— А ты из них конюхов сделай добрых, таких, каким я стал. Я ведь тоже через навоз конюшни прошел, благодаря этому и воеводой поставлен тут. Помоги вьюношам себя обрести.

— Двоих то, пожалуй, я возьму. Они камешки еще не огранённые, но оборотня то я чему научить смогу, мне в пору самому у него уроки брать.

— Он с братом вместе. Не может он его по какой-то тайной причине оставить. Не нравиться мне это все, но сделать ничего не могу. За них Чащун просил.

— Эно оно как. — Старик почесал задумчиво затылок. — Сам дух за них просил значит. Ох чует моя деревянная нога, что все это выльется в хорошую драку. Жаль староват, а то поучаствовал бы. Ладно. Научу их хвосты лошадям крутить. — Он повернулся к Федору, и застывшему около него, в нерешительности, Беру.

— Чего рты раззявили. Руки друг другу подали, помирились и бегом в конюшню. Там навозу полно. Пора его учиться убирать. — Рявкнул он.

— А чего там учиться-то. — Расплылся в довольной улыбке Берн. — Я сызмальства такому учен. Вмиг чистоту наведу.

— Поговори мне еще орясина. Друга своего нового поднимай и бегом работать. Вместе. Увижу, что сам все делаешь. Накажу. — И добавил, рявкнув так, что все вздрогнули. — Бегом! — Но увидев что один уже практически сорвался, выполнять приказ, а второй еще сидит. Добавил, тем же рыком. — Я сказал вместе!

Бер протянул руку Федору, и подняв того с земли рывком, да таким, что тот подлетел на полметра над поверхностью, и рванул, подталкивая нашего героя в ворота конюшни.

На улице остались только Митрох, Яробуд и Вул.

— Я не знаю, какую тайну вы скрываете. — Заговорил воевода, обратившись к оборотню. — Но Дух Жизни, никогда не делает того, что противоречит совести и чести, и раз он просил меня, сделать из твоего брата воина, то я выполню просьбу, даже если чего-то не понимаю. Яробуд будет его учителем, и ты также будешь в этом участвовать, а заодно и еще одного мне воина воспитаете, для дружины, это будет, что-то вроде платы.

Оборотень молча кивнул головой в знак согласия.

— Ты это, Митроха. — Дед, улыбаясь посмотрел в глаза воеводе. — Медку бы нам бочонок подарил, что ли. Мы бы посидели со старым знакомым, прошлое повспоминали, да планы обучения отроков твоих обдумали. Оно конечно оборотню мед без надобности, не пьет он такого, но мне бы не помешало взбодриться, а то совсем голова не работает.

— Вот ведь старый прохиндей. — Засмеялся тот. — Будет тебе мед, только не бочка, а кувшин. Знаю я тебя, с бочки ты прошлый раз, с навестившим тебя боевым товарищем, харчевню разнес, да бросившихся успокаивать вас дружинников поколотил. Им потом знахарь синяки замучился выводить.

— Ну чего старое-то вспоминать, — Буркнул совершенно не раскаявшийся дед. — Один раз всего и пошумел-то. Да и повод был. Чего нам тот жирный боров, еще один кувшин меда не дал? Мало нам с другом было. Душа еще хмельного просила. А он уперся: «Нет, да нет». Ну вот и не удержался я.

— Мало? — Засмеялся воевода. — Это пять литров мало? Все, иди с глаз. Сказал кувшин, значит кувшин.

Дед горько вздохнул, махнув рукой, словно говоря: «Что с тебя взять», развернулся, и поманив за собой оборотня, скрылся в конюшне.

Что ты сидишь как на табуретке, со сломанной ножкой. — Кнут резанул слух хлопком, над крупом лошади, пуская ту в галоп. — Расслабься, почувствуй животину, она же ощущает твою неуверенность, вот и пытается избавится от недоразумения, которое навесили на ее спину. Расслабься я сказал!

И снова: «Вжик», над головой пропел кнут. Дедушка оказался садистом, не дающим отдыха ни днем ни ночью. Он, казалось, вообще не спал, придумывая своим ученикам-помощникам, новые изуверские испытания. Но обо всем по порядку:

Конюшня была такой, как ее и представлял наш герой, основываясь в своих фантазиях, от просмотренных фильмах о ковбоях, за единственным исключением, что ни в книжках, ни в кино, не было запахов навоза и конского пота, непривычного и неприятного, для изнеженного обоняния жителя двадцать первого века, привыкшего к искусственным ароматам.

Первым, что сделали зашедшие в полумрак помещения юноши, это познакомились. Искренне извинившись друг перед другом, они пожали руки, причем это нехитрое действие, едва не привело Федора к инвалидности. Новый знакомый, сжал ладонь так, что там что-то хрустнуло. Но Бер, с честным лицом, утверждал, что: в виду слабости своего нового друга, баюкающего в данный момент ноющую ладонь, постарался проделать этот жест примирения, самым бережливым образом. Что с него взять, медведь он и есть медведь.

Посчитав, что извинений, уже достаточно, новый герой нашего рассказа, с самым непринужденным видом выдернул из небольшого стожка сена, в углу конюшни, пару вил. Взвесив их в руках, словно оценивая, и что-то прикидывая в уме, щуря при этом правый глаз, он внезапно, утвердительно крякнув, и бросил одни из них, неожидающему такого Федограну, который вместо того, чтобы схватить на лету, как это от него ожидалось, испуганно, резко оттолкнул их от себя двумя руками. Отвергнутые таким образом вилы вместо того, чтобы упасть в песок, обильно рассыпанный на полу, каким-то чудным образом полетели в сторону ворот, нацелившись острыми пиками железных зубов, в грудь входящего в данный момент Яробуда. Тот, с абсолютной невозмутимостью, левой рукой, переправил их полет в другом направлении, и под стук втыкаемого в стену, только что чуть не убившего его инструмента, выхватил непонятно от куда появившийся кнут.

— Вы, что это задумали паршивцы. — Два щелчка последовали мгновенно, слившись практически в один. Как он попал по заднице, беру, понятно, тот стоял к доброму старичку спиной, но как он умудрился ожечь болью место, пониже спины, у Федограна, остается загадкой загадкой, ведь он стоял лицом к деду. То, как лупил, раньше нашего героя отец, было ласковым поглаживанием, по сравнению с тем, что произошло сейчас. Боль была такая, что только чудом он не свалился на пол, и не взвыл, захлебнувшись слезами, причем боль не была мгновенной, она словно поселилась в ушибленном месте тупыми когтями раздирая плоть.

Зашедший следом Вул, многозначительно хмыкнул, и попытался выскочить назад на улицу, но был остановлен почти звериным рыком:

— А ты куда собрался. Ты теперь как все, сам захотел с братом остаться, вот и приступай к обучению на общих правилах. Все свои героические подвиги оставь в прошлом. Ты теперь мой ученик. И нечего на меня глазенками зыркать, там за воротами еще вилы есть, хватай их и вперед, конюшню вычищать.

В бревенчатом, как и все здания в этом городе помещении, которое теперь старательно вычищали молодые люди, от конской жизнедеятельности, стояли в денниках только лошади, принадлежащие воеводе, остальные находились непосредственно у дружинников по домам, на полном обеспечении своих воинственных хозяев и их семей.

Коней было немного. Один невысокий мерин-тяжеловоз, выполняющий функции доисторического трактора, таскающего всевозможные грузы, на здоровенной, деревянной телеге, со сплошными, цельно пиленными, колесами из массива древесины, без каких-либо спиц, и обитыми кожей ободами.

Три жеребца, один из них черный, с синеватым отливом по кличке Чепрак, о нем будет отдельный разговор немного погодя, а также два белоснежных брата, близнеца, с абсолютно противоположными характерами. Один — Буян, полностью подтверждающий своим хулиганским поведением кличку, а второй Белояр, флегматичный конь которому было абсолютно на все наплевать, кроме яслей с овсом.

Три кобылы. Мамка белоснежных близнецов, блондинистая длинноногая Ветрина, с нравом взбалмошным и вредным. Коротконогая низкорослая вороной масти — Стрелка, вечно что-то жующая пухлыми губами, и наконец покрытая рыжими пятнами, как яблоками, серая красавица Малюся, любимица абсолютно всех обитателей конюшни, за свой покладистый и добрый нрав.

Также, тут жил, сволочного характера петух, с ободранным хвостом, задирающий всех, кого видел на своем пути, за что частенько был бит Яробудом ногами, изображая в тот момент футбольный мяч. Что не мешало ему при всем этом быть примерным семьянином для четверых кур, исправно несущих яйца, правда, где ни поподя, один раз Федор обнаружил такую заготовку птенца, в своем сапоге, который пришлось стирать и сушить на солнце, бегая потом полдня по лошадиному навозу босиком.