На диване валялся усатый небритый человек с всклокоченными волосами, в дырявой одежде.

— Это вы Ленивец?

— Я, а что, не видно? Вы, наверно, зашли посоветоваться по поводу пончиков? Садитесь, если не лень. Слушайте, однажды еще в шестом классе я зашел в кафе и купил пончики. Клянусь папой, это были ужасно вкусные пончики…

— Вы нас не совсем правильно поняли, — прервал я его, — мы хотели спросить, как можно выбраться из города?

— Только дуракам хочется выбраться отсюда. Куда вы пойдете — учиться, работать? Образумьтесь, зачем вам это нужно? Себя не жалеете — хотя бы ребенка пожалейте.

— Да ну его, — разозлился Чикарели, считавший себя вполне взрослым человеком.

Пришлось уйти от Ленивца, опять ничего не дознавшись.

— Может ли кто-нибудь показать нам дорогу из города? — крикнул я, когда мы вышли на улицу.

— Я могу, — раздался детский голос из соседнего дома.

Мы постучались.

— Ах ты бесстыжая, — раздался за дверью другой голос, — предательница, как ты посмела?

Не дожидаясь, когда нас пригласят, мы вынужденно вошли в дом без приглашения и увидели двух девочек: одна из них играла в шашки сама с собой, другая ругала ее, развалившись на мятой постели.:

— Не делай глупостей, слышишь, не вздумай делать этого! — угрожала она. — Все равно ни родители, ни учителя тебя не простят.

— Почему это? — решил заступиться я.

— Не слушайте ее, — сказала девочка, не вставая с постели, — она психованная.

— И вовсе я не психованная, просто мне опротивело здесь. Пойдем, я выведу вас отсюда.

— Тогда пошли скорее, — засуетился Чикарели, — а то нас догонят и не дадут уйти.

— На этот счет можете быть спокойны, — усмехнулась девочка, — пока они тронутся с места, пройдет три года. — Она вывела нас на широкую улицу, по которой мы пошли уже быстрее и веселее. — Скоро я сама сбегу отсюда.

— А почему не сейчас?

— Не могу бросить подругу, постараюсь уговорить ее уйти вместе. Мы очутились в этом дурацком городе совершенно случайно. Однажды я зашла к ней помочь по математике, а она совсем разленилась и предложила сбежать с уроков. Я почему-то согласилась, мы сбежали и после долгих приключений оказались здесь. Ничего, надеюсь, скоро и она образумится, уж я постараюсь. Идите прямо, не оглядываясь. Если оглянетесь — заблудитесь и будете кружить на одном месте. Нужно смотреть только вперед. Счастливого пути.

— Спасибо тебе, желаем скорого возвращения домой.

— Спасибо. Вам также, счастливого пути.

Едва выйдя за черту города, мы вновь ощутили всю прелесть чистого воздуха и задышали в полную грудь.

А МНЕ КАКОЕ ДЕЛО?

— Пожар, пожар! — закричал Чикарели, указывая куда-то вдаль.

— Опять тебе пожар мерещится?

— Не мерещится, посмотри сам.

Я поднялся на большой камень, куда забрался Чикарели, и всмотрелся: вдали горел огромный костер.

— Действительно, огонь, — согласился я, — но в этом краю все настолько странно, что начинаешь сомневаться, может, это и не пожар вовсе. Помнишь лгунов, звавших на помощь? Может, и здесь что-то вроде этого.

— Нет-нет, это самый настоящий пожар, надо бежать туда, спасать людей, — крикнул он, схватил меня за руку и мы помчались в направлении огня.

В самом центре города, куда мы примчались, горел большой дом, откуда доносились крики о помощи, но ни соседи, ни прохожие не обращали на это ни малейшего внимания, каждый был занят своим делом.

— Что вы стоите, помогите! — крикнул Чикарели, но никто не отреагировал на его крик, и только один из прохожих удивленно пожал плечами, выразив удивление нашим вмешательством не в свое дело.

— Где у вас лестницы, где вода? — спрашивал я то одного, то другого прохожего, но они даже не останавливались, чтобы ответить мне.

— Может, они глухие? — удивился Чикарели.

— Но не слепые, — ответил я и схватил за руку кого-то из прохожих. — Там люди погибают, надо их спасти!

— Чего ты орешь, — разозлился он, — я же не глухой, отпусти мою руку. И вообще я не слепой, сам вижу, что пожар. Если вам нечего делать, спасайте их сами, а я человек занятой.

От возмущения и удивления я на миг оцепенел.

— Простите, гражданка, — метнулся я к женщине, выгуливавшей собачку, — как можно вызвать пожарных?

— Как хотите, так и вызывайте, — невозмутимо ответила она и позвала болонку: — Ко мне, Лулу.

— Эй, на помощь! Помогите! — заголосили мы с Чикарели.

— Что за шумный квартал, даже десяти минут нельзя посидеть в тишине и спокойствии! — возмущенно выскочила дама из ресторана напротив, и как ее ни упрашивал метрдотель вернуться, она наотрез отказалась, села в такси и укатила.

— Ясно, они все на одно лицо, — мрачно сказал я, — за дело, Чикарели, сами справимся.

В готовом рухнуть доме не прекращались крики, плач и зов о помощи. Я накинул на голову пиджак, а Чикарели куртку. Мы с трудом проникли на второй этаж. Вышибли дверь и вынесли из огня женщину с двумя детьми. Вокруг нас собралась толпа зевак.

— Чего уставился? — крикнул я на одного из них, — не можешь, что ли, принести хотя бы ведро воды?

— Чего ты кричишь на меня? — невозмутимо ответил он. — А мне какое дело: дом не мой, жена и дети не мои.

— Раз не твои, пусть сгорят живьем? — рассвирепел я.

— Какое мне дело, — сказал он, не меняясь в лице, — моя хата с краю, с чего я должен вмешиваться в чужие дела?

— Слушай, друг, — обратился я к мускулистому парню, — ребенок получил ожоги, его необходимо немедленно перенести в больницу, помоги, пожалуйста.

— А почему именно я? Тут столько людей, а он заприметил почему-то именно меня. Я вам не козел отпущения. Какое мне дело до чужих детей?

— Кто-нибудь, помогите! — закричал я не своим голосом.

Спасать дом было уже поздно, надо было позаботиться о пострадавших. Толпа гоготала, тыча в нас пальцами.

— Чему вы радуетесь? — крикнул Чикарели.

— Хотим — радуемся, хотим — нет, вам какое дело? Самим радоваться нечему, вот и завидуют, особенно этот, — кивнула на Чикарели старуха с крючковатым носом.

— У людей несчастье, а вы радуетесь.

— Тому и радуемся, что не наш дом сгорел, — ответил кто-то, и толпа загоготала сильнее.

— Ах, какой огонь! — потер руки кто-то из мужчин. — Шашлычок бы, а?

— И то правда, чего зря гасить, — поддержала какая-то женщина, — сейчас принесу воды, согрею, постираю белье.

Тем временем Чикарели утешал получившую ожоги девочку:

— Ничего страшного, главное, что ты жива, а ожоги пройдут, — он разорвал на себе рубашку, сделал из нее бинты и перевязал девочке ногу. — Пожалуйста, перевяжи мне руку, — он вытянул обожженную кисть.

— Чего ради? — преспокойно ответила девочка, ковыряясь в носу. — Не моя же рука.

— Что-о? — у Чикарели глаза полезли на лоб.

— То, что слышал, — надменно ответила за нее мать, — какое ей дело до твоей руки? Твоя, ты и перевязывай.

— Я же ее из огня вынес.

— Можно подумать, мы тебя об этом просили.

На Чикарели словно вылили ушат холодной воды, он чуть не зарыдал от обиды. Я перевязал ему руку и сказал с грустью:

— Пойдем отсюда, друг мой. Одно пребывание в этом отвратительном городе оскорбительно для нас.

ТЫ КТО ТАКОЙ?

На нас так подействовал случай с пожаром, что долгое время мы шли рядом, не смея заглянуть друг другу в глаза, словно сами были причиной низости и бездушия тех людей. Но разве не ответствен каждый из нас за все на свете? Если происходит что-то плохое, значит, кто-то виновен, а этим «кто-то» может оказаться любой из нас. Я думал об этом, как вдруг Чикарели резко остановился и решительно сказал: