У прибежавшего к вольеру главного ветеринара зоопарка глаза полезли на лоб, когда он увидел, что мы со слоном вытворяем. А директор погрозил пальцем то ли мне, то ли своему питомцу, приговаривая:

— Кто тебе позволил? Ты что, с ума сошел?

Решив взять всю вину на себя, я стал оправдываться:

— Здравствуйте… Извините… Я…

— Немедленно слезай! — крикнул директор.

— Не могу, высоко.

— Спустить его! — приказал директор усатому сторожу и скрестил руки на груди.

— Спокойно, Арсен Бабкенович, спокойно, не кричите, не суетитесь, — невозмутимо ответил сторож, — слон не выносит шума. Я сейчас напою слона, чтобы он успокоился, и спущу мальчишку, — он осторожно приблизился к слону, погладил ему хобот и сказал: — Понимаю, дружище, ты соскучился по свободе, по своим саваннам. Что поделаешь, надо терпеть. Я, может, тоже соскучился по тому дню, когда плюну на все и уйду на пенсию, чтобы ни один директор не кричал на меня. Скоро я принесу тебе сена и воды. Ну, теперь присядь, родной. Я знаю, знаю, ты устал от одиночества, хочешь общаться с кем-нибудь, хочешь, чтобы тебя понимали, но ты и сам должен понимать, что мальчику пора домой, что его родители волнуются, переживают за свое чадо, — сторож зевнул и погладил слону грудь.

Слон покорно опустился на колени, и я по хоботу соскользнул вниз. Отряхнув с себя пыль, я обернулся к слону и увидел в его глазах слезы.

— До встречи, дорогой друг, — погладил я его, чувствуя себя предателем, — не скучай, не тоскуй, я скоро снова приду к тебе. Знай, что во всем зоопарке ты — самый любимый. Ну, пока.

И не успел я попрощаться со слоном, как директор просунул руку в дверь, схватил меня за шкирку и потащил к выходу.

— Ага, попался, герой. Пойдем-ка, — крикнул он, радуясь чему-то, и подозвал сторожа: — Иван, запри все двери, потом зайди ко мне. И ты, Киракосян, тоже, — обратился он к главному ветеринару.

— Простите, Арсен Бабкенович, меня-то за что?

— Молчать! Ты мне ответишь по закону. Галоян, — окликнул он кого-то, — вызови милицию.

— Может, не стоит, сами разберемся.

— Делай, что тебе велят.

Толпа окружила нас тесным кольцом и стала аплодировать мне. Такую кучу комплиментов я не слышал за всю свою жизнь. Мама не могла протиснуться ко мне и, расчищая себе путь локтями, пробивалась к центру кольца, таща за собой папу, Анаит, Саака.

— Это мой сын, он оказался там случайно, простите, пожалуйста, — решительно сказала мама, придя в себя, схватила меня за руку и стала пробиваться обратно.

— Ваш, говорите? — задержал ее директор. — Вот и прекрасно, пройдемте в мой кабинет.

Я совершенно не понимал, для чего директор задавал мне свои дурацкие вопросы: с какой целью я проник в вольер, обдумал план заранее или эта затея пришла мне в голову случайно, не подговорил ли меня на это кто-нибудь, не ставил ли я себе целью похитить слона, за которого государство заплатило валютой, и всякое такое. Выяснив все интересующие его вопросы, директор ударил кулаком по столу так, что настольный календарь подпрыгнул, и изрек:

— Не зверей надо сажать в клетки, а таких, как ты. Не понимаю, что это за дурацкая привычка лазить к слону! Уф, не знаю, что делать. А вы, куда вы, родители, смотрели?

Он хотел сказать что-то еще, но дверь кабинета приоткрылась, и в ней появилась усатая голова сторожа.

— Простите, Арсен Бабкенович, — произнесла голова, — в клетку к шимпанзе…

— Что?! — напрягся директор всем телом.

— … влезла девочка.

Директор, как ужаленный, подскочил, завертелся на месте и пулей вылетел из кабинета.

Мы остались одни.

— Замечательное воскресенье, ничего не скажешь, — мрачно произнес папа и вышел.

Мы последовали за ним.

Дома, конечно, первым делом мне учинили разнос. Слово взял папа:

— Я тебе тысячу раз говорил: нельзя, нельзя, чи карели, а ты снова за свое. Когда это прекратится? В конце концов ты накличешь на себя беду.

Мама винила в случившемся Анаит и Саака, бросивших меня на произвол судьбы. Анаит опустила глаза, даже не пытаясь оправдаться.

— Ма, честное слово, я не нарочно, все получилось само собой, — сказал я.

Ночью мне приснился изнывающий от тоски слон, разорвавший свою цепь, вырвавший с корнем стальную решетку и убежавший на зеленый луг. Я устроился у него на спине, а он радостно бегал по траве, то и дело оглядываясь и спрашивая меня:

— Ну как, нравится тебе моя родина?

— Ужасно красивая, — отвечал я, и слон несся еще быстрее через саванны, джунгли и широкие реки…

О ЧЕМ БЕСЕДУЮТ МАМА И СЕСТРА

Когда я проснулся, солнце уже разукрасило стены моей комнаты оранжевыми цветами. Мне ужасно не хотелось вставать. Я думал о живущем в зоопарке слоне, и сердце мое наполнялось жалостью: как он живет в своем тесном вольере? Ведь слон — очень чувствительное животное, он умеет любить, тосковать и грустить. Я крепко зажмурил глаза, чтобы ко мне вернулся чудесный сон, чтобы снова встретить слона и покататься на нем по зеленым саваннам. Чем крепче я зажмуривал глаза, тем отдаленнее становился сон и тем явственнее доносились из кухни голоса мамы и сестры:

— Надо обратиться к врачу, — предлагала Анаит.

— Не стоит, нам просто кажется.

— Нет, не кажется, он уменьшается с каждым днем, — вздохнула Анаит. — Саак говорит…

— Передай своему Сааку, что любой мальчишка, не озорующий в этом возрасте, просто балбес, — вступилась за меня мама. — Муш хочет все знать, и в этом нет ничего дурного.

— А Саак говорит, что Муш способен войти в клетку даже ко льву, а лев не слон, он не станет ни с кем цацкаться.

— Можешь передать Сааку, что у твоего брата хватит ума не попадаться в лапы хищному зверю.

Солнце защекотало мне ноздри, и я чихнул так, что подпрыгнул на постели.

— Муш, ты проснулся? — позвала мама.

— Ма! — откликнулся я.

— Солнце давно встало, Муш, пора и тебе подниматься. Ты не забыл, что сегодня у тебя кукольный театр?

ВСТРЕЧА СО СТАРОЙ ВЕДЬМОЙ

Говорят, когда-то наш район был обсажен абрикосовыми деревьями, и весной пчелиные рои облепляли белоснежные цветки абрикоса, радостно жужжа и наполняя радостью сердца людей. Теперь здесь осталось всего несколько абрикосовых деревьев в саду деда Аракела. Дом, где он живет, вызывает восхищение у всех, потому что таких домов не осталось в нашем городе, где всюду строятся одинаковые, скучные высотные дома. Как-то мы с мамой специально разглядывали орнамент дома деда Аракела, и мама сказала:

— Это говорящие камни, они рассказывают о людях, построивших дом. Раньше на нашей улице было много таких домов, на фасадах которых были высечены дата постройки, имена строителя и владельца.

Все старые дома в нашем районе давным-давно разрушены, а деревья вырублены. Дом деда Аракела чудом выжил среди новостроек, и его знают все в округе. Сам дед Аракел бывал во многих странах мира, видел страдание и горе, но никогда не падал духом. Он рассказывает такие интересные истории, что люди слушают его, разинув рты. Еще бы, ведь он принимал участие в Сардарапатской битве.

— … Там каждый воин-армянин был героем, каждый погибший — святым, — рассказывает дед Аракел. — Я видел полководцев Пирумяна и Гарегина Овсепяна, которые под градом пуль вели в атаку своих бойцов. Ах, дети мои, всего и не вспомнишь, — вздыхает он, — но вы сами должны знать имена тех, кто сложил голову за родину. Если вырубить корни, дерево погибнет. Корни человека — его история.

У деда Аракела большая родня. В субботние и воскресные дни у него собираются дети, внуки и правнуки, из его дома доносятся смех и пение.

В середине лета, когда абрикос уже отливает золотом, дед Аракел приглашает детей и взрослых нашей округи отведать его плодов. Это один из самых красивых дней года не только потому, что мы едим не рыночные абрикосы, а срываем их прямо с деревьев, но еще и потому, что собираемся все вместе — шумим, поем, взрослые вспоминают, беседуют. В этот день мы ощущаем себя единой семьей, единым домом, где каждый чувствует острую нехватку доброты и радости.