О Московском «спруте» заговорили в годы горбачевской перестройки. Шумные уголовные процессы над торговой мафией поражали воображение. Директор Елисеевского гастронома Соколов, начальник Московского управления торговли Трегубов, директор Дзержинской районной плодоовощной базы Амбарцумян – тузы московской торговли – были спешно расстреляны, словно для того, чтобы как можно скорее унесли в могилу свои и чужие тайны.

По Москве с удивлением и любопытством повторяли не всем по-настоящему знакомое слово «мафия».

Раньше даже среди образованных людей считалось, что мафия – это где-то там, за бугром, в Америке… В крайнем случае в Италии, но уж никак не здесь, в самой Москве!

Конечно, истинное, хотя и смутное, понятие о мафии в страну пришло потом, вместе с итальянскими фильмами, шедшими по телевизору. И хотя целый век мафия являлась излюбленной темой прессы, мало кто из русских воспринимал ее для себя серьезно.

Мафия, возможно, происходит от «мафаль» – собрание, встреча многих людей, или от «мафиас» – охрана, защита… Но все сходятся на том, что мафия – это дочь Сицилии, контробщество, которое противопоставляет себя официальной власти. Преступная организация, как чума, расползлась по свету, властно обосновавшись поначалу в Америке, а затем уж…

О мафиозной организованности в стране не говорили. Она складывалась медленно, исподволь, порой вызывая недоумение у властей. Затяжной инкубационный период болезни шел скрыто, почти не выявляя себя. Хотя уже сама жизнь сигналила…

В Москве, как говорят, она обозначилась где-то в 1965 году, в послехрущевский год, когда милиция была сориентирована на мелких спекулянтов и «несунов». Своеобразный нейтралитет правоохранительных органов к высокопоставленным должностным лицам сразу сказался на общественных отношениях. Уже к началу семидесятых предприимчивые дельцы обзавелись своими людьми во многих вышестоящих государственных учреждениях Москвы.

В ход как никогда пошли «связи». Они, конечно, обеспечивались натурой. Подарки, угощения, услуга, приобретение заморских вещей.

К восьмидесятым годам эта система работала уже вовсю. Вся хозяйственная деятельность практически строилась на личных и глубоких взаимоотношениях. Между Москвой и периферией стали курсировать особые гонцы – перевозчики взяток. В гостиницах, ресторанах, загородных дачах и финских банях шли бесконечные любвеобильные кутежи.

Деньги или «проигрывались» в карты, или преподносились в сберкнижках на предъявителя… И, конечно, презент, презент…

Но «производство денег» было отделено от могущественных покровителей. Те тщательно укрывались и выказывали себя полностью лишь через телефонное право.

Деньги шли наверх, а «верха» оберегали складывающуюся систему. Знаменитый директор Елисеевского магазина расстрелян. Но после его смерти стало известно, что в закрытом кабинете днем и ночью был накрыт стол для его величества всесильного первого заместителя министра МВД…

Отечественная мафия зарождалась иными путями, чем на Западе. У нее свои дороги… Взрыв мафиозной преступности произошел в горбачевские времена, после «кооперативной» свободы. Перестройка открыла шлюзы – еще вчера «рэкет» и «мафия» были лишь экзотическими словами, сегодня они наводят ужас.

Организованная преступность становится политической силой. Но ко всему привыкают. И к тому, что избирательные комиссии обнаруживали среди депутатов рецидивистов, и к тому, что «воры в законе» командовали жизнью…

Роберт относился к разговорам о мафии снисходительно: ну что же, все хотят жить. Сам он брал пример с Остапа Бендера – в теперешней предпринимательской деятельности выживают акулы, и даже под звон бокалов, в настроении Роберт нередко говорил о своей мечте поставить великому комбинатору памятник в Москве.

Своего театрального приятеля он тоже считал Остапом Бендером, но без головы. Распродав билеты на «Интер-шоу», тот жил в фирме «Сибирь» припеваючи: ему нравился круг красивых артистических мальчиков и рестораны, телохранители и машины последних японских моделей… Прокутив около четырехсот тысяч за пять месяцев (надо было еще умудриться!), он слал из предварительного заключения плаксивые телеграммы режиссеру.

– Новое поколение выбирает деньги, – резюмировал Роберт, пряча в глазах усмешку. – Деньги и зрелища…

У самого Роберта дела разворачивались более удачно. Фирма «Олимпия» стала надежной крышей. Россия, вчера еще крайне целомудренная, сегодня словно забыла об нравственности: ансамбль Советской армии сопровождал маршевой музыкой настоящий стриптиз! Девочки от пятнадцати и женщины до сорока пяти оспаривали различные титулы – «Мисс бюст», «Мисс ноги»…

Отбирались наиболее очаровательные и, может быть, бесстыжие. Даже Роберт, уже привыкший к обнаженной женской натуре, не сдерживал улыбки, когда кое-кто из фотонатурщиц едва прикрывал самое интимное место каким-нибудь клочком красной бумаги, вырезанным ножницами в виде сердечка или солнышка… Фотографии обнаженных претенденток на «корону» отправляли за рубеж, не брезгуя и публичными домами… Собственно, публичные дома были предпочтительнее.

Девушки не отказывались. Только бы попасть за границу.

Обычно, отбирая новеньких, Роберт как главный художественный руководитель не стеснялся и многозначительно спрашивал:

– Какая страна вас привлекает?

Девушки расцветали, словно подхлестнутые скрытым доселе чувством.

– Не отказалась бы от Франции… Согласна на Германию… Мне все равно, за марки или доллары.

«Товар» был удачливый, и фирма набирала обороты. Правда, иногда фирма занималась операциями, ей не свойственными…

Сам Роберт с особо доверенным Костей Греком ездил в Дрогобыч, небольшой городок в Прикарпатье. В стране на компьютеры голод… Польский караван контрабандистов обычно встречался на лесных дорогах Карпат с кишиневскими или дрогобычевскими машинами. И поляки, и перекупщики всегда точно знали место встречи. Компьютеры ночью быстро перегружались из кузова в кузов… Покупали у поляков недорого, за каких-нибудь 30–40 тысяч. Ну еще комиссионные дрогобычевским… Все равно окупалось с лихвой.

Одно лето Роберт отдыхал в Кишиневе. Почти в центре города, в живописной окрестности городского парка, на зеленом холме возвышался коттедж с остроконечной черепичной крышей, мансардой и резными балконами. Хозяину дома крупно повезло: гостиные, спальни, зимний сад, кабинет, бильярдная. Видеотехника – исключительно «панасоник». Мебель – финская: и серванты, и стенки, и спальные гарнитуры… Здесь было все, что можно было увидеть только на выставке. Роберт восхищался искренне: раньше за такое давали пять-шесть номиналов, а сейчас…

Другое лето Роберт провел в Дрогобыче. Заодно попил трускавецкую водичку. Но здесь было победнее. Правда, здесь и размах другой.

Дома у Роберта, впрочем, было не хуже, чем у других «деловых людей» его ранга. Две шикарные квартиры в Москве, одна – в Питере. Имел он жилплощадь и под Москвой, на всякий случай, – там жили нужные друзья и любовницы. Со счета фирмы были переведены деньги в четыре московских ресторана, потому семья могла там завтракать, обедать и ужинать. Если хотелось чего-то домашнего, покупали на рынке и за валюту.

Роберт любил чувствовать, как приятно его женщинам ходить по рынку с хорошим кошельком.

Еще был каменный дом под Сочи, даже два, куда Роберт ездил редко, зато дети с друзьями любили бывать там. Сам старался больше в Швецию или в Италию, хотя считал, что с деньгами в совдепе можно жить куда шире и небрежней: здесь за деньги продадут и себя, и маму родную, чего не увидишь на Западе. Развелось такое холуйство, что Роберт, кривя губы, иногда ужасался этой продажности: даже из близкого окружения он мог положиться на считанных людей.

Беспокоила Роберта дочка. Эльмира пошла не в мать. Эльмире, как и отцу, нужно раздолье. Глупая, конечно. Не знает, что почем. А зачем знать? Все же она его дочь! Если он занимался музыкой, рок-группами и даже теннисом, она – фарцовкой и сексом. Да и какая баба не живет сексом, если создана для этого природой? Фарцовка – так, баловство, зараза всего ее поколения… И все же надо держать в руках, «дашь волю – принесет в подоле». Он лазил по ее шкафам и не раз натыкался на презервативы. Молодежь пошла ученая…