Степа задолжал уже четыреста. Лиходей предложил ему с рук продавать водку – бомжам по сороковке шла. Выпивали и сами для настроения. Как-то под мухой сняли с женщины кожаное пальто. Лиходей похвалил, но пригрозил: заложите – убью. Пальто он взял за долг.

Но вскоре Степа задолжал восемьсот. Лиходей сам предложил ему квартирную кражу – сам по слепку сделал ключ, напутственно заметив: не бойся, кто не рискует, тот и не живет…

Так Степа заработал первую судимость.

Перевоспитание он проходил в зоне. Сначала в колонии для несовершеннолетних, затем после драки накинули и перевели во взрослую строгого режима. Здесь он и познал все, что требовалось блатарю.

Первый удар по психике новички получали еще в следственном изоляторе. Но и это всего лишь подготовительная школа. Места заключения для многих становились начальной и средней школой. А для более одаренных и академией преступности.

Обычно в колонии очередной этап тут же распределялся по отрядам – по сто человек в каждом. Но это формальное, ничего не значащее распределение. Главное – по кастам внутри зоны. Это и есть настоящая прописка. В ней судьба осужденного.

Блатная элита – черные кардиналы зоны – определяла всю ее жизнь. И хотя время меняло неписаные законы преступного мира, она ревниво следила за их соблюдением и жестоко карала «сук», отступавших от воровских правил. Не своими руками, конечно.

Когда-то «воры в законе» выдвигались за счет грубой силы и блатовали вовсю, вымогая деньги, чай или водку. Теперь же все было не так. Элита осталась главным источником блатной романтики, но попасть в нее стало неизмеримо трудней: положение «вора в законе» покоилось отныне на трех китах – уголовный стаж, связи и авторитет. Менялись и нравы: грубую силу вытесняло администраторство. Контролируя зону, верхушка на сходняках с помпой назначала и убирала нарядчиков, каптерщиков, заведующих столовой и баней. И это был знак времени: мафия на воле срасталась с властью и перенимала ее нравы. А может, и обменивалась ими.

Эту сферу называли «отрицаловка». Жила она по своим законам, и начальство колонии их особо не трогало. И были в ней свои психологи с тонким подходом, и свои юристы, знающие прошлые и настоящие традиции…

В этой среде и замышлялись замысловатые ходы будущих преступлений…

Были еще «мужики» – категория многочисленная, в блатном мире случайная, отсидеть бы да вернуться домой.

Но «мужику» труднее всех, он всегда у «разбитого корыта». Вкалывает он со времен Ежова и Ягоды, за себя и за «того парня» из «первой пятерки» блатных…

Степа быстро усвоил зонную иерархию и, может быть, сразу почуял свое место. Крутой характер незаметно выделял его из других. Он повсюду обрастал дружками и те, кто пытался «взять его на понт» – приспособить к своим нуждам, – нередко об этом жалели.

А когда Степа оказался в колонии строгого режима, в нем словно пружина сжалась: теперь-то он точно знал свою дорогу.

Здесь-то и сошлись три кореша: Хозяин, он и Костя-Хлыст. Хозяин – сила медвежья, с размаху мог убить и сапогом. Костя-Хлыст, хоть и задира, но «за свой базар отвечал» и с ними уживался – привязан был.

Выжить в зоне – надо еще уметь. Но Степа был блатягой хитрым. Нет, он не жаждал власти, он просто был самим собой и пришел к ней естественно. Без особых трудов он сплотил дружков и подчинил непокорных. А когда возникла угроза со стороны других претендентов, «святая троица» легко вышла из положения. Потребовалась агрессия, и Степа оказался в ней сильным, нахрапистым мужиком…

Выйдя на волю, Степа первым делом пошел к Моте Лиходею. Тот по-прежнему сплавлял в колонию пацанов. Степу он встретил радушно, словно тот был у тещи на блинах.

Самолюбивый, познавший вкус зоны, Степа «в упор не видел» Мотиной щербатой улыбки. Он не скрывал своей власти и сам как-то потребовал с бывшего учителя долг…

Мотя Лиходей, хоть и был пьянь-пьянью, но уловил, что времена изменились. Он заартачился было, пригрозив Степе зоной. И тогда Степа вместе с Хозяином, который как раз «откинулся» по амнистии, обвязали Мотю веревкой и повесили за ноги над балконом – дышать свежим воздухом. Мотя понял, что песня его спета. Он взмолился… и, смилостившись, его отпустили, прихватив, конечно, долг.

После первой судимости у Степы появились, словно грамоты, вторая, третья…

На зоне он уже был «пахан» и для многих – Мазоня.

Мазоня удобно лежал на диване, полузакрыв глаза. В таком положении ему лучше думалось, чем обычно; в таком положении ему открывался простор для воображения, и он мог, обозревая дело предшественника, лучше представить и понять свое положение. «Хозяйство», которое ему досталось от дружка, было большое и разностороннее, но кое-где запущенное. Главной доходной статьей оставался рэкет: заставив примкнуть к себе блатное дно города, Хозяин пытался создать новую организацию, где был бы и свой устав, и свои ранги различия, отличные от воровских. Вскоре даже «щипачи» и грабители были вынуждены признать силу Хозяина и платить ему. Рождался новый тип преступного сознания, где вымогательство становилось решающим.

Рэкет был молод и нахален. Он рос диким среди волков теневого бизнеса, собирая с них жестокую дань. Новорожденная экономика жила по лесным законам – и это вполне отвечало нравам зоны, поставлявшей на волю и рэкетиров, и предпринимателей. Фирмы, кооперативы и малые предприятия плодились, как грибы. Большие деньги, отмытые от грязи и крови, вышли из подполья на улицу, обозначив ясную границу между имущими и неимущими. За деньги можно было иметь все, и многие готовы были на все ради денег. Особенно молодежь. Не имея ничего, молодежь хотела жить-поживать «как за бугром», на Западе, и со всей страстью рванулась фарцевать и делать деньги, не брезгуя ничем; молодые преступники оказались более жестокими, чем их предшественники, они легко пускали в ход оружие и не боялись «мокрухи».

Хозяин сделал главную ставку на рэкет… Но подчинить рэкет полностью Хозяин не сумел, тем более, как размышлял Мазоня, он столкнулся с противодействием воровского клана, так как подходы рэкета качественно отличались от морально устаревшей воровской системы, заложенной еще в старые годы Советской власти.

Ветераны блатного мира сопротивлялись политике Хозяина… Они, как блюстители осторожного воровского порядка, не одобряли беспредел рэкета, ударную силу нового преступного мира, и видели в нем не только нарушение многих воровских законов, но и угрозу для себя.

Как думал Мазоня, здесь-то и была заложена «собака»… Хозяина убрали не конкуренты в рэкете, делившие сферу влияния. Он просто вошел в противоречие с воровским кланом и в этом, видимо, была его беда…

Вскоре пришел «референт» Мишка Кошель, и Мазоня вместе с ним пробежал по другим доходным статьям. Конечно, наперсточники. С одного наперсточного «станка» в день подходящая сумма. Потом – кидальщики, спекулянты, проститутки…

Широкоплечий Мишка Кошель, словно цыганка на картах, раскладывал их будущее. Со всех сторон нажимают другие воротилы. Пытались было взять под контроль рынки, но туда пока не подступиться. На рынки лапу наложила Москва.

– Вот как? – удивился Мазоня. – Им-то чего здесь делать, на чужой земле?

Мишка Кошель, приняв слова Мазони за шутку, засмеялся.

– Скажите спасибо, что не лезут на «пятачок» и не мешают нашим кидалам.

О перепродаже автомобилей «Волга» Мазоня слышал еще от Хозяина. Нацеливался тот развернуть эту отрасль в самую доходную. Мишка Кошель подтвердил, что так оно и было, но в последнее время у Хозяина что-то не получилось, и он, Мишка Кошель, тут ни при чем: видимо, Хозяин переоценил свои возможности.

– А может быть, наоборот, недооценил? – усмехнулся Мазоня и машинально потянулся к пачке сигарет. Среди дел Хозяина он хотел определить достоинства и его подручных, без которых и ему теперь не обойтись. Мазоня принес с кухни бутерброды с красной рыбой, ветчину и налил в стаканы водки.