Обе стороны были так горды, что Эврисфей со своим войском не старался ничего получить от афинян с их согласия, а афиняне не согласились бы на выдачу моливших о защите Эврисфею, даже если бы он сам молил их об этом. Афиняне выставили только свои силы и победили в сражении войско, пришедшее из всего Пелопоннеса. У сыновей Геракла они не только тело избавили от опасности, но и душу освободили, избавив ее от страха; за доблесть отца они их увенчали победным венком, подвергая опасностям себя. Дети оказались намного счастливее отца: отец сделал много добра всем людям, и жизнь его была полна трудов, стремления к победам, к чести; однако он, наказавший всех злодеев, не мог отомстить Эврисфею, хотя тот был его врагом и делал ему зло; а дети его благодаря нашему городу в один и тот же день увидели и свое спасение, и месть врагам.

Много было обстоятельств у наших предков, призывавших их единодушно бороться за правду. Прежде всего, начало их жизни было справедливо: они поселились не в чужой земле, подобно большинству народов, сойдясь со всех сторон и изгнав других, но были исконными жителями:[185] одна и та же земля была их матерью и отчизной. Они первые и единственные в то время изгнали бывших у них царей и установили у себя демократию, полагая, что свобода всех производит величайшее единодушие. Так как надежды при опасностях были у всех одинаковы, то они жили с чувством гражданской свободы в душе; по закону оказывали почет хорошим и карали дурных; властвовать друг над другом путем насилия, думали они, свойственно диким зверям, а люди должны законом определить справедливое, словом убедить, делом повиноваться тому и другому; закон должен быть царем, слово — наставником.

При таком благородном происхождении и таком же образе мыслей предки здесь лежащих совершили много славных и достойных удивления подвигов; а их потомки благодаря своей храбрости оставили повсюду вечно памятные, великие трофеи[186]. Они одни вступили в бой со многими мириадами варваров на защиту всей Эллады.

Царь Азии[187], не довольствуясь имеющимися у него богатствами и надеясь покорить также и Европу, снарядил войско в пятьсот тысяч. Персы, думая, что, если они или добровольно привлекут к дружбе наш город, или покорят его против воли, то легко подчинят большую часть эллинов, высадились у Марафона[188], рассчитывая, что у афинян будет меньше всего союзников, если они вступят в бой, пока еще эллины спорят о том, как отражать наступающих врагов. Кроме того, у них еще на основании прежних подвигов наших предков составилось такое мнение о нашем городе, что, если они сперва пойдут на другой город, то будут иметь дело не только с ним, но и с афинянами, так как последние охотно придут на помощь притесняемым; если же придут прежде всего сюда, то никакие другие эллины не отважатся, спасая других, вступить с ними в открытую вражду ради тех. Так рассуждали они. А между тем наши предки, не холодным рассудком оценивая опасности войны, а веря, что славная смерть оставляет бессмертную молву о героях, не испугались множества врагов, но больше положились на свое мужество. Стыдясь того, что варвары находятся в их стране, они не стали дожидаться, пока союзники узнают об этом и придут к ним на помощь, и решили, что не они должны быть благодарны другим за спасение, но остальные эллины им. Единодушно приняв такое решение, они все пошли — немногие против многих. Они были проникнуты мыслью, что умереть — общий удел всех, а быть героями — удел немногих, и что вследствие смерти жизнь не принадлежит им, а память, которую они оставят о борьбе, будет их собственностью. Затем, думали они, кого они не победят одни, тех не смогут одолеть и вместе с союзниками; в случае поражения они погибнут лишь ненамного раньше других, а в случае победы освободят остальных. Эти герои, не щадившие тела и ради подвигов храбрости не жалевшие души, более уважавшие свои законы, чем боявшиеся битвы с неприятелями, воздвигли в своей стране, у границ ее, ради всей Эллады трофей[189] как памятник победы над варварами, вторгшимися в чужую страну ради добычи. Битву они окончили так скоро, что одни и те же гонцы принесли остальным эллинам весть и о приходе сюда варваров, и о победе наших предков. Таким образом, никто из остальных эллинов не испугался грядущей опасности, а все, услышав такую весть, обрадовались своей свободе. Поэтому нет ничего удивительного в том, что хотя это — дела давно минувшие, но геройство их прославляется и теперь еще во всём мире, как будто они недавние.

После этого царь Азии Ксеркс, относясь с пренебрежением к Элладе, обманувшись в расчетах, чувствуя позор от происшедшего, досадуя на неудачу, сердясь на виновников ее, не испытав еще несчастий и не зная храбрых мужей, спустя десять лет подготовился к войне и пришел с флотом в 1200 кораблей;[190] и сухопутного войска он вел такое несметное число[191], что даже пересчитать народы, шедшие с ним, было бы нелегким делом. Лучшим доказательством многочисленности его войска служит то, что, имея возможность на тысяче кораблей перевезти в самом узком месте Геллеспонта сухопутное войско из Азии в Европу, он не захотел этого, полагая, что это будет для него большая задержка. Презирая порядок природы, дела богов, мысли людей, он проложил себе сухопутную дорогу через море и насильственно устроил плавание через сушу, построив мост на Геллеспонте и прорыв Афон[192]. Никто не сопротивлялся ему: одни подчинились против воли, другие перешли на его сторону добровольно; одни не могли защищаться, другие были подкуплены деньгами; и то и другое действовало на них — корысть и страх. При таком положении Эллады афиняне сами сели на корабли и пошли против него к Артемисию[193], а спартанцы с некоторыми союзниками противостояли им у Фермопил[194], в надежде заградить проход благодаря тесноте места. Произошло сражение в одно и то же время: афиняне победили на море, а спартанцы, не вследствие недостатка в мужестве, но потому, что они обманулись относительно числа как защитников, так и тех, с кем им предстояло сражаться, были истреблены, не побежденные противниками, но павши там, где были поставлены сражаться.

Когда таким образом одни потерпели несчастие, другие овладели проходом, неприятели пошли на наш город, а наши предки, узнав о бедствии, постигшем спартанцев, не знали, что делать при таких обстоятельствах. Они понимали, что если встретят варваров на суше, то последние нападут с моря на тысяче кораблей и возьмут беззащитный город, а если сядут на триеры[195], то он будет взят сухопутным войском; а сделать и то и другое — отразить врага и оставить достаточно сильный гарнизон — они не будут в состоянии. Таким образом, им предстояло выбрать одно из двух — или оставить отечество, или, примкнув к варварам, поработить эллинов; они предпочли свободу — с доблестью, бедностью и изгнанием рабству отечества — с позором и богатством. Поэтому для блага Эллады они покинули свой город[196], чтобы бороться поочередно с каждым войском в отдельности, а не с обоими вместе. Перевезя детей, жен и матерей на Саламин, они стали собирать также морские силы остальных союзников. Через несколько дней пришло и сухопутное войско, и флот варваров. Видя их, кто не устрашился бы при мысли, в какую великую, страшную борьбу вступил наш город за свободу эллинов? Что думали те, которые смотрели на воинов, бывших на тех кораблях, когда и их собственное спасение, и исход приближавшейся борьбы были неизвестны? Что думали те, которым предстояло сражаться на море за самое дорогое для них — за победную награду, находившуюся на Сал амине? Их окружало со всех сторон такое множество врагов, что самым меньшим злом в это время было для них то, что они знали заранее об ожидающей их смерти, а самым большим несчастием было беспокойство о судьбе тех, которые были перевезены на Саламин, в случае успеха варваров.