Федор не удержался и улыбнулся, над таким забавным, как ему показалось, поведением, что не ушло от внимания стоящего недалеко юноши. Уперев кулак в бок, изобразив из этой руки бублик, выставив вперед ногу, и приняв гордую осанку, он другой рукой, с наигранной небрежностью указал на Федора.

— Уж не надомной ли ты смеешься? — Видимо он волновался, и потому голос, с юношеского баска, сорвался в хриплый писк.

Это на столько комично выглядело, что наш герой, прыснул смехом, но сделал это так, словно закашлялся, и потому прикрыл рот ладонью.

— Нет, что ты, как можно. — Попытался он успокоить уже наливающегося краской негодования собеседника. — Я просто слюной подавился. — Но весь его вид, а тем более улыбающиеся губы и откровенно смеющиеся глаза, говорили об обратном.

— Ты! Ты! Ты! — Принялся незнакомец тыкать в Федора пальцем-сосиской и хлопать выпученными глазами, в бешенстве, не в силах сформировать ускользающую мысль. — Ты заслуживаешь взбучки. — Наконец нашелся он, и двинулся на Федограна, сжимая кулаки. А тот завалился на лавку, схватившись за живот, больше не в силах сдерживать смех, льющийся из него истерикой. Весь накопившийся за все последнее время стресс, выплеснулся из него потоками хохота, и не хотел останавливаться.

— Будем биться сейчас же! Здесь, и благодари Перуна, что мы не за воротами города, иначе я бы призвал тебя на ножевой бой. — Ревел в бешенстве незнакомец.

— Прости, я не хотел тебя обидеть. — Попытался извинится Федор, но еще больше разозлил противника, так как посмотрев на его раздувшиеся в ярости ноздри и красное вспотевшее лицо, еще сильнее закатился хохотом.

Зря он так веселился. Тут было в пору серьезно извиняться, так как ему противостоял человек-гора. В прямом смысле этого слова. На полторы головы выше нашего героя, он раза в три, превосходил его в ширине плеч. Звали его Бер.

По сути своей добродушный, медлительный и не особо сообразительный, он был послан, от греха подальше, престарелыми родителями в Новгор, наниматься на службу к воеводе. Почему от греха подальше, спросите вы? Все просто:

Имея огромную, данную от рождения, физическую силу, он ломал все, до чего прикасался. А так как он был еще и непоседлив, и непременно хотел во всем помогать отцу, то исправного инструмента у последнего не осталось. Точкой в терпении родителя был сломанный топор, который переходил в их семье по наследству, уже четвертое поколение. И сломан он был не в районе деревянной рукояти, как это бывает обычно и что можно было бы легко исправить, нет лопнуло жало, когда, этот великовозрастный детина, воткнул его в дуб (отец, вечеря говорил, что дерево это нужно свалить, для изготовления новой двери, да и для дров сгодится), и попытался использовать в виде рычага. Падать исполинское растение естественно отказалось, ведь даже такому силачу не под силу с одного удара перерубить ствол, полуметровой толщины, и потому топор, жалостливо звякнув, разделился на две половины.

Отхлестав, в виде профилактики, потупившегося, и совершенно флегматично перенесшего такую экзекуцию, сына вожжами. Посоветовавшись с вздыхающей и плачущей женой, отец одел отпрыска в красную предназначенную на выход рубаху, дал свой нож, оставшийся родителю великовозрастного увальня, в наследство, и отправил наниматься на службу в дружину, в город, к Митроху.

Опишу этого увальня получше, так как в жизни нашего героя, он играл важную роль:

Как я уже говорил, он был гигантского роста, чрезмерно широк в плечах, но при всем при этом, имел детское выражение наивности и доброты на широком лице. Легкий пушок, в виду возраста еще несформировавшихся усов, тонкой полоской отчерчивал пухлые губы, открывающие при улыбке большие белоснежные зубы, которыми он как-то раз, на спор, откусил кончик ножа у проезжего через их деревню воина. Довольно большой мясистый нос, голубые флегматичные глаза, и коротко остриженные, под-ежик, рыжие волосы.

Как и большинство «больших» людей, характер он имел спокойный, но взрывной, но это только тогда, когда чувствовал к себе несправедливость или обиду, но потом всегда быстро успокаивался, часто сожалея, о том, что натворил в ярости.

В тот момент, когда этот верзила зашел в город, а конюшня как раз и стояла недалеко от ворот, наш герой и имел несчастье встретить прихорашивающегося перед встречей с воеводой, будущего ратника. Естественно, что, посчитав поведение Федора оскорбительным, этот детина взорвался праведным гневом. Ухватив Федора левой рукой за рубаху на спине, оторвал его от лавки, как кутенка, вынес того на середину дощатого настила, и уже занес правую руку для праведного возмездия, как был остановлен грозным окриком.

— Что тут такое происходит!

Повернув неторопливо голову, и все еще держа над землей брыкающегося Федора, он сурово посмотрел на осмелившегося его прервать мужика:

— Ты кто такой будешь?

— Я-то? Митрох. А вот кто такой ты. И почему обижаешь моего нового конюха.

— Митроооох. — Протянул парень, медленно соображая кто же это такой и вдруг наконец осознав, разжал ладонь, от чего Федор грохнулся на землю. — Воевода что ли?

И на столько он все это делал медленно и непринужденно, и поворачивал голову, и разжимал ладонь, и даже тянул слова, что воевода рассмеялся, вытерев обратной стороной ладони слезы.

— Как звать то тебя, медведь? — Успокоившись спросил он.

— Так Бер, я.

— Кто!? — Вновь залился смехом воевода.

— Бер (именно так у древних славян называли косолапого). — Растерянно повторил парень.

— Точно медведь. Откуда ты тут такой?

— Из деревни. — Он насупился, потому что воевода не переставал смеяться.

— А Федограна за что обидел?

— Не трогал я никакого Федограна, я его даже не видел. Навет это. — Начал заводиться он.

— Как же навет, когда я сам, своими глазами, наблюдал как ты его. — Палец указал на сидящего, и мотающего головой Федора, у того во время последних событий, что-то хрустнуло в шее, и он пытался таким образом вправить позвонки. — Словно кутенка, за шиворот, куда-то тащил.

Бер повернул голову, и с удивлением посмотрел на недавнего своего обидчика.

— Ну я же не знал, что он Федогран.

— А если бы знал, то не тронул бы?

— Тронул. — Он упрямо мотнул головой. — Чего он смеется?

— Откровенно. — Воевода удовлетворенно мотнул головой. — А в город зачем пришел?

— Так в ратники к тебе наниматься. — Буркнул гигант и покраснел.

— В раааатники. — Протянул с иронией Митрох. — Что-же ты будущий ратник Бер, свою службу с драки начинаешь. Как же я тебя такого буйного возьму. Ты же мне всю дружину покалечишь.

— Нее. — Улыбнулся тот. — Они же на до мной смеяться не будут, и я их не трону. — Он внезапно погрустнел. — Так что мне, назад, к батьке идти. Он же окончательно вожжи порвет.

— Какие вожжи? — Не понял воевода.

— Которыми он меня сечет, когда сердится. Старые они, мне-то ничего, а вот они скоро окончательно порвутся.

— Все, убедил. Беру. — Умылся слезами хохота Митрох. — Только с условием. С Федограном помирись. Вам служить вместе.

— Чего это вы тут расшумелись? — Из ворот конюшни вышел Яробуд с Вулом. — Ты чего это, воевода сам не свой, чего ржешь как тот жеребец перед случкой.

— Ох и язык у тебя Яробуд. Только то тебя и спасает, что стар, да заслуг много. А так бы… — Не прекращая смеяться, воевода погрозил кулаком, показывая каким жестоким было бы это: «так-бы». — Как тебе новые помощники? Не обижал еще? Ту я тебе еще одного присмотрел.

— Ты меня за чурбак то трухлявый не держи, воевода. Какие они помощники? С одним, еще в юности, я плечом к плечу сражался, и воина, подобного ему не видывал. Другой, по возрасту, уже о жене задумываться должен, да в строю уметь стоять с копьем, а он еще дитя — дитем, что по силе, что по восприятию жизни. Третий же. — Дед мотнул головой в сторону потупившегося Бера. — Если ты его имеешь в виду, как еще одного помощника. Орясина, которую Род силушкой наградил, а вот на разум поскупился силу божественную потратить. Да и сам я еще справляюсь, с лошадьми.