Все понимали, что это значило.

На кисти руки у Жорки наколка: шип от колючей проволоки, что означало «прописка в зоне». Глаза «мартовского кота» хитро блуждали, казалось, по раздавленному Альберту. Жорка смаковал минутную власть.

– Страшно не умереть, страшно умирать.

Быть «расколотым на задницу» – это значило получить все «привилегии» зоны.

Альберт вдруг вспомнил Вадьку, и ему стало больно. Как его сейчас не хватало! Он знал, что обиду, которую ему нанес Жорка, смыть можно только кровью… Или получить злобное: «Сука!» и перейти в самые низы.

Сила и ненависть нахлынули на Альберта. Он вспомнил кое-какие боксерские приемы, отработанные в «конторе». Ловким ударом он сбил хлюпкого, заводного Жорку. Ногой вышиб нож и наступил на руку.

Жорка корчился на полу, не в силах подняться.

– Это начало, – прошипел он сквозь разбитую губу.

Но расплатиться ему не пришлось. В тот же день в котельной произошла драка, которая решила Жоркину судьбу: его просто прирезали.

Конечно, Альберт был ни при чем, он имел полное алиби.

Альберт нудно вздохнул и постучался в кабинет начальника воспитательно-трудовой колонии.

– Входи, – раздался властный голос.

Альберт вошел. Навстречу ему встал моложавый майор в милицейской форме.

– Вот, это и есть Альберт Кондрашов, – улыбаясь, представил подполковник. – Характеризуется положительно. Учится в вечерней школе. И неплохо. Кроме того, он у нас из художественной самодеятельности. Покажи, Альберт, свои руки.

Альберт сделал несколько твердых шагов и протянул загорелые руки.

– Вот видишь, майор, – сказал весело подполковник. – У пацанов, кто побывал у нас, обычно наколка – пять точек. Значит, человек зоны… У него же хорошие, чистые руки.

Майор Митрофанов одобрительно кивнул головой.

– Вот что, Альберт, – доброжелательно продолжал подполковник. – Майор Митрофанов приехал издалека, с Волги. Между прочим, за тобой. Возможно, мы тебя освободим досрочно. Ты заслужил этого своим примерным поведением.

Альберт вышел в коридор и в мутном состоянии стоял перед кабинетом начальника. Трудно было уразуметь все, только стало как-то солнечно и легко на сердце, словно в конце туннеля показался обнадеживающий свет…

Мазоня перебрался в двухкомнатную кооперативную квартиру. Переговоры о ней вел еще Хозяин, но окончательно уломать жилищно-строительный кооператив удалось недавно, когда для них достали дефицитные материалы.

Квартиру обставили просто, хотя мебель была чешской и выглядела добротно. Мазоня сам купил в комиссионке несколько импозантных картин, способных придать жилищу некоторую изящность.

Мазоня ждал Альберта. Прямо с вокзала ему позвонил Зыбуля, сказав, что майор Митрофанов привез парня и что минут через двадцать они будут дома. Мазоня заметно волновался: то садился на диван, то вставал и с нервозностью ходил по квартире, то, открыв форточку на кухне, курил, глубоко затягиваясь.

Наконец-то в дверь позвонили. Мазоня быстро прошел и открыл ее: Зыбуля улыбался во весь рот, подталкивая вперед смущенного симпатичного парня.

Мазоня смерил его строгим взглядом.

– Ну что же, ты дома. Проходи, Альберт.

Парень нерешительно прошел, огляделся, смущенно кашлянул. Мазоня, чувствуя неловкость Альберта, быстро сказал:

– Вот что, Алик, ты здесь не у чужих. Я шел рядом с тобой всю твою жизнь. Извини, что не все было так, как хотелось. Но в этом не наша с тобой вина.

Потирая руки, он жестковато улыбнулся.

– Теперь я должен о тебе позаботиться.

Зыбуля, получив кое-какие распоряжения, удалился. Они остались вдвоем. После колонии, да и вообще после того, что с ним было, Альберт с трудом привыкал к новой обстановке. Удивительно, прошло столько лет, и ему казалось, что он плохо помнит Мазоню. Но в том-то и дело: как только Альберт увидел его в дверях, он сразу понял, что угадал бы его из сотни других людей, – значит, Мазоня, несмотря ни на что был в его сердце…

Мазоня повел Альберта в ванную – помыться и привести себя в порядок. А когда тот беспрекословно помылся, он вынул из гардероба вельветовый костюм и кожаную куртку. Удовлетворенно покрутив Альберта перед зеркалом, крутовато сказал:

– Я так и знал, что костюм тебе впору. – И, как бы между прочим, добавил: – Обедать будем в ресторане.

Когда они сели в «тойоту», Альберт не удивился, хотя и думал о том, как круто повернулась его судьба.

В ресторане был накрыт столик на двоих. Поднимая бокал шампанского, Мазоня глубоко вздохнул и сильно изменился в лице: из жесткого оно стало доверчивым и помягчало.

– Судьба меня сделала крестным отцом. Может, я был и плохим крестным, винюсь, но у тебя нет никого, кроме меня… да и у меня, пожалуй, тоже. Я поднимаю тост за наше родство!

Альберт молчал и больше слушал Мазоню, но на душе было так радостно, словно этого он ждал всю свою жизнь.

В ресторане они не задержались и поехали домой.

– Давай заглянем в сарай, – хитровато сказал Мазоня. Альберт шел за ним, будто во сне. В сарае стоял сверкающий японский мотоцикл последней марки!

– Это тебе, Альберт! – важно сказал Мазоня. – Как видишь, мы ничем не хуже других.

Когда-то Мазоня был мальчишкой и звали его просто Степа. У Степы не было брата, но братья были у друзей, и он тоже хотел брата. Жил он с матерью-одиночкой, и время от времени требовал от нее, чтобы она родила ему братишку.

Мать злилась и замахивалась тряпкой.

– От кого я рожу-то? От тебя, что ль? Вот женишься – пускай жена тебе рожает кого хочешь…

Давно это было. Была и девушка – любил. И даже намечался сын. Но – сделала аборт. «Вор в законе» жениться не может – суровое блатное правило, за нарушение которого карали. Потому и пользовались проститутками.

Степа рос забиякой, ходил в трудных подростках, и приятели его называли «крутым».

Но дворовая слава быстро надоела. Вот бы смыться куда-нибудь, мир посмотреть и себя показать. А что в этой унылой жизни? Обшарпанные дома, пьяные соседи, забивающие перед домом «козла», женщины в вечных очередях да бабки старые на скамейках со своими пересудами.

Разве это жизнь – скука одна!

С утра школа. Потом бесшабашное шлянье от нечего делать, свалки, овраги – иногда рыбалка или вечером дискотека… Все удовольствие – подраться!

Кажется, весной в их доме появился сосед. Желчный, невзрачный, похожий на мокрого задрипанного кота. Сядет у подъезда и смотрит, смотрит… А то подзовет кого-нибудь: дай, мол, закурить или сбегай за сигаретами. И давали, и бегали.

Вскоре Степа узнал, что Мотя Лиходей несколько лет провел «там» и освободился оттуда совсем недавно. Уже летом с ним перезнакомились все пацаны дома и даже девочки. Мотя, ему двадцать восемь, вечерами травил блатные байки, а если наскучит, показывал на картах фокусы – черт побери, забавно!

Может быть, тогда в Степе и взыграла блатная романтика. Тем более сама жизнь на это толкала: психология зоны, словно зараза, грипп какой-то, проникала повсюду – и в школу, и в армию… И хотя Лиходей свое общество никому не навязывал, ребята уже сами поднимались на пятый этаж в его «фатеру» – блатные записи да выпивка не переводились. Мотя – мужик хваткий, да и Степа – парень хваткий, даром что новичок, снюхались быстро. Лиходей его сразу выделил. Говорил, что такому, как он, и зона нипочем, такие там «паханами» становятся. Льстило страшно. Однажды играли в карты на спички, и он, конечно, проигрался вдрызг! Двое пришли к нему домой и стали требовать от имени Лиходея долг в двести рублей. Мать, узнав, обомлела. Выгнала их: не отвяжутся от мальчишки, в милицию пойдет…

Другие робели и являлись к Моте на «фатеру» по первому зову. Непослушные платили штрафы, не отдашь, сука, – держись, больно будет!

Степа не выдержал, да как-то снова зашел. Лиходей и виду не подал. С тех пор он ему долги частенько прощал…

Постепенно Мотя в этой компании становился хозяином. Напьется бывало – его на руках, как князя какого, тащили, зажигали спички, бегали за вином. Потом заманивали девочек – насильно заставляли пить. За непослушание били и раздевали догола. А еще любил Мотя тех, что помоложе, при ребятах трахать и показывать разные секс-приемы – учитесь, щенки, пригодится!