Так он ликовал в окружении спутников Гермеса и Зевса[559]. Но, как только наступившее время года подало к тому знак, он тотчас двинулся в поход[560] и, метая молнии близ реки[561], навел на весь варварский род такой страх, что те молили его позволить им переселиться в его государство, считая приятнее для себя жить под его властью, нежели в родном краю, и просили у него земли, и получили ее. Так, против одних варваров он использовал других, полагавших, что лучше вместе с ним преследовать остальных, чем вместе с прочими убегать самим. И этого он достиг без единого сражения. Узнав же, что варвары снова переправляются через реку, цезарь в отсутствие переправы приказал, чтобы и кони, и гоплиты перебрались на другой берег вплавь, и двинулся с войском вперед, одно опустошая, другое отбирая, и никто ему в том не препятствовал[562]. Стали несчастные молить о пощаде, да поздно — огонь уже полыхал. Цезарь же, решив, что пришло наконец время положить предел всем бедам Галлии, поначалу отправил посланцев обратно с позором, а когда те явились вновь и самих царей привели в качестве просителей, и скиптродержцы кланялись ему чуть не до земли[563], он, припомнив варварам их частые бесчинства и многочисленные страдания, кои принесли они жителям, повелел им заплатить за мир, искоренив собственное зло, — восстанавливая города и возвращая пленных[564]. Те согласились и не обманули, и начали привозить лес и железо для постройки домов и освобождать пленников, перед каковыми теперь заискивали, дабы они не злопамятствовали, хотя прежде сами их бичевали, а если кого из пленников не возвращали, то сообщали об их гибели, причем истинность сих слов подтверждали освободившиеся из плена. Некогда воины Кира, впервые увидевши море после нескончаемых гор и многих превратностей пути, издали крик радости и плакали от счастья, и обнимались, как товарищи по пережитым невзгодам[565]. Так же было и с жителями этой земли, но не море увидавшими, а друг друга, ибо одни узрели близких, избежавших рабства, а другие вновь обрели и близких, и родину. Плакали, глядя на эти объятья, и все их соплеменники, но то были другие слезы — не те, кои прежде проливали они при разлуке, а каковые теперь текли из их глаз при встрече.
Так война вначале разбросала, а затем воссоединила галлов, в первом случае — из-за трусости военачальников, во втором — благодаря их храбрости. Вновь стали заполняться городские советы, росло население, умножались ремесла и доходы, выдавались замуж дочери, находили себе жен юноши, и люди, как прежде, пускались в путешествия, справляли праздники и всенародные торжества. Так что если бы кто назвал этого мужа основателем тех городов, то не ошибся бы. Ибо одни из них, подвергшиеся разрушению, он восстанавливал, население же других, почти опустевших, сохранил в целости, избавив его от страха вновь испытать те же ужасы. А с наступлением зимы никто из варваров уже не вышел на свои обычные грабежи, но, оставшись дома, питался собственными запасами — не столько из почтения к договору, сколько из страха перед войною, ибо даже те, что еще не были связаны клятвами, опасаясь грядущего, сидели тихо.
Чем же был занят цезарь в мирное время? А вот чем. Обратил он свои взоры к величайшему из островов, каковые только существуют под солнцем, — к тому, что находится посреди Океана[566], и послал туда людей для надзора за казенными тратами, кои лишь на словах шли на солдат, а на деле составляли доход военачальников. И тех, кто вел себя недобросовестно, он призвал к порядку. Совершил он и другое деяние, гораздо более важное и спасительное для галлов. Было это так. В прежние времена хлеб с острова доставляли сначала по морю, а затем по Рейну. Однако с тех пор как варвары возымели силу, они тому препятствовали, и большинство судов за неимением надобности было вытащено на сушу и давно сгнило, а те немногие, что плавали, приходилось разгружать в гаванях, вместо реки используя для перевозки хлеба телеги, так что дело это было весьма разорительным. И вот, возобновив прежний способ доставки хлеба и рассудив, что отсутствие таковой является большим злом, цезарь вскоре построил больше судов, чем было раньше[567], и сам наблюдал за тем, как хлеб доставлялся по реке.
Пока Юлиан не был занят этим делом, один подчиненный обвинил своего начальника в казнокрадстве, судьею же выступал Флоренций, наместник Галлии, — человек, привычный к лихоимству[568]. Вот и на этот раз, приняв мзду, он из сочувствия к своему собрату обратил гнев свой на обвинителя. Однако несправедливость его не осталась незамеченной, и когда пошли на этот счет пересуды и недобрая молва достигла слуха наместника, он передал это дело на суд цезаря. Тот сначала уклонялся, ибо не было ему дано и этого права. Флоренций же поступал так не ради того, чтобы восторжествовала справедливость, а в надежде на то, что цезарь, даже уличив его в нечестии, признает его правоту. Но когда он увидал, что истина одержала верх над почтением к нему[569], то оскорбился и, оклеветав в письмах к властителю сановника, с коим цезарь был весьма близок, — мол, тот дурно влияет на юношу, — добился его удаления, а тот был цезарю вместо отца[570]. Тогда Юлиан в который раз почтил впавшего в немилость сановника речью[571], которая еще хранила его печаль по поводу тогдашней разлуки, и в одно и то же время и друга оплакивал, и с властями должен был сообщаться.
И хотя он столько всего претерпел, душа его сохранила прежнее благородство. Не дозволил он, чтобы из-за пережитых им обид пострадало римское владычество, но дошел до самого побережья Океана и восстановил там город Гераклею — детище Геракла[572]. Для этого он ввел свои суда в Рейн, варвары же, от коих ждали в том препятствий, хотя и задыхались от злобы, да помешать не могли. Таким образом, он шел в обход земель дружественных ему племен, дабы, наступая на врагов, не причинить ненароком какого ущерба своим союзникам[573]. И суда плыли вдоль берега, а параллельно им двигалось вражеское войско, готовое противостоять римлянам, если те попытаются переправиться на ту сторону. Взгляните же на этого многоопытного военачальника, — ведь не было на свете таких трудностей, кои он с легкостью не преодолел бы! Так, продвигаясь вперед и осматривая противоположный берег, он заприметил одно подходящее для высадки место, каковое могло бы обеспечить безопасность захватившим его воинам[574]. Тайком оставив несколько судов и небольшую часть войска в одном из заливов реки[575], сам он отправился дальше, вынудив врагов идти тем же путем, а вечером, разбив лагерь, дал знак оставшимся в том месте воинам переплыть реку и захватить его. Те послушно им овладели, а остальные повернули назад и принялись строить переправу от своего берега к захваченной местности. Вообразив, что сей мост — не единственный и что им угрожает гораздо большая опасность, чем они думали, варвары стали одобрять тех, кто бежал под защиту мира, и явились к цезарю, дабы добиться того же и на тех же условиях, но он, предав их землю огню и разорению, заключил мир лишь тогда, когда удовлетворил свою жажду мести[576]. И вновь за этим последовало освобождение пленных и среди всего прочего — слезы воссоединившихся, подобно тому, как это было в первый раз.
