Вышинский. Подсудимый Крестинский, вам известно, что троцкисты входили в “правотроцкистский блок”?

Крестинский. Мне известно со слов Пятакова, когда он говорил со мной об этом в 1935 году, что образовалась организация, объединяющая правых, троцкистов и военных и имеющая своей целью подготовку военного переворота. Мне было также известно, что в состав руководящего центра входят от правых — Рыков, Бухарин, Рудзутак и Ягода, от военных — Тухачевский и Гамарник, от троцкистов — Пятаков.

... В этот центр после ряда арестов входили в 1937 году: Розенгольц и я — от троцкистов, Рудзутак и Ягода — от правых, Тухачевский и Гамарник — от военных. (СО. С.170.)

По дальнейшим показаниям Рыкова и Бухарина вопрос стоял об открытии фронта Германии в войне против СССР. На этих позициях тогда стояли Тухачевский, Корк, которые входили в блок ... Дискутировался вопрос о том, как в случае открытия фронта избежать опасности наполеоновщины, военной диктатуры.

Вышинский (к Рыкову). Считаете вы Бухарина изменником?

Рыков. Таким же, как и себя. (СО. С.175.)

Вышинский (к Крестинскому). Скажите, пожалуйста, что вам известно об участии группы Тухачевского в “правотроцкистском блоке”?

Крестинский. ... Когда я в октябре 1933 года виделся с Троцким в Меране, он обратил мое внимание на то, что ориентируясь на государственный переворот, мы ни в коем случае не должны опираться только на свои троцкистские силы, потому что они недостаточны для этого, а что нужно договориться с правыми и с военными. Он обратил особое внимание на Тухачевского, человека авантюристически претендующего на то, чтобы занять первое место в армии, и который, вероятно, пойдет на многое. Он просил меня об этом передать Пятакову и переговорить самому с Тухачевским,

... Я разговаривал с ним в начале 1934 года уже после того, как с ним говорил Пятаков, передал ему свой разговор с Троцким. Тухачевский сказал, что он принципиально относится вообще положительно не только к объединению сил, но и к постановке перед ним этой задачи. Но вопрос, сказал он, требует обсуждения, выяснения возможностей, и после этого он будет договариваться на эту тему с Пятаковым. О состоянии договоренности я узнал от Пятакова в феврале 1935 года ... В дальнейшем мне приходилось несколько раз разговаривать с Тухачевским на эту тему. Это было во второй половине 1935 года, в 1936 и 1937 годах. В одном из разговоров в 1935 году он назвал мне несколько человек, на которых он опирается. Он назвал Якира, Уборевича, Корка и Эйдемана. Затем в другом разговоре, очень существенном, который происходил на VIII Чрезвычайном съезде Советов, Тухачевский поставил передо мной вопрос о необходимости ускорения переворота. Дело заключалось в том, что переворот увязывался с нашей пораженческой ориентацией и приурочивался к началу войны, к нападению Германии на Советский Союз, и поскольку это нападение откладывалось, постольку откладывалось и практическое осуществление переворота. В этот период начался постепенный разгром контрреволюционных сил. Были арестованы Пятаков, Радек, начался арест троцкистов, и Тухачевский начал бояться, что если дело будет оттягиваться, то оно вообще сорвется. Поэтому он поставил вопрос об ускорении контрреволюционного выступления. Мы обсудили этот вопрос с Гамарником и Рудзутаком и пришли к общему выводу, что Тухачевский прав. После этого я запросил письменно через Бессонова мнение Троцкого и получил от него ответ положительного характера. (СО. С.180-181.)

Вышинский. Подсудимый Розенгольц, вы в этой части подтверждаете показания Крестинского?

Розенгольц. Да, подтверждаю.

Продолжалось заслушивание подсудимых, и следует отметить, каким трудоемким и насыщенным по своему содержанию были судебные заседания процесса по делу антисоветского “правотроцкистского блока”. Нелегко было вести процесс, но и обвиняемым приходилось довольно сложно отбиваться от упорных и въедливых вопросов государственного обвинителя. Если учесть, что на них в это время были устремлены и слух, и зрение сотен иностранных представителей, советских граждан, присутствовавших на суде, то необходима была великая выдержка и самообладание, чтобы и тем и другим правильно построить свое поведение в этой обстановке. И нужно отдать должное, что председательствующий В.В.Ульрих и государственный обвинитель, Прокурор Союза ССР А.Я.Вышинский со знанием дела вели процесс, что не замедлили заметить присутствовавшие на нем иностранные дипломаты и юристы. Что же касается подсудимых, то они достойно держали себя, часто вступали в полемику с Вышинским, порой старались уйти от прямых ответов и, главное, вникали до самых мелочей в существо задаваемых им вопросов. Это не был процесс вопросов и ответов, а была настоящая словесная баталия, соревнование в риторике, красноречии, остроумии, в котором ни судьи, ни обвиняемые не хотели уступать друг другу.

Обвиняемый Шарангович в своих показаниях сообщил, что изменником родины он стал с августа 1921 года и был им до ареста. Он был завербован в Варшаве, когда возвращался из польской тюрьмы в порядке обмена.

В 1936 году, рассказал он, в Белоруссии была широко распространена анемия, вследствие чего пало около 30 тыс. лошадей. “Эту меру мы провели не только по своей инициативе, но и по прямому указанию из московского центра”. (СО. С.189).

“Мы приняли и проводили как практическую задачу террор: мы создали террористические группы, подготовили теракты, и в первую очередь теракт в 1936 году против Ворошилова, когда он приезжал в Белоруссию на маневры, но совершить его нам не удалось” (СО. С.192).

Вредительская работа в Узбекистане и других республиках Средней Азии велась подсудимыми Ходжаевым, Икрамовым и Зеленским по тем же направлениям, что и в других союзных республиках, теми же методами и средствами и в соответствии с директивами Рыкова и Бухарина.

В 1936 году в Ташкент на отдых приехал Бухарин, где он встречался и жил на квартирах Ходжаева и Икрамова. В беседах с Ходжаевым Бухарин спросил его о том, как они выполняют директивы правого центра. Ходжаев рассказал ему о широких планах вредительства в области ирригационных работ, по хлопку и другим отраслям экономики ... “Но Бухарина, — показал Ходжаев, — эта моя информация не удовлетворила ... и потому, что, во-первых, отсутствовали повстанческие кадры, во-вторых, отсутствовали оформленные террористические группы и, в третьих, что мы еще не были связаны с Англией. Эти три вещи произвели недовольство Бухарина” (СО. С.209).

Вышинский. Что у вас требовал Бухарин о связях с Англией?

Ходжаев. Бухарин говорил, что есть соглашение с фашистской Германией, есть намечающееся соглашение с Японией. Но когда речь идет о Среднеазиатских республиках, наиболее близкая мощная страна — это Англия. С ней надо договориться. Что мы, правые, со своей стороны примем участие, но вы ближе стоите от границы, вы сами установите связь.

Вышинский. Близко от какой границы?

Ходжаев. С Афганистаном. Там есть английский представитель.

В таком плане Бухарин вел беседы и с Икрамовым. Бухарин говорил, что в таких республиках, как Среднеазиатские, невозможно построить социализм, и им придется обязательно пройти стадию нормального развития капитализма, “Иными словами, — признал Икрамов, — он предлагал реставрацию капитализма в Узбекистане. чЯ с ним согласился, так как он меня завербовал. “Будешь действовать с нами?” “Буду”.

И я открылся ему в том, что я руководитель такой же контрреволюционной организации ... Мы договорились, что вместе будем действовать ...

Бухарин тогда спросил: “Какова ваша тактика?” Я сказал: накопление сил и контрреволюционный переворот. Конечная цель — отторжение Узбекистана от Советского Союза. Он сказал: ваши средства мелочны ... Надо действовать ... и поставил перед нами ряд задач: вредительство, кулацкое восстание, создание повстанческой организации, террор” (СО. С.311).

На вопросы Вышинского в связи с установками на террор, которые он давал Икрамову, Бухарин стал отрицать свои беседы с ним на эту тему и о вредительстве. В этой связи Икрамов обвинил Бухарина во лжи.