– Даже у животных есть память. Даже у птиц. А я человек. Да. Мне очень было хорошо с моим любимым. И ему со мною. Он будет сожалеть обо мне. А я не буду.

– Отчего же?

– Не хочу дарить ему себя даже во сне. А когда есть сожаление, то приходят сны к тому, о ком сожалеешь.

Сирень задумалась. – Ты чувствительна и тонка. Я удивлена. Но для чего ты угрожала мне? Ты же знаешь, какой властью я обладаю тут. Нельзя было так себя вести в присутствии великой магини белого континента. Никому нельзя, а тебе, чужестранке, и подавно. Ты будешь за это наказана. Таков закон. Нельзя прощать его нарушение.

– Как наказана? Я ухожу прямо сейчас. Я не знаю ваших законов. И я ничего тут не нарушала. Или вы заберёте меня, чтобы посадить в клетку? Чтобы там меня отхлестали до красных рубцов плёткой за проступок против вас? А в чём был мой проступок? Я вас обозвала? Побила?

– Я и не собираюсь тебя задерживать. Иди, куда и собралась. Но не удивляйся потом ничему. – Сирень встала. Расправила свои плечи, выгнула спину. Широко зевнула, даже не прикрыв рот ладонью, поскольку презирала Арому всегда. Лицо её в румяном гриме выражало удовольствие от хорошо проведённой ночи в объятиях молодого любовника, от сытного домашнего завтрака, от ясной погоды за большими окнами. – Давай ключи, – Сирень протянула ладонь к Ароме. – Раз ты уходишь, ключ тебе уже не нужен. И от ателье отдай мне ключ. Я на свои деньги тебе его открыла. Сундучок забирай себе.

– Сундучок тоже ваш? – усмехнулась златолицая женщина. – Это вы не разгибались над вышиванием и шитьём долгие два года? Вы меняли деньги на маленькие серебряные слитки по невыгодной заниженной цене? А другой никто не давал. Вы платили половину от заработанных денег общине? Вы спали в душной тесноте под самым потолком на третьем ярусе жёсткой кровати?

– Здесь всё моё. В том числе и твоя жизнь. Но твой сундук мне без надобности. – Сирень отпихнула его ногой и сморщилась, ушибив кончик своей ступни. Туфельки у неё были мягкие и тонкие. – Иди отсюда!

Арома вышла. Телохранитель стоял у входа в дом, прячась зачем-то в декоративных зарослях. Женщина направилась в сторону скоростной дороги. Она давно уже и наизусть выучила адрес Радслава. Своя ноша – сундучок казалась ей лёгкой. Вся тяжесть была сконцентрирована в её сердце. Удача ушла от неё, оставив после себя что-то настолько тяжёлое и плохое, что Арома почти бежала, стремясь убежать от самой себя. И как ни странно, горе от разлуки и такого ужасного грубого разрыва с Капой, становилось от её бега легче. Рассеивалось куда-то вовне. Она была охвачена только одним. Найти Радслава. Вернуться домой. Если он не откажет, а он не откажет, уже сегодня ночью она будет спать в своей старой лачужке среди пыльных шелков и обдумывать дальнейшую жизнь. Ведь у неё есть «много ню». А прежде не было. Значит, дальнейшая жизнь не будет хуже той, что была у неё до её отлёта в страну белых бородачей, так и оставшихся непонятными. Какими они были? Они были разными. Добрыми, злыми, умными, глупыми, великодушными, жадными, щедрыми и мелочными. Красивыми, миловидными, не очень приглядными и откровенно уродливыми. Как и те мужчины, что окружали её и прежде. Как и все люди в целом, без их различия по половому признаку, цвету кожи, наличию или отсутствию бород, по росту и по возрасту.

Утешая себя такими вот нехитрыми раздумьями, она вошла в скоростную машину. Села на свободное сидение у окна. Машина направлялась в сторону нужного ей пригорода. Она плавно тронулась, и ландшафты за окнами понеслись в сторону, противоположную движению. У Аромы дух захватило, хотя поездки в скоростном транспорте были ей уже привычны. Она вместе с Капой ездила иногда на прогулки в лес, где было так необычно -тихо, росли необычные деревья, цвели необычные цветы, пели необычные птицы. И любовь на природе тоже была необычно – яркой. Она отогнала мысли о любви как назойливую мушку от своего лица, и тут же заметила чей-то взгляд. Обернувшись, она увидела телохранителя Сирени. Арома никак не могла припомнить его имя. Он сделал вид, что её не видит, а смотрит в окно, любуясь на загородную природу. Правда, с любованием сонное выражение на его лице не имело ничего общего. Она подумала о том, что совпадение их маршрутов ни о чём не говорит. Всякий едет туда, куда ему и нужно. Вскоре он где-то вышел, и она его не видела.

Выйдя на дорогу на высоких опорах, после духоты тесной машины Арома вздохнула полной грудью, но в носоглотку попало много пыли и гари от проносящихся машин, и она закашлялась. Опускаясь вниз по лестнице, среди многочисленных людей ей опять померещилось лицо телохранителя Сирени. Кажется, его звали Кизил. Или это был кто-то другой, но сильно похожий. Поскольку на его голову была надета светлая шапка от солнца, и её поля скрывали его лицо. Только и виднелась короткая, неприятная какая-то бородка. Арому сильно затошнило. Она встала в сторонке, в тени, приходя в себя. Вокруг уже не было людей и не было высоких домов. Воздух был напоен духом леса. И сами роскошные, но невысокие, всего в два этажа, дома утопали в лесу, плохо различимые в густой зелени.

Арома знала о причине своего недуга. Не знал Капа. Не знала Сирень. Но, как и знать. Хитрая и многоопытная белая женщина довольно странно вглядывалась в последнее время в лицо Аромы, следила за тем, что она ест, как двигается. Но было ли бедой такое вот её состояние, Арома и сама не знала. На родном континенте такое положение всякой взрослой и молодой женщины было нормой. Родив и вскормив, поставив на ножки, ребёнка отдавали в общину. Никакой женщине не приходилось голодать, пока она выхаживала ребёнка. Хотя и объедаться не приходилось. Единственное, что всегда тревожило, так это роды. Всегда можно умереть, остаться инвалидом, а ребёнок мог родиться уродом или мёртвым. Так было редко, но ведь с некоторыми случалось. Никто же не знал, повезёт ли в следующий раз родить благополучно. Уродов и безнадёжно больных община усыпляла особым настоем из трав и грибов, засекреченных знахарями. Это не было добром, но никто не считал это и злом. Хотя к женщине, родившей урода, относились с брезгливой жалостью. Знакомые мужчины начинали ею пренебрегать. Только незнакомые мужчины и оставались такой женщине для её телесной радости. Конечно, если ей самой она была нужна после пережитого страдания. Но были и такие толстокожие особы или совсем уж легковесные, которые все беды-неприятности как птички поливают сверху помётом, продолжая петь-свистеть о том, что жить им хорошо, а червяки вкусны во всякую погоду. А жизнь вообще такова, что умереть можно во всякий день и от всякой случайности. Есть женщины, которых не любят, не смотря ни на какие их достоинства, а есть те, кого любят и при общепризнанной их сомнительности.

Найти дом Радслава не казалось невыполнимым замыслом при наличии адреса. Она несколько раз обращалась к прохожим на отличном языке и спрашивала нужное направление. Ей вежливо помогали и ни разу не обругали, как она боялась. Местные люди, сделала она вывод, очень воспитаны, образованы, безупречно и чисто одеты, так что вывод был один, – район непростой. Совсем перестав бояться незнакомой местности, чужих людей, она и волноваться перестала, уверенная, что удача от неё пока что не улетела. Всё тою же волшебной птицей она продолжала петь ей, где-то внутри её сердца, оптимистические мелодии на будущее. Слов разобрать было нельзя, а образы, возникающие вдруг среди огромных деревьев, чьи стволы, облитые золотым солнышком, были таковы, что она видела сон наяву. Она словно бы уже живёт в каком-то чудесном месте, среди добрых красивых людей, им нужная, ими уважаемая как своя и родная, и какая-то женщина, похожая на её умершую мать, находится всегда рядом с нею и почему-то в окружении звонкоголосых милых детей. И её собственные дети, уже подросшие, тоже рядом с нею. Что это был за сон наяву? Она даже остановилась, прижавшись к толстому шершавому стволу дерева, названия которого она не знала. В тени было прохладно, тихо, и по родному надёжно. Вот словно она уже у себя и дома. Это был хороший знак для её будущего. Она подумала о том, какой красивой и доброй была та юная женщина, у которой было кольцо Радслава. Она точно её не обругает, не прогонит.