План рисовался ему гениальным. Никому и в голову не придёт, что он, Кизил, расхититель. Мало ли где старуха обронила свой план? Может, какая служанка по дурости разожгла им печь на кухне? Сирень обожала выпечку со всяческой начинкой, вот служанка и пекла ей, когда брюхо Сирени жаждало насыщения после насыщения её бесплодной матки семенем пахучего козла Барвинка. Кизил уже забросил такую мысль в душу Барвинка, подсунув ему измятый клочок плана, вымазанный в саже, после того, как заставил жену тщательно перерисовать план на другой лист. Барвинок, измученный поисками, притащил изжёванную бумагу к своей любовнице. Вот, мол, моя богиня. Не тревожься, спи сладко в моих объятиях, как и прежде. Дура кухарка разожгла бумагой уголь в печи, а клок он, верный Барвинок, нашёл в ящике для мусора. На самом деле Кизил указал ему на клочок, как всегда наигранно тупо изобразив непонимание. Не это ли вы ищите, господин начальник? А вместе с нужным клочком Кизил предоставил и кучу никчемного рванья. Барвинок с отвращением порылся в засаленном мусоре и вдруг заалел лицом, похожим на непропечённый пирог. Помчался к Сирени, завывая от восторга. Кизил едва сдерживал хохот демонического торжества.

Сирень расплылась румяными губками, заискрила фальшивыми блёстками доброты в тёмных глазах. На радости подала лишнюю денежку и Кизилу тоже. Он в тот же день подачку пропил, она жгла ему руку как уголь из той самой печи, а придя домой, побил Вешнюю Вербу. Это был способ распалить в себе чувственность к ней. Но из-за избытка алкоголя, он даже не смог достичь оргазма, и только измучил и без того несчастную жену.

Он даже не понимал, что в сравнении с ним Сирень как паук в сравнении с самонадеянной тлёй, забравшейся в липкую паутину, что он сунул примитивно-жадный хоботок в мир существ с иной организацией ума и психики.

Той самой ночью, когда он едва попытался сунуться в подземное хранилище, узнав, где находится вход туда, – а вход был не в самом Храме, а в саду при Храме, то был схвачен мощными руками Капы и отдан двум самым доверенным охранникам Сирени. Оглушённый таким вот провалом, он слышал, как истошно визжала Вешняя Верба, стоящая на выходе из сада. Сам Барвинок сурово и сдержанно замкнул его руки позорной цепью и защёлкнул запор. После этого его потащили к скоростной дороге самым коротким путём через сырые колючие огороды, через грязную мелкую топь стылых ночных полей. Там на дороге, когда его протащили по лестнице наверх, сбивая ему коленки на ногах, поскольку он падал, и едва не вывернули ему суставы рук, их ждала большая машина Сирени с тем самым пожилым водителем, который когда-то вёз их к морскому побережью и обратно. Вешней Вербы не было в машине. И Капы не было.

– Где моя жена? – просипел неудачливый похититель сказочных сокровищ.

– Какая ещё жена? – переспросил Барвинок. – Не было с тобой никого. Бредишь что ли?

– Дома спит. Где же ей быть? – меланхолично отозвался водитель. – Вот бедолага! Пришла к ней неудача, а какая ладная пышечка твоя жена, – добавил он сокрушенно. Вешняя Верба всегда очень привлекала пожилых мужчин. Полнота не отразилась на её ярком красивом лице. Оно стало ещё румянее, ещё сдобнее. Она не нравилась только молодым утончённым ценителям женской совершенной красоты, каковой в мире всегда на всех не хватает даже в молодости. А пожилому водителю Вешняя Верба казалась верхом бытового блаженства для всякого полноценного мужика. Как ляжешь с такою, как обхватишь за большие белые груди, уткнёшься носом в сдобную шею, так и забудешь о всех горестях мира. Кизил своим вечно недовольным лицом вызывал у пожилого водителя чувство недоумения. Чего ещё надо мужику для счастья? Работа денежная, магиня Сирень помогла ему дом в пригороде построить, дав не то ссуду, не то деньги в зачёт будущей платы за службу, жена грудастая и молодая, а Кизил ходит как надутый бессмысленно-агрессивный бык. Ничего не ценит, никого не любит, землю копытом роет – на кого бы напасть. И всё же пожилой водитель жалел Кизила в цепях позора, жалел Вешнюю Вербу, жалел себя и всех людей на свете. Всех, кроме Барвинка, Сирени и тех советников и магов из КСОРа, кого ему случалось видеть.

Вешняя Верба уже не вопила. Она тихо и задавленно плакала, лёжа на той самой постели, где когда-то провела столько ночей со своим возлюбленным Капой. Капа сидел рядом на громоздком стуле, изготовленном когда-то по эскизу мага Вяза. Вяз любил мебель прочную и громоздкую, сделанную на всю жизнь. Она и прослужила ему всю жизнь.

Капа взирал на бывшую возлюбленную с удивлением и с жалостью, не веря, что мог когда-то так сильно её любить. Да разве и давно? А сейчас он и Арому, затмившую прежнюю белокожую и юную Вишенку, не любил. И она была ему не нужна. Он был опустошён. Будущее не просматривалось. Ясно, что Кизила через несколько уже суток сбросят с тех самых скал в океаническую пучину. И заслужил, гад! Зачем своровал план сокровищницы? Не будь этого, так и не случилось бы ничего. Ни реализации коварного замысла Сирени, ни ссоры с Аромой, вдруг одуревшей при мысли о несметном богатстве, ни скорого вдовства Вешней Вербы. Куда ей теперь? Родные Кизила, набившиеся в его новый дом как тараканы во все комнаты, уже не пустят Вешнюю Вербу на порог без Кизила. Она сама так и сказала.

– Как же? Деньги на дом матушка дала, – сказал Капа.

– Кизил давно ей выплатил весь долг, – ответила Верба. – Она в последние два года ничего ему не платила, бесплатно кормила только. А меня родители Кизила кормили, да сам он тащил в дом то, что сумел из хозяйской кухни спереть.

– На что ж ты наряжалась? – полюбопытствовал Капа.

– Наряжалась, как и прежде, в чужие обноски. Только на сей раз мне их твоя щедрая матушка дарила. Для неё обноски, для всех прочих – роскошь.

– Обноски после неё, действительно, знатные, – согласился Капа.

– Никто же не знал, что мы с Кизилом нищие. Дом большой в хорошем чистом пригороде, я нарядная, в шелках и бархате, едим то, что другие лишь по праздникам. Живи и радуйся. Только он никогда не радовался.

– А ты?

– Чему мне радоваться, если вся моя радость осталась в прошлом.

– Хочешь сказать, что помнила обо мне?

– А ты обо мне, неужели, так быстро забыл? Неужели, желтолицая и худая чужестранка с двумя горошинами вместо грудей была тебе милее, чем я?

– Примитивная ты, Вишенка. Как была, так и осталась. Разве женщину за грудь мужчина любит? – Капа вздохнул, свесил голову на руки.

– А за что ты её полюбил? Говорил, что я буду твоей тайной женой до смерти. А сам?

Не смотря на тяжкую душевную маету последних дней, Капа всё же возвращался мыслями к Ароме. Где теперь её искать? Да и стоит ли. Куда она пропала? Если забрала сундучок со своими «ню» и покинула столицу, значит, отбыла к себе на Родину. Она благополучно пересекла тот самый страшный и прекрасный, дышащий и живой океан на каком-нибудь рыболовецком или ином торговом судёнышке. Живёт по-прежнему на своём загадочном континенте и ищет себе такого же златолицего, как и она сама. У них там всё легко, всё запросто. Вчера был белый рослый бородач Капа, сегодня другой безбородый и тощенький, но такой же любимый. Но как-то он чуял, что другого нет. Что никого она не любила так, как его.

– Я же живой человек. Пусть и маг, а мужского достоинства меня никто не лишал. – Он мысленно улыбнулся, вспомнив, как возносила его «большое мужское достоинство» Арома, вкладывая в это определение вполне конкретный смысл, обозначающий мужские причиндалы. Он помотал головой, поскольку сам имел в виду что-то совсем другое. Но фраза вышла какой-то нелепой и двусмысленной. – В смысле желания любви. Я после нашего расставания ощущал жуткое одиночество. Тебя нет, Вяза рядом нет.

– А твоя матушка? Не задарила тебя своими ласками и щедротами? – спросила Верба.

– Шутишь, что ли? Какие ласки и щедроты от той, кто любит единственно себя. – Тут он подумал, что не совсем справедлив к матери. Всё же она спасла ему жизнь. Хотя не припёрлась бы тогда в Храм Ночной Звезды, когда рыскала в поисках Фиолета, то и не было бы никакой кражи, а Вяз был бы жив до сих пор. А Вишенка была бы по-прежнему худенькой и желанной. И Арому бы он не встретил. Так куда же пропала Арома? Мысли, совершив круг, вернулись к златолицей вышивальщице небывалых узоров в его одинокой тогда душе. Поскольку то счастье как-то незаметно из телесных своих резервуаров плавно перетекло в их с Аромой сердца.