою молитву. Расскажи мне о нём. Я всё пойму, как надо, и не стану осуждать тебя за чужеземную веру, – сказал Кипарис. Машина, на которой они ехали, ни разу не сделала остановки ни у одного пригорода. Да и не было внутри салона никого, кроме Кипариса и Ландыш. Водитель был безмолвен и производил впечатление робота больше, чем человека.

– Я не знаю, кто наш Создатель. И поскольку теорий, частных мнений и научных гипотез множество, это и говорит о полном незнании того, кто он, Создатель Вселенной. – Ландыш говорила искренне. Она действительно ничего о том не знала и не верила тем, кто утверждал обратное. Поскольку такие «утверждальщики» всегда противоречили друг другу и друг друга отрицали. Кто же был прав? А никто.

– Но ведь есть традиция, идущая от изначальных предков. Они же знали своих родителей в лицо. И пусть со временем истина искривилась, выцвела до плохой различимости деталей, основа же осталась. Мы пришельцы тут. Наша Прародина далеко отсюда. Там, откуда и светит «Око Создателя». Но мы отчего-то и когда-то были захвачены тут планетарным духом. Кто мы для него? Возможно, одухотворённый материл уже для его собственного развития? Для необходимого воплощения в текучие и всегда временные формы? К чему? Радостное утреннее пробуждение к жизни, дневная солнечная вера, что окружающее вечно и прекрасно, вечернее разочарование и усталость, понимание, что до совершенства далеко, и неизбежное засыпание в неоглядную ночь? Томительные, хаотические сны, и опять пробуждение. Понять рациональным рассудком невозможно, вера же расплывчата и всегда имеет привкус детской наивности. Даже если она рядится во взрослые одежды с плеча исчезнувших предков, изображая таинственную мудрость. Но тайны – ритуальная игра, а мудрости не знает никто.

– Неплохо маги устроились, – сказала Ландыш, пропустив его богословскую заумь через сито безразличия к подобным темам. – Я бы тоже не отказалась от поездок в таком транспорте. Без толчеи и чужеродных запахов. Будь у меня возможность этак путешествовать, весь континент был бы мною давно изучен. А так, я нигде и не бываю, кроме столичного града – Древа Мира. Он огромен, что правда, то правда, и всё же он мне уже поднадоел.

– Мне кажется, – отозвался Кипарис, – у тебя есть возможность для путешествий и получше, чем скоростные дороги не то, что третьего, а и четвёртого уровня.

Поскольку он явственно очертил некую зону закрытости вокруг себя, дав понять, что уважает и её собственные тайны, не претендуя влезать туда без приглашения, то говорить стало как бы и не о чем. Они надолго замолчали. Непосредственность и простота вдруг оставили Ландыш. Ей стало несколько тревожно от того, что она потащилась куда-то с незнакомым, в сущности, мужиком, да ещё в противоположную сторону от собственного дома, в неизвестный пригород, неизвестно для чего. Посмотреть на Храмы континента, – всегда имелась такая возможность, но вот желания такого никогда не возникало.

– Что означает ритуал встречи с предками? В каком смысле происходит встреча? В медитативном? В состоянии погружения в транс? Или во время принятия галлюциногенных веществ?

– Зачем тебе знать? – резко ответил Кипарис, ставший вдруг суровым магом, – твоих предков тут нет, следовательно, встречи с ними быть не может.

– Откуда ты знаешь, где мои предки? Разве все они не в одном месте?

– Не знаю. Я там никогда не был. Но полагаю, что какое-то разделение существует и после смерти. Не могут все миры смешиваться после смерти, если разъединены при жизни. Смешение всего аналогично разрушению всего. А мы верим в бессмертие душ.

Ландыш смотрела на его профиль, поражаясь его чисто внешнему сходству с Куком. Это и был Кук! Только для чего-то придумавший себе грим местного мага, надевший тёмные линзы на свои светлые глаза, подкрасивший бороду в более тёмный цвет, закрывший лысину париком. Ландыш ужасно захотелось дёрнуть его за волосы, а поскольку они были с Кипарисом наедине, то она так и сделала. Водитель же был отделён от них прозрачной перегородкой.

– Ты что?! – изумился маг, вмиг утратив свою важную стать. Он схватил её за руки, – Мне же больно! Ты точно в своём уме? Не поспешил ли я, взяв тебя с собою? – Он дал знак водителю и тот притормозил на почти пустой дороге. Редкие машины, обгонявшие их или проносившиеся навстречу, казались Ландыш голограммой. Как и сама природа за пределами машины, кроме человека, схватившего её за руки. – Может, вернёмся? Тебе лучше идти туда, куда ты и хотела до нашей встречи. Мне такие бешеные попутчики не нужны.

– Я только хотела проверить, не парик ли у тебя на лысине, – честно призналась Ландыш. – Уж очень ты похож на одного человека.

– На Золототысячника? – уточнил он.

– Не знаю такого. У моего знакомого другое имя.

Кипарис долго тёр свою макушку, – Вот учудила! Я же молод и не страдаю заболеванием волос. Лысина – редкое уродство. Удивляюсь, как моя мать могла любить лысого мужчину, – сказал вдруг он. – С её слов он всегда был таков. Другим она его не знала.

– Твоя мать жива?

– Жива. Чего бы ей и не жить в такой-то роскоши и довольстве, при полном равнодушии ко всем, кто не она сама.

– То есть? Она плохая мать?

– Не бывает плохих матерей. Бывают несчастные судьбы у тех, кому не дано добрых матерей.

– Значит, плохие матери бывают? Если не дано добрых?

– Мать всегда самое доброе существо на свете по отношению к тому, кому она дала жизнь. Если это не так, то матери нет вообще, а есть только роженица, лишь по роковой ошибке свыше давшая душе телесную структуру, но не способная дать материнской любви. Какая она тогда мать?

– Значит, у тебя матери не было, а была только некая роженица, произведшая тебя на свет?

– Да, – ответил он.

– И отца тогда не было? Ведь насколько я поняла, тот Золототысячник тоже не дал тебе отцовской любви.

– Моим отцом был маг Вяз. Он дал мне необходимую для моего развития любовь и заботу. Старался, по крайней мере. А уж как у него получилось, всё зависит от точки зрения тех, среди кого я жил и живу.

– Ты достоин такого отца как Вяз? Ведь ты говорил, что лучшего мага, чем он, нет на целом континенте.

– Нет. Не достоин я такого отца, как был маг Вяз. Не уберёг я его. Слова доброго и сердечного ему не сказал при его жизни. Думал, что он будет вечен. А сам я вечно буду беспечен. Буду жить в его уютной тени без забот и хлопот. Одним лёгким днём да ночной забавой без всякой ответственности за ту, кому я также жизнь поломал. Без тяжёлых мыслей, без угнетающих дум о будущем.

– Почему тебя угнетают мысли о будущем? И кому ты поломал жизнь? – не отставала Ландыш. Кипарис смотрел на неё с задумчивостью в красивых карих глазах, чем-то похожих на глаза собаки овчарки. Только у них такой обманчиво-мудрый взгляд, не сулящий добра тому, кто по отношению к ним проявляет бесцеремонность. Так и вышло. В следующую минуту он схватил в охапку её распущенные волосы и пребольно дёрнул за них, как сделала и она сама только что с его волосами. Ландыш вскрикнула, на глазах выступили слёзы. Если это сдача, то справедливой она не была. Во-первых, она женщина, во-вторых, он маг – образец выдержки и достоинства с его слов, в третьих, она ехала к нему в гости, в четвёртых, по его же приглашению, а не самозвано.

– Выпусти меня из своей архаичной колымаги! – приказала она.