С неистовой быстротой она начала приспосабливаться к его ласкам, слышать его желание в напряженном дыхании, смотреть в его глаза, которые теперь потемнели, как скопления грозовых облаков.

Затем на мгновение они прижались друг к другу, крепко-крепко, глубоко дыша, ее висок был рядом с его, как будто их мысли путешествовали чистым потоком от одного мозга к другому. Его руки обвивали ее гибкий стан. До сих пор он только касался ее плеч и спины, его теплые пальцы скользили по ткани платья, постепенно передавая тихое пламя коже, находящейся под нею.

Не было необходимости в каких бы то ни было объяснениях. Так как теперь она понимала, что его попытки установить контакт с ней, которые с самого начала раздражали и даже пугали ее своей прямотой, происходили не от какого-то злого умысла. В его объятиях не было и намека на опасность. Он был здесь просто потому, что его тело принадлежало ей.

Откуда-то снаружи послышался шум. София повернула голову, и Жак начал ослаблять объятие.

Это был звук металла о гравий, топот тяжелых ботинок. Она отступила еще дальше, прислушиваясь. Они услышали, как большая железная дверь со скрипом отворилась, и София повернулась, чтобы посмотреть на его лицо.

Десерней улыбался ей уголком рта. Эту улыбку она уже неоднократно видела раньше. Что она означала на этот раз, невозможно было угадать, так как его глаза были полны желания, без намека на юмор, иронию или протест, которые он, возможно, испытывал из-за вторжения. София коснулась его рта своими пальцами, он поймал их и прижал к своим губам.

Затем, освободив свои руки, она отошла в сторону от магического пространства, которое он занимал, и пошла по дорожке, ведущей от участка, поросшего папоротником. София попыталась заставить свой голос звучать, и, к ее удивлению, он был удивительно спокойным:

— Да, пальмовые деревья действительно хорошо здесь растут. Обратите внимание, они были посажены, когда мой дедушка был мальчиком… А, Вильямс, я надеялась, что вы где-то здесь. — Она повысила голос и прошла вперед, оставляя Десернея позади. — Я хотела бы, чтобы вы были так любезны и показали месье Десернею наши орхидеи.

Старый садовник только что вкатил пустую бочку через дверь и закрыл ее за собой.

— Конечно, миледи.

Когда она с садовником подошла к Жаку, говорить что-либо еще было выше ее сил. София помедлила у двери и притворилась, что смотрит на деревья, находящиеся снаружи или на низкие растения рядом с ее локтем, куда угодно, только не на Десернея. Он стоял, слушая, молча кивая и избегая ее глаз. Они оба испытывали напряжение, которое придавало нечто мучительное и прекрасное моменту. София знала, что в ее сознании сохранится образ их сплетенных фигур, запертых в теплом, влажном воздухе, едва двигающихся, в то время как скрытые импульсы поднимались в их телах, как сок по зеленым веткам растений, которые окружали их.

Наконец она сумела прервать монотонную речь Вильямса:

— Я думаю, пришло время…

Десерней, поблагодарив садовника, подошел к ней. София пожелала Вильямсу доброго вечера, и старик открыл дверь, чтобы они оба вышли, при этом неуклюже кивнув им, что означало поклон.

Снаружи прохлада вечера заставила ее задрожать. Жак увидел это и уже собирался что-то сказать, но они успели пройти только две ступеньки вниз по тропинке по направлению к фруктовому саду, когда увидели Форда, пробиравшегося сквозь пролом в изгороди с другой стороны. София могла видеть в наступающей темноте, что он нес что-то наброшенное на руку.

Он поклонился, приблизился и протянул Софии шаль.

— Прошу прощения, миледи, но мы подумали, что вы захотели бы воспользоваться этим. Я заметил, что прошло некоторое время с тех пор, как вы вышли из дома, а примерно в это время вечера становятся холодными.

— Очень любезно с вашей стороны, Форд. Спасибо.

Десерней сделал шаг вперед и взял шаль. Когда он укрыл ею Софию, Форд сказал почтительно:

— И я смею донести до вашего сведения, сэр, что ваша карета стоит у подъезда.

Десерней проигнорировал его намек. Продолжая держать ее за плечи, он наклонился к самому ее уху и спросил:

— Есть ли боковая дверь в дом?

София кивнула.

— Тогда идите прямо туда, вы не должны оставаться на ветру. Позвольте мне откланяться.

Она собиралась протестовать, но Жак сжал ее плечи так же, как на балу в Брайтоне. Затем, прежде чем мажордом мог увидеть выражение его или ее лица, Десерней отвесил ей поклон.

— Ваша милость, тысяча благодарностей. Это был незабываемый день.

София завернулась плотнее в шаль, задаваясь вопросом, как она может позволить ему уйти.

— Я так рада… — Ее голос прервался и отказывался говорить дальше.

Он отступил назад и бросил на нее последний взгляд, не видимый слуге. Затем прошептал:

— Спокойной ночи, дорогое сердце, — повернулся на каблуках и ушел по дорожке.

София, крепко прижав руки к груди, смотрела вслед, пока высокая и мрачная фигура не исчезла в саду.

«Спокойной ночи, дорогое сердце».

— Жак говорит, что генералы ищут возвышенности. — Гарри натягивал стеганое покрывало поверх подушек, чтобы создать холм с тыла британских войск. — Смотри, они будут маршировать здесь вверх.

— Завтра, — сказала София. — Пришло время для твоего ужина. Ты не должен называть его Жак. — Одно только произнесение имени бросило ее в дрожь. — Нужно говорить «сэр» или «месье».

— Но он сам так просил. — Он неожиданно засмеялся. — Он называет меня Аристид, потому что Анри неподходящее имя.

— Что за глупости!

Гарри не слушал, он был сосредоточен на своих солдатах. София осмотрела комнату, заметив пушку, испытанную на «французской» крепости, разбросанные мраморные шарики, груды маленьких фигурок, лежащих под зубчатыми стенами. Она почувствовала приступ негодования по отношению к полковнику Кулу за то, что он принес хотя и игрушечные, но все же атрибуты войны в жизнь ее сына. И злость на саму себя, потому что не помешала ни ему, ни Жаку Десернею поощрять Гарри в его новом интересе.

Она решила поговорить с сыном насчет этой злосчастной пушки.

— Что ты собирался показать мне?

— О, — Гарри отбросил покрывало и побежал к своему столу. — Посмотри, мама, письма! Я нашел их в башне. Я открыл ее своим особым ключом! — Он побежал обратно к ней и положил их ей в руки. — Мод сказала, что одно — для меня, а другое — для тебя.

София взяла их, повернула к свету и увидела надписи. В следующую секунду она оказалась на полу, сидя на краю покрывала, ее голова кружилась. Гарри, удивленный, но довольный, расположился рядом и поднял на нее широко открытые глаза.

— Они действительно от моего папы?

С огромным усилием она в достаточной степени овладела собой, чтобы взять маленький пакет, упавший ей на колени. «Для моего сына». Ошеломленная, она спросила:

— Как ты нашел их?

— При помощи ключа. — Гарри достал его из своего кармана. — Ты идешь в башню, поднимаешь крышу, а под ней есть маленькая дверца. Давай, я покажу тебе.

— Позже, дорогой. — София чувствовала головокружение, но она должна была взять себя в руки и не испугать Гарри; это было радостное событие: вопреки всем трудностям, она получила последнее сообщение от его отца. Дрожащими пальцами София сломала печать на письме Гарри.

В письмо был завернут знакомый ей предмет — золотая булавка для галстука или лацкана, в виде планки с подковой, посаженной на нее. На булавке были выгравированы инициалы «Э.Г.».

Некоторое время София сидела и смотрела на нее, держа булавку на ладони, затем повернулась с улыбкой к Гарри.

— Твой отец носил ее, когда был еще совсем молод, это была его любимая булавка, потому что он любил лошадей, точно так же, как и ты. — Она склонилась над Гарри и аккуратно приколола ее ему на жакет. — Подковы приносят удачу. Это носится вот так, видишь? С кончиками поднятыми вверх, чтобы удержать удачу.

Гарри посмотрел на булавку сияющими глазами, затем спросил с благоговением в голосе: