Ведь поистине, какой город — не скажу больше размерами — но красивее его? Размерами он уступал лишь четырем[316], пренебрегши величиною в той мере, в какой это грозило утомить ноги жителей, а в отношении красоты одни превосходил, с другими равнялся, но, во всяком случае, побеждаем не был, охватывая объятиями своими море, вдаваясь в него оконечностями, подступая подковой и восходя на холм, перерезаемый двумя парами портиков, проходящими через весь город[317], блистая общественными постройками и непрерывным рядом частных домов — от равнины до вершины горы, расположенными один над другим, словно ветви кипариса, орошаемый водами, окружаемый садами. Здания курии[318], помещения для занятий красноречием, обилие храмов, обширные бани и вместительную гавань я видел, но описать бы не смог. Скажу только, что, направляясь туда из Никеи[319], на протяжении всего пути вели мы беседу о деревьях, о том, чем урожайна земля, о близких и друзьях и о древней мудрости, но, едва миновав извилины гор и как только показался город — а было это на расстоянии ста пятидесяти стадиев[320] от него, когда он воссиял перед нами, — о прочем мы говорить перестали, и весь наш разговор сосредоточился на городе. Ни плоды, качающиеся на ветвях, не привлекали нашего внимания, ни хребты пажитей[321], ни рыбаки, хотя обычно труженик моря как-то притягивает к себе взоры путника — и как он взмахивает веслом, и как забрасывает сеть, и как с удой подстерегает рыбу; однако вид города был способен обворожить больше. Властно покоряя взоры своею красотою, он заставлял их устремляться лишь на себя одного. И одинаково был увлечен им и тот, кто впервые лицезрел город, и тот, кто успел в нем состариться. И вот один из нас указывал спутнику на дворец, сверкающий в заливе[322], другой — на театр, сияющий надо всем городом[323], третий — на другие лучи, исходящие с разных сторон. А что было всего превосходнее, решить было трудно. А посему мы приближались, словно бы поклоняясь статуе. На пути же к Халкидону приходилось оборачиваться, пока природные условия пути не скрыли от нас вида города, и это было похоже на то, как будто кончился праздник.
Разве не следовало всему сонму богов, обступив сей город, стеречь его, приглашая друг друга сохранять бдительность, дабы никакая беда не могла проникнуть в него? А на деле одни на него напали, другие от него отступились, но никто его не защитил! И вот, всё, о чем я рассказал и что некогда было, ныне не существует. О божество, какой локон вселенной ты унесло! Как ты ослепило другой материк, выбив славное око![324] Какое нестерпимое безобразие ниспослало на Азию, словно бы вырубив рощу на огромном пространстве или обрезав нос на красивейшем лице! О несправедливейшее из землетрясений, что же ты наделало?! О погибший город, о сие название, тщетно оставшееся! О скорбь, промчавшаяся по земле и морю! О молва, каковая потрясла сердце всякого человека независимо от его возраста, независимо от его положения! Кто обладает столь каменным, столь стальным сердцем[325], чью душу не уязвила бы эта весть? Кто столь властен над своими слезами, чтобы не удариться в слезы? О испытание, превратившее в бесформенную груду бесчисленные красоты города! О несчастный луч солнца, на какой город упал ты на восходе и какой покинул на закате![326] Недолго оставалось до времени, когда площадь заполняется народом[327], а боги, хранители города, уже покинули свои храмы, и он был подобен брошенному кораблю[328]. Владыка трезубца потрясал землю и вспенивал море. И корни города уже не держались крепко, но стены сталкивались со стенами, столбы со столбами, крыши падали вниз, основания домов выпирали из земли. И всё пришло в смятение. То, что было сокрыто внутри, выходило наружу, а что находилось снаружи, скрывалось внутрь. И очертания предметов, и их сочленения, и общее целое, складывающееся из частей, — всё смешалось в потоке в одну груду. Людей, занятых работою, засыпало под общественными и частными домами. Вблизи гавани погибло много лучших людей из высшего общества, которые собрались вокруг правителя[329]. Театр, обрушившись, увлек за собою прилегавшие строения, люди же, всякий раз бежавшие в еще не тронутое землетрясением место, достигши его, попадали под новые обломки. Море под напором землетрясения заливало сушу. Огонь, где бы он ни был, охватив деревянные части зданий, присоединял к землетрясению еще и пожар, и какой-то ветер, как говорят, раздувал пламя. И вот, обширный прежде город ныне являет собой обширный холм[330]. А спасшихся от сего бедствия немного, и они блуждают израненные. О всевидящий Гелиос, что же с тобою стало, когда ты взирал на всё это?[331] Как не удержал ты столь великого города, исчезающего с лица земли? Ведь из-за быков, на коих покусились изголодавшиеся моряки, ты пустил в ход все средства и даже грозил небожителям предаться Плутону[332], а украшение земли, предмет заботы многих царей, создание долговременного труда, не пожалел, когда его похищали среди бела дня? О красивейший из городов, сколь ненадежному и коварному холму ты был поручен с самого начала, который уподобился лукавому коню, сбросивши со своего хребта прекрасного седока![333] Где теперь улицы? Где портики? Где дороги? Где источники? Где площади? Где школы? Где священные участки? Где то богатство? Где юность? Где старость?[334] Где бани самих Харит и Нимф, из коих самая обширная, названная по имени построившего их царя, стоит целого города?[335] Где теперь городской совет? Где народ? Где жены? Где дети? Где дворец? Где ипподром, крепчайший вавилонских стен? Ничто не осталось нетронутым, ничто — неистребленным. Всё охвачено бедствием. О обилие вод, где теперь ваше течение? У какого дома? У каких источников? Засыпаны каналы и разветвляющиеся водные пути. Скапливающаяся вода льется из ключей, прокладывая себе путь в оврагах и застаиваясь во впадинах. Никто ее не черпает и не пьет — ни люди, ни птицы. И страшен огонь, что стелется всюду из-под низу и там, где уступит ему верхний слой, взметывается в воздух. Прежде богатый людьми город днем необитаем, а ночью посещаем толпою призраков, которые, мне кажется, вызовут тесноту и у подземных обитателей, достигши Ахерона. Вошли в пословицу «лемносские беды»[336] и «Илиада бедствий»[337], и память о них останется, но чрезмерность бедствия всякий желающий постигнет на этом примере. Случалось, что где-то землетрясение одно разрушало, другое щадило, но этот город оно сровняло с землею. Случалось, что некоторые города оно сравнивало с землею, но не разрушало столь великого города. Ведь если бы он лишился жителей из-за повального мора или в ту пору, когда они, по обычаю, всенародно приносили бы жертвы за его пределами, а сам бы не подвергся разрушению, то не пришлось бы справлять траур по всему городу. Ныне же и то, и другое лежит в руинах, и облик города подвергся разрушению вместе с гибелью его жителей. Пусть же рыдает всякий остров, всякий материк, и земледельцы, и моряки, и деревни, и хижины, и всё, что принадлежит к людской породе, и пусть охватит вселенную тот вопль, что раздавался в Египте при смерти Аписа![338] Ныне подобало бы, чтобы слезы даны были скалам и разум птицам для сообщества в плаче![339]
вернуться Размерами он уступал лишь четырем... — Самыми крупными городами Римской империи по количеству проживавшего в них населения являлись Рим, Константинополь, Антиохия и Александрия (см.: Stark 1996). вернуться ...перерезаемый двумя парами портиков, проходящими через весь город... — Похожее описание Антиохии Либаний дает и в другой своей речи (см.: Похвала Антиохии. 196—202). вернуться Курия — провинциальный сенат, а также здание, в котором собирались его члены — куриалы или декурионы. вернуться ...направляясь туда из Никеи... — В Никее (куда он прибыл по приглашению городского совета) Либаний провел какое-то время, исполняя обязанности учителя риторики, после чего по распоряжению наместника Вифинии, удовлетворившего просьбу никомедийского городского совета, был переведен на должность софиста в Никомедию (см.: Либаний. Жизнь, или О собственной доле. 48; о звании софиста подробней см. примеч. 9 к «Надгробной речи Александру»). вернуться Стадий — мера длины у греков, равная примерно 178 м. вернуться ...ни хребты пажитей... — Переосмысленная у Либания гомеровская метафора моря. О «хребтах моря» у Гомера см.: Илиада. II.159; XX.228; Одиссея. III.142 и т. д. вернуться ...дворец, сверкающий в заливе... — Имеется в виду дворец Диоклетиана (см. примеч. 19). вернуться ...театр, сияющий надо всем городом... — Вероятно, речь идет о театре, возведенном либо во времена Диоклетиана, либо при Константине I, когда Никомедия усиленно застраивалась. вернуться О божество, какой локон вселенной ты унесло! Как ты ослепило другой материк, выбив славное око! — Ср.: Элий Аристид. Монодия Смирне. 8. вернуться Кто обладает столь каменным, столь стальным сердцем... — Аллюзия на эпизод в «Илиаде» Гомера, где Аполлон, ободряя троянцев и стремясь разуверить их в неуязвимости ахейцев, говорит, что «их груди не камень, тела не железо» (IV.510. Пер. Н.И. Гнедича). Ср. с другим местом у Либания, в котором приводится эта же цитата Гомера: «<...> ведь не камень у них тело и не железо» (Хвалебное слово царям, в честь Констанция и Константа. 145. Пер. С.П. Шестакова). Ср. также: Элий Аристид. Монодия Смирне. 1. вернуться О несчастный луч, на какой город упал ты на восходе и какой покинул на закате! — Исходя из этой фразы Либания, можно заключить, что землетрясение произошло в течение одного дня; согласно Константинопольским консуляриям (римским консульским спискам), это было 25 августа 358 г. н. э. (см.: ChM 1892: 239; Libanii opera 1903—1927/IV: 322). По свидетельству Аммиана Марцеллина, катастрофа началась на рассвете и завершилась «после второго часа дня, задолго до исхода третьего» (Римская история. XVTI.7.5), т. е. между 8 и 9 часами утра. вернуться Недолго оставалось до времени, когда площадь заполняется народом... — Имеется в виду промежуток с 9 часов утра до полудня. вернуться ...и он был подобен брошенному кораблю. — Сравнение находящегося в бедственном положении города (государства) с тонущим кораблем — устойчивый мотив в греческой литературе, восходящий еще к архаической поэзии (ср., например: Алкей. Фр. 18 Bergk). вернуться ...вокруг правителя. — Имеется в виду Аристенет, близкий друг Либания, смерть которого оратор тяжело переживал (см.: Либаний. Жизнь, или О собственной доле. 118; Письма. 25, 31). Об ужасных обстоятельствах кончины Аристенета сообщает и Аммиан Марцеллин (см.: Римская история. XVTL7.6). вернуться И корни города уже не держались крепко ~ обширный прежде город ныне являет собой обширный холм. — Ср.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XVII.7. 1-8. вернуться О всевидящий Гелиос, что же с тобою стало, когда ты взирал на всё это? — Ср.: Элий Аристид. Монодия Смирне. 7. вернуться Ведь из-за быков, на коих покусились изголодавшиеся моряки, ты пустил в ход все средства и даже грозил небожителям предаться Плутону... — Аллюзия на эпизод из «Одиссеи» Гомера, в котором рассказывается о том, как на острове Тринакрии спутники Одиссея, не послушавшись предостережений последнего, убили и съели священных быков Гелиоса, за что разгневанный бог потребовал от Зевса наказать святотатцев. В противном случае Гелиос грозился навсегда покинуть землю и скрыться в Аиде (см.: XII.260—388). вернуться ...который уподобился лукавому коню, сбросивши со своего хребта прекрасного седока). — Ту же метафору Либаний использует в «Надгробной речи Юлиану» (см.: 292). вернуться Где теперь улицы? Где портики? Где дороги? Где источники? Где площади? Где школы? Где священные участки? Где то богатство? Где юность? Где старость? — Ср.: Элий Аристид. Монодия Смирне. 6. вернуться ...бани самих Харит и Нимф, из коих самая обширная, названная по имени построившего их царя, стоит целого города? — Помимо своего основного, гигиенического, назначения бани (термы) являлись в античности местом сосредоточения городской жизни, служа для отдыха, спортивных упражнений, делового и культурного общения. Многие такие бани были оборудованы гимнастическими залами, библиотеками, помещениями для литературных и музыкальных выступлений, комнатами отдыха и местами для прогулок на открытом воздухе. Либаний в автобиографии сообщает, что во время пребывания в Никомедии ему не раз приходилось читать лекции и вести занятия со своими учениками в общественных банях (см.: Жизнь, или О собственной доле. 55). Имя императора, при котором создавались упоминаемые Либанием бани, с точностью установить невозможно, однако предположительно это мог быть Диоклетиан, известный не только возведением самых больших общественных бань в Риме (вмещавших до 3200 человек), но и широкомасштабными строительными работами в самой Никомедии, которую он стремился сделать во всём подобной Риму (см.: Лактанций. О смерти гонителей. VTI.8—10). вернуться Вошли в пословицу «лемносские беды»... — Появление этой пословицы, согласно Геродоту (см.: История. VL138), связано с древним аттическим преданием, отражающим период борьбы пришедших в Аттику ионийцев с пеласгами, ее коренными жителями, и вытеснение последних с их исконной земли, откуда пеласги переселились сначала в Фессалию, а затем, вероятно, на Лемнос. Согласно этому преданию, первоначально пеласги получили от афинян разрешение остаться в Аттике (им была выделена земля у подножия горы Гиметт) в благодарность за то, что они возвели стену вокруг афинского Акрополя, но затем были все-таки изгнаны. Осевши в конце концов на острове Лемносе, пеласги решили отомстить афинянам, похитив афинских женщин, справлявших в Бравроне праздник в честь Артемиды. Привезя их на Лемнос, пеласги сделали афинянок своими наложницами. Многочисленные дети, родившиеся от этих союзов и воспитанные матерями в соответствии с аттическими обычаями, стали держаться обособленно и открыто презирали детей пеласгов. Тогда, испугавшись того, что, возмужав, дети афинянок захватят власть на Лемносе, пеласги перебили их вместе с матерями. Это чудовищное злодеяние пеласгов доставило им печальную известность среди греков. Кроме того, существовало предание и о другом преступлении, также совершившемся на Лемносе. Так, однажды лемносские женщины забыли принести жертву Афродите, чем прогневали богиню, и та в наказание наслала на них ужасное зловоние. Когда же мужья лемниянок стали изменять тем с фракиянками, лемниянки, желая отомстить, перебили всех мужчин на острове. С тех пор, как поясняет Геродот, все самые страшные преступления в Элладе стали называть «лемносскими». вернуться ...«Илиада бедствий»... — Имеются в виду всевозможные тяготы и лишения, испытанные ахейцами и троянцами во время Троянской войны и описанные Гомером в поэме «Илиада». вернуться ...и пусть охватит вселенную тот вопль, что раздавался в Египте при смерти Аписа! — В древнеегипетской религии священный бык Апис считался земным воплощением верховного бога Птаха, а позднее — одной из ипостасей вечно умирающего и вновь воскресающего бога Осириса, иногда отождествляемого с самим Аписом. Центром его культа был Мемфис, резиденция египетских фараонов; там же находился и храм этого божества (см.: Геродот. История. II.153; Страбон. География. XVIII. 1.31). В честь Аписа египтяне каждый год справляли праздник — в ознаменование ежегодного обновления воды в Ниле. Когда священный бык умирал, его бальзамировали и хоронили по особому обряду в Серапеуме — храме, посвященном богу Серапису, — неподалеку от Мемфиса. После этого жрецами из большого числа животных выбирался новый Апис: бык обязательно должен был быть черный, с белыми отметинами на лбу (в виде четырехугольника) и на спине (в виде орла) (см.: Геродот. История. III.28). вернуться Ныне подобало бы, чтобы слезы даны были скалам и разум птицам для сообщества в плаче! — Ср.: Элий Аристид. Монодия Смирне. 9. |
