Белое… Потолок? Опять?! Онемение отпускает быстро. Видимо, антидот введен до того, как она пришла в сознание.

– Извините за провокацию, – тяжело вздохнул Дмитрий Арнольдович, – на самом деле с Вашей ненаглядной дочуркой все себе хорошо. Хотя, честно говоря, я не знаю как у нее дела, но если бы что‑то было не так, мне бы уже было доложено. Следовательно, у нее все хорошо. Я должен был вызвать в Вас как можно более сильные эмоции, которые можно зафиксировать для продолжения исследования. И знаете что? Это удивительно. У Вас просто невероятные показатели. Сегодня мы продолжим. Нужно подготовить Вас к службе. Для ускорения процесса придется применять медикаментозные методы. Но это совершенно безопасно, можете не волноваться.

– К какой службе? – к Нике вернулась способность говорить. Она была опустошена воспоминаниями ускользнувшего от нее сна и попросту оглушена всем на нее обрушившимся так внезапно и стремительно.

– Это не в моей компетенции, знаете ли, – смутился врач, особенно в эту минуту напомнивший Нике Жванецкого.

Он зашагал размашисто по комнате, остановился, замахал, как ветряная мельница руками и поспешно ретировался к выходу. Обернувшись на пороге, он сказал:

– Приводите себя в порядок. Где находится ванная – Вы знаете. Я жду Вас, постарайтесь уж оперативненько, – мерзко хихикнул он.

Нике ничего не оставалось, как подчиниться.

Лаборатория. Забор крови. Дмитрий Арнольдович уже кивает над результатами каких‑то развернутых анализов и непонятных диаграмм.

Ника почувствовала знакомый запах смеси мужского одеколона, лосьона для бритья, дезодоранта с довольно‑таки металлическим привкусом. Она не могла не узнать его – галстучный? Ника озиралась по сторонам, ожидая, что он сейчас появится. Но нет, никто не появлялся.

Дмитрий Арнольдович подошел к Нике с сосредоточенным лицом и уселся на белом вертящемся стуле напротив.

– Ника, Вы чувствуете аромат мужского парфюма?

– Да. Сильный запах, навязчивый такой… Как же не почувствовать. А что?

– Не задавайте мне, пожалуйста, вопросов. Если они Вам заданы, значит это необходимо для получения от Вас ответов. Так вот, следующий вопрос: ассоциируется ли у Вас этот запах с чем‑то? Или, может быть, с кем‑то?

Ника понимала, к чему клонит Дмитрий Арнольдович. Лукавить было незачем.

– Я не могу назвать Вам его имени. Он не представился. Такой… иностранец… со странным акцентом… Прибалт возможно.?

– Верно. То, что Вы чувствуете сейчас – это оружие. Его разработали военные химики и медики для борьбы с такими сверхчувствительными людьми, как Вы. Называется оно «Завеса». Цель применения такого вещества – заглушить сенсорные данные у людей с широким или повышенным, по-другому выражаясь, спектром чувств – сенсов, эмпатов, сенистезов. Как Вам удобнее. Как Вам приятнее называть, так и называйте. Это не важно, – Дмитрий Арнольдович махнул, будто досадливо рукой и замолчал, видимо формулируя и фильтруя свои слова, – применение такого препарата лишает способности таких как Вы улавливать зрительные, обонятельные и мысленные образы окружающих на короткое время. Как-только ароматическое воздействие прекращается, эмпаты вновь обретают свои временно утраченные способности.

– Я такая не одна?

– Не одна, – вздохнул Дмитрий Арнольдович, – не одна. Но все же, Вы – яркий представитель. Ваши результаты превосходят все ожидания, но… Как говорится, «против лома нет приема, если нет другого лома». Ваши способности легко блокируются описанным мною только что химическим оружием «завеса». Моя задача научить Вас противостоять действию химического воздействия для того, чтобы в случае необходимости, Вы беспрепятственно могли воспринимать необходимую информацию.

– Кому необходимую? – не выдержала Ника.

Дмитрий Арнольдович вздохнул. Поднял на Нику страдальческий взгляд, как бы говоривший: «Ну мы же договорились, что здесь вопросы задаю я?!» и ответил ей, нехотя:

– Я уже говорил Вам о своих задачах и компетенции. На сколько я был осведомлен, в разговоре с Вашим – за кого там Вы его приняли? Прибалтом, – Дмитрий Арнольдович криво усмехнулся, а Никины брови давно застывшие высоко, сумели еще выше приподняться от удивления – Вы условились нашу контору называть «Конторой». Так о чем же Вы хотите меня спросить? По‑моему все предельно ясно. И повторю: эта область не в моей компетенции. Когда мы с Вами кончим всю подготовку, Вам будут предоставлять всю необходимую информацию, – понявший, что Нику он не убедил, Дмитрий Арнольдович, еще раз глубоко вздохнув закончил, – и разрешат возвращаться домой между выполнением заданий. К дочке.

Никины мысли заполнила Ниночка, глаза заволокло мутной пеленой слез. Ника рассеянно позволила делать с собой все что было необходимо доктору. Она была вся в собственных мыслях, в своем ей только понятном мире, укрывшись от остальных такой отрешенностью, через которые даже не проникал смысл распоряжений неприятного ей до ненависти Дмитрия Арнольдовича. Но все же ясно было, что она не у маньяка в руках, человек просто выполнял свою работу, отрабатывая свой хлеб.

Но с другой стороны… Ненавистный доктор, ненавистная странная история, ненавистные врачи… Очередной, уже ожидаемый укол в шею – ее попросту выключают, как ремонтируемого робота, чтобы не мешалась. Темнота.

Однажды как‑то вдруг сон стал явью, ничем от него не отличаясь. Она таяла, как шоколад в его объятьях. И эти минуты были центром ее жизни. А все остальное было таким ничтожным…

Конечно, она безумно любила свою малышку и маму. Но ничего не могла с собой поделать. Сколько было усилий приложено для того, чтобы поймать Его взгляд!

Она всегда имела большой успех у мужчин. Раздражающий такой успех. Причем, со странным таким перекосом – чем старше были волокиты, тем большее внимания она получала с их стороны. Отвратительно!

А он был совсем не стар. Весьма импозантен, умен и успешен. Сильный и смелый. Напористый в меру. Он был Мужчина во всем. От него пахло приятно и правильно. Иногда просто хорошими сигаретами. Иногда лучистым запахом луговых цветов, когда он был расположен к ней и имел хорошее настроение… Иногда, когда дела шли не так, как они должны были идти, Ника сторонилась и ограждала себя от того пылающего сероватого желто‑оранжевого, который не просто был неприятным оттенком, а слепил, сопровождая невозможно резким, почти перцовым запахом… Много эмоций, которые менялись, как весенняя погода. Нику пугала такая смена настроений, но ее влекло к нему так неудержимо, что все эти моменты быстро забывались, как если бы набежавшие на солнце облака разогнал дерзкий весенний ветерок. И снова только сияющие солнечные лучи, только приятный запах луговых цветов и хороших сигарет… И тогда он улыбался. Может быть даже и ей…

Ника маялась комплексом неполноценности – что в ней не так? Самоутверждаться не хотелось, так как, мстя ему за неполученное или недополученное, она мстила лишь себе самой. В своих мыслях она понимала абсурдность ситуации. Не в его вкусе. Попросту некрасивая, по его меркам… Она осознавала со стыдом, что практически вешалась ему на шею, понимая это сама и сама себя казня… Забегая вперед нужно сказать, что единственный выход, который был тупиком истории в том, что Ника уволилась с хорошей работы только по тому, что не могла так больше. Просто не могла. И все. Так началась ее карьера свободного художника.

Взрослый разумный человек не может совладать с собственной слабостью. Ужасно! С другой стороны, время – лучший лекарь всех времен и народов. Тоска проходит постепенно, с ней уходит чувство бесцельно прожитого и беспомощности. Особенно ей помогло то, что она нашла в себе силы поменять так полюбившуюся ей работу с небольшим, но стабильным заработком и с нею уверенность в дне грядущем. Это было для нее чем‑то похожим на то, как если бы взять и перевернуть пожелтевший и запомнившийся в малейших деталях лист календаря. Ты просыпаешься рано на рассвете и перед тобой, как карта путешественника, разворачивается новый день и новая жизнь. Перемены всегда пугают, но непременно привносят в застоявшуюся жизнь чувство удовлетворения от того, что все же решилась. Все же смогла перевернуть эту страницу жизни.